История жизни бедного человека из Токкенбурга - Ульрих Брекер

А между тем именно в это самое время случилось одно неприятное для меня происшествие. Через несколько дней после нашего отъезда, приехала в Шафгаузен моя матушка, и поскольку хозяин гостиницы не мог сказать ей, ни когда мы воротимся, ни куда и по какой дороге мы поехали, она была вынуждена отправиться домой, так и не повидав свое милое дитя. Она привезла мне мой Новый Завет и несколько сорочек и поручила хозяину гостиницы переслать их мне, если, паче чаяния, я больше не вернусь в Шафгаузен.

О, добрая моя матушка! Это была маленькая расплата за ее неверие; она не верила, что отец меня повидал, и хотела своими глазами взглянуть на меня, чтобы убедиться в этом. Совершенно безутешная, обливаясь слезами, пустилась она из Шафгаузена в обратный путь.

Об этом мне написал вскоре, по ее просьбе, господин школьный учитель Амбюль из Ваттвиля,[114] прибавив, что она, матушка, лишившись надежды увидеть меня когда-либо, посылает мне свое последнее «прости» и свое материнское благословение. Это было прекрасное письмо, и оно глубоко меня тронуло. Среди прочего там сообщалось, что когда до моих родных мест дошел слух, будто меня увозят за море,[115] мои младшие сестрички готовы были продать все свои бедные платьица, чтобы выкупить меня, да и матушка — вместе с ними.

Всех их, сестер и братьев, было в доме девятеро.[116] Можно было бы решить, что этого вполне достаточно. Однако настоящая мать не захочет терять ни единого дитяти, потому что все они — свои. И действительно, всего за три недели до этого она лежала в родах и, едва поднявшись, отправилась ко мне в Шафгаузен. О, матери, матери!

XLI

ТУДА-СЮДА, СЮДА-ТУДА

Как только мы, прибыв в Роттвейль, остановились в гостинице «Под арбалетом», мой хозяин сообщил в Шафгаузен о своем местонахождении, с тем чтобы его вахмистры,[117] если они наберут рекрутов, посылали бы их сюда. Вскоре пришел ответ. При нем находился подарок моей матушки, письмо господина Амбюля и — я так и подпрыгнул — конвертик от Анхен. Он был уже вскрыт, потому что в нем должен был лежать цюрихский гульден[118] в виде привета мне, и оный теперь отсутствовал. Да что за печаль! Нежности плутовки в письмеце меня с лихвой за все вознаградили. Сразу же составленные обстоятельные мои ответы на эти письма теперь уже не припомнить. К тому же письмо к Анхен было длинным, как водяной волос.[119]

В Роттвейле на этот раз мы задержались ненадолго и, возвратившись в милый Шафгаузен, стали делать время от времени короткие выезды в Диссенгофен, Штейн-на-Рейне,[120] Фрауэнфельд и т. д. Каждую неделю спускались к нам погонщики вьючных лошадей[121] из Токкенбурга. Мне было приятно видеть их уже просто потому, что это были мои земляки. И я всегда радовался, как только заслышу бубенцы их лошадок. Я постарался познакомиться с ними поближе и передавал через них пару раз письма и маленькие презенты для своей милой и для своих братьев и сестер, но ответа не получил ни разу. Я не знал, что и думать. В третий раз попросил я одного малого постараться доставить все по назначению. Он уставился на сверток, наморщил лоб и не говорил ни «да», ни «нет». Тогда я дал ему бацен.

— Ладно, ладно — произнес тут мой славный земляк. — Доставлю, так уж и быть, куда надо.

И вправду, довольно скоро пришли, как положено, уведомления о вручении. Прежние же мои письма и посылки наверняка, как говорится, уплыли в Голландию.[122]

В Шафгаузене стояли тогда по разным гостиницам пятеро прусских офицеров-вербовщиков. Каждый день один из них устраивал для остальных стол. Через каждые пять дней наступала и наша очередь. Это обходилось нам в один луидор, на который можно было, впрочем, попить и бургундского, и шампанского[123] вдоволь. Но спустя недолгое время пришлось вербовку бросить. Пронесся слух, что якобы какому-то молодцу родом из Шафгаузена, отслужившему в Пруссии все положенные годы, никак не удается получить отставку. Словом, всем офицерам пришлось собирать вещички и искать пристанище в других местах.

Моему хозяину и без того не везло здесь с уловом, если не считать трех отпетых мошенников, которым из-за их преступлений хотелось дать отсюда тягу. Мы опять отправились в Роттвейль. За несколько недель нам удалось там заполучить одного-единственного парня, дезертира из Пьемонта.[124] Впрочем, Маркони был очень ему рад, так как это оказался его соотечественник, с которым можно было поболтать по-польски.

А впрочем, в Роттвейле жить было весело. Особенно часто отправлялись мы вместе с еще одним офицером-вербовщиком, с нашим бравым хозяином гостиницы, а также с парой священников в окрестные места на охоту. В горнунге-месяце[125] 1756 г. мы предприняли поездку в Страсбург. По пути мы заночевали в Гаслахе, что в Канцингенской долине.[126] В эту самую ночь произошло ужасное землетрясение,[127] которое чувствовалось по всей Европе. Я же ровно ничего не заметил, так как накануне целый день проскакал верхом на ломовой лошади и устал до смерти. Поутру, однако, увидел, что все проулки засыпаны кирпичом от дымовых труб, а лесная дорога так была завалена упавшими крест-накрест деревьями, что пришлось много раз делать объезды.

В Страсбурге я только разинул рот и глаза, ибо увидал: 1) первый раз в жизни большой город, 2) первый раз в жизни крепость, 3) первый раз в жизни военный гарнизон, 4) в тамошнем монастыре первый раз в жизни собор, при виде которого мне не хотелось усмехаться, когда его называли храмом.[128]

На это путешествие мы потратили восемь дней. Мой хозяин и здесь был щедр ко мне и не задерживал оплату. Я мог бы накопить кучу денег, если бы не был таким никудышним растяпой. Да и сам он вел хозяйство немногим лучше.

Воротившись в Роттвейль, мы устраивали ежевечерние пирушки то в одном кабачке, то в другом. Едва ли не все свадьбы праздновались в нашей гостинице, чтобы угодить Маркони. Он одаривал всех невест и веселился потом с ними напропалую.

Я и сам стал находить во всем этом все больше вкуса. Правда, я дал себе твердый зарок хранить верность своей Анхен и искренне придерживался его. Но при всем этом нисколько не стеснялся заводить