Искатель, 2013 № 03 - Анатолий Галкин

— Раба Божья Фотиния здесь обретается? — раздался мелодично-напевный и в то же время сильный мужской голос.

— Нет тут никакой «Фотинии», тут Снежана лежит! — ответил Ганин, по-прежнему не оборачиваясь на источник звука.

— Ну-у, «Снежана» — имя хорошее, славянское, но в месяцеслове оно не значится, а девица крещена под именем «Фотиния», — мягко, но упорно настоял на своем голос. — Значит, я все-таки попал туда, куда надо…

Ганина просто возмутила такая навязчивость незнакомца. Он резко повернулся и хотел было сказать ему пару ласковых, но рот так и остался приоткрытым: перед ним стоял небольшого роста человек, широколицый, румяный, в черной рясе и с такого же цвета кожаным чемоданчиком в руках. У него была белая, коротко стриженная борода, курчавые седые волосы, большие, добрые, но в то же время цепкие и необыкновенно глубокие темно-карие глаза, тонкий аккуратный нос и губы. От него струился такой заряд радости, бодрости, добра и надежды, что Ганин, казалось, просто физически не смог, даже если бы и пожелал этого, сказать ему ничего дурного, хотя служителей культа он, вобщем-то, недолюбливал.

А между тем священник достал из своего чемоданчика сложенную в несколько раз золотистую епитрахиль, надел ее и подсел к изголовью Снежаны.

— Да-а уж, горемычница ты моя… Крепко одолел тебя супостат, кре-е-епко! — покачал он головой, и его светлое лицо на миг омрачилось. — Ну, ничего-ничего… Господь все управит…

— А вы, молодой человек, жених ее? — неожиданно повернулся к Ганину священник и как-то хитро на него посмотрел.

Ганин смутился и покраснел.

— Жених-жених, вижу… — А потом, вдруг резко понизив голос, взял ладонь Ганина в свои теплые и мягкие руки и, доверительно взглянув ему в глаза, быстро прошептал: — Молись-молись, милок, Господь и четверодневного Лазаря с того света воззвал, а тут девица просто очарована… Понимаешь?

— «Очарована»? — недоуменно поднял брови Ганин. — Откуда вы знаете?

— Да вижу я, не раз сталкивался… — И священник, как бы невзначай подмигнув Ганину, перешел на обычный тон: — Ну а теперь, мил-человек, давай-ка вставай, помощь твоя нужна. Причастить надо больную, плат подержишь…

Священник вручил Ганину тонкий красный платок и велел держать его у шеи и у рта Снежаны, а сам, достав из своего чемоданчика маленькую серебристую чашечку, аккуратно отвинтил от нее крышечку, вооружился такой же маленькой ложечкой и зачерпнул ею из чашечки. В ложечке оказалось немного красной жидкости с какой-то частичкой.

— А теперь, мил-человек, откройте-ка ротик… Вот так… вот так… Ам… Ну вот и все! Слава тебе, Господи!

Потом священник достал книжку с золотым крестом на обложке и бутылочку с кисточкой и стал что-то нараспев читать. Ганин заслушался: голос у священника был на диво мелодичный. Когда чтение закончилось, он положил книжку на лицо Снежи текстом вниз, что-то прошептал, а после этого снял книжку и помазал Снежане лицо, шею, грудь, запястья каким-то маслом из бутылочки. Ганин с удивлением отметил, что бледность лица Снежи как рукой сняло и она задышала чаще и ровнее, а на губах заиграла легкая улыбка. А священник между тем достал еще один сосуд — теперь уже большую серебристую чашу, — налил туда из пластиковой бутылки немного воды и большой кисточкой окропил ею всю палату, больную и самого Ганина. Тот фыркнул, весь съежился, но стерпел…

— А что это ты, милок, водички так боишься? Она чистая, освященная, крещенская! Бояться ее не надо: она всех чертей, злых духов отгоняет, человека защищает, душу оберегает, пить ее каждый день надо! Греха одного бояться надо…

— Оставьте мне этой водички, святой отец… — почти шепотом проговорил Ганин.

— Да ради Бога, милок, ради Бога! Только вот не святой я отец, а просто батюшка, отец Николай меня кличут! — И, широко улыбнувшись, протянул Ганину бутылку свежей, как будто бы только что из родника набранной воды. — Пользуйся, пей, милок, на здоровье! Я тут недалеко, в селе Глубоком живу, верстах эдак в двадцати отсюда…

Ганин удивленно посмотрел на странного священника, но тот лишь хитро подмигнул ему, а потом направился к выходу.

И тут Ганин понял, что он не может отпустить этого странного человека, от прихода которого у него так посветлело на душе. Он бросился за ним вслед и у самой двери схватил священника за локоть, а потом, сам ничего не понимая, рухнул на колени и зарыдал, и сквозь рыдания и всхлипы говорил и говорил — про все: и про портрет, и про жреца, и про смерти, и про Расторгуева…

— Тише, милок, тише… Вижу, печаль у тебя на сердце великая. Зря ты связался с сатанинским-то этим отродьем, а ведь сам и крещеный, и в храм с бабушкой ходил, мама верующая… — укоризненно покачал головой отец Николай, точь-в-точь как добрый учитель, сетуя на своего не выполнившего домашнее задание маленького ученика. — А крестик зачем выбросил? Э-эх! Что за люди нынче пошли?! Гордые, на себя только и надеются, думают, сами с усами, а ведь по краю пропасти ходят, по канатику, по ниточке, по бритвочке остренькой, и с завязанными глазками притом! Э-хе-хе! Ну, ничего-ничего, все будет хорошо… Што портрет нарисовал, вины твоей тут нету — бесы кого угодно заморочить могут, и святые монахи в прелести-то впадали, а ты — и крестик выбросил, и в храм не ходил, вот ты к ним в лапки-то и попался. А вот што в капище-то бесовском в игрищах их непотребных участвовал — тяжкий это грех… Ну, ничего, ничего, да ты не плачь! Господь — Он за всех нас на кресте пострадал, и не такие грехи Им прощаются! Ты лучше вон как сделай, мой тебе совет, я сейчас крестик тебе новый дам, взамен старого, а ты как можно скорей приходи в церковку мою, в Глубокое, исповедайся, причастись, а невесту твою накажи из палаты этой не выводить — я тут все окропил, сила нечистая сюда не пройдет. Как причастишься, так крепко помолись о рабе божьей Фотинии, и я тоже помолюсь… Оживет она, непременно оживет…

Батюшка говорил что-то еще, но Ганин уже его не слушал, хотя и чувствовал, что очень важное что-то, да вдобавок и не видел ничего — слезы напрочь застилали глаза. Он только ощутил, как его головы коснулась какая-то ткань, чьи-то руки придавили ее, а потом ткань была снята и — больше ничего… Лишь чувство колоссального облегчения на душе, да какой-то прохладный металлический предмет скользнул змейкой по его шее и груди. А потом, когда Ганин встал, никого рядом уже не было, а дверь была закрыта. Он тихо и облегченно вздохнул. В памяти всплыло давно забытое «Отче наш…», которое он заучивал наизусть еще с баб Машей в детстве, и Ганин с наслаждением три раза громко прочитал молитву, перекрестился и, почувствовав огромную физическую усталость от бессонной ночи, лег на раскладушку и тут же заснул, как младенец…

Проснулся Ганин от тонкого детского голоска, резко ударившего в уши:

— Мама, мамочка, мамуля! Проснись, мамуленька! Ма-ма-а-а!..

— Тише, тише, Светик, а то дядю разбудишь, он, наверное, и не спал всю ночь, караулил, спаси его Господи! Тише, зая, тише…

— Баб, а когда мамочка проснется? Когда?

— Светик ты мой, Светик-семицветик! — ответил ей мягкий старческий голос. — Помнишь, сказку мы с тобой читали, про спящую красавицу?

— Помню-помню… Там еще были богатыри и царевич Елисей! Ой, баб, а мамочка что — в сказку попала?

— В сказку… в сказку, зайчик…

— Ой, баб, здорово, я все поняла! Надо, чтобы маму поцеловал прекрасный принц Елисей, и тогда она проснется, правда?!

— Правда, Светик! Ты у меня умница, все понимаешь… — раздался чмокающий звук.

Ганин медленно поднялся с раскладушки и, с трудом раскрывая опухшие глаза, увидел сидящую возле кровати Снежаны пожилую женщину, ее маму, и чудесную золотоволосую круглолицую девочку с фиалковыми глазами. Она сидела у бабушки на коленях и держала мамину ручку в своих руках.

Ганин кашлянул, и две пары глаз тут же уставились на него, а потом девочка спрыгнула с колен бабушки и, подойдя к Ганину, запричитала:

— Дядя, дядя, дядечка, побудьте на минуточку прекрасным принцем! Поцелуйте мою мамочку! Я так хочу, чтобы она проснулась поскорее! Ну, поцелуйте же-е-е! — девочка отчаянно теребила Ганина за обе щеки.

— Света! Да как ты можешь такое говорить! А ну отстань! — испуганно залепетала бабушка и, взяв девочку на руки, отошла в сторону. — Вы уж простите, Алексей Юрьевич…

— Да нет, что вы… — смущенно покраснел Ганин, вставая с раскладушки. — Все хорошо. Это я во всем виноват, не уследил… Я…

Возникла неловкая пауза.

— Ну все, Светик, дядя проснулся, и нам пора. Иди, погуляй пока в коридорчике, я сейчас выйду!

— Не хочу, не хочу, я с мамой хочу! — захныкала девочка, но тут в палату зашла медсестра и, по просьбе старой женщины, взяла Светика за руку и увела.

Когда дверь закрылась, мама Снежаны опять села у кровати дочери и глубоко вздохнула.