Бог-Император Дюны - Фрэнк Херберт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Я ведь не первый Данкан Айдахо, которого видит Монео.»
Монео лишь улыбнулся и пожал плечами.
— Я вовсе не хотел обидеть тебя, командующий. Ты оставишь за собой эти апартаменты?
— Мне нравится вид отсюда.
— Не то, как они обставлены, — это была констатация факта. — Это можно изменить, — сказал Айдахо.
— Я за этим прослежу.
— Насколько я понимаю, ты пришел, чтобы объяснить мне мои обязанности.
— Насколько смогу. Понимаю, сколь странным должно тебе сперва представляться все вокруг. Эта цивилизация полностью изменилась, полностью отличается от той, которую ты знал.
— Мне это заметно. Как… как умер мой предшественник?
Монео пожал плечами. Похоже было, что это его привычный жест, но в этом жесте не было ничего самоуничижительного.
— Он был не столь быстр, чтобы избежать последствий принятого им решения, — сказал Монео.
— Конкретнее.
Монео вздохнул. Данканы всегда желают это знать — и так требовательны.
— Его убил мятеж. Ты желаешь знать подробности?
— А эти подробности будут для меня полезны?
— Нет.
— Я хочу, чтобы мне сегодня предоставили полный доклад об этом мятеже. Но сперва, вот какой вопрос: почему в гвардии Лито нет мужчин?
— У него есть ты.
— Ты понимаешь, что я имею в виду.
— У него занятная теория насчет армии. Мне очень много раз доводилось с ним обсуждать. Но, может быть, ты хочешь сперва позавтракать, а уж потом я объясню?
— Разве нельзя все одновременно?
Монео повернулся к двери и произнес лишь одно слово:
— Подавайте!
Последовавший незамедлительно эффект, прямо околдовал Айдахо: в комнату хлынула группа молодых Рыбословш. Две из них извлекли из-за панели складные стол и стулья и установили их на балконе. Остальные накрыли трапезу на двоих. Следующая партия Рыбословш несла еду — свежие фрукты, горячие булочки и горячий напиток, слабо попахивающий спайсом и кофеином; все было сделано с быстрой и молчаливой умелостью, которая говорила о долгой практике. Затем они удалились, так же, как и появились, не произнеся ни слова. Через минуту после начала этого забавного представления, Айдахо уже сидел за столом напротив Монео.
— И так каждое утро? — спросил Айдахо.
— Только если ты сам пожелаешь.
Айдахо пригубил напиток: меланжевый кофе. Узнал он и фрукты: мягкую келаданскую дыню, называемую парадан.
«Моя любимая».
— Вы очень хорошо меня знаете, — сказал Айдахо.
Монео улыбнулся.
— У нас была некоторая практика. А теперь, насчет твоего вопроса.
— И насчет занятной теории Лито.
— Да, он говорит, что армия, из мужчин, слишком опасна для того самого гражданского общества, на которое она опирается.
— Это безумие! Без армии не было бы и…
— Я знаю этот довод. Но, говорит он, мужская армия пережиток камуфляжной функции в доисторической стае, препоручавшейся невоспроизводящимся самцам. Он говорит, весьма занятно, с каким упорством старшие мужчины всегда посылали в бой более молодых.
— Что он имеет в виду, говоря о камуфляжной функции?
— Те, кто всегда находятся за пределами периметра безопасности, защищая дающих приплод мужчин, женщин и самых юных. Те, кто первыми встречают хищников.
— Как это может быть опасно… для гражданского населения?
Айдахо откусил от дыни и обнаружил, что она идеально спелая.
— Владыка Лито говорит, что, когда полностью мужской армии отказывают во внешнем враге, она всегда обращается против собственного населения. Всегда.
— Соперничество ради женщин?
— Возможно. Однако же он явно не считает, что все обстоит настолько просто.
— Я не нахожу эту теорию занятной.
— Видишь ли, ты еще не слышал всего.
— Что еще?
— О, да. Он говорит, что полностью мужская армия имеет сильную тенденцию обращаться к гомосексуальной активности.
Айдахо бросил через стол встревоженный взгляд на Монео.
— Я никогда…
— Разумеется, нет. Он говорит о сублимации, об энергии, которая в поисках выхода устремляется не туда, и всем остальном подобном.
— О чем, остальном? — Айдахо ощетинился от гнева на то, что он воспринимал как покушение на свое мужское «я».
— О присущем незрелой юности — ну, например, мальчики вместе, шутки, связанные с умышленным причинением боли, верность только своим собратьям по стае… вещи такого рода.
— А твое мнение об этом? — холодно спросил Айдахо.
— Я напоминаю себе… — отвернувшись, Монео заговорил, глядя на пейзаж, — о том, в истинности чего я уверен. Он ведь является каждым солдатом в истории человечества. Он предложил провести передо мной ряд примеров — знаменитые воины, которые так и остались заторможенными в юношеской незрелости. Я отклонил это предложение. Я внимательно читал историю и сам распознал эту характеристику.
Монео повернулся и поглядел прямо в глаза Айдахо.
— Подумай об этом, командующий.
Айдахо гордился честностью перед самим собой, и слова Монео больно его задели. Культы юности, незрелости, сохраняющиеся в армии? Есть в этом что-то от истины. Имеются примеры из его собственного опыта…
Монео кивнул:
— Гомосексуалист — потенциальный или, иначе, ставший таковым под воздействием причин, которые можно назвать чисто психологическими — склонен к ищущему боль поведению — либо ищет боль для себя, либо причиняет боль другим. Владыка Лито говорит, что корни этому — в испытующих поведенческих реакциях доисторической стаи.
— Ты ему веришь?
— Да, верю.
Айдахо подцепил кусочек дыни — дыня утратила для него свой сладкий вкус. Он проглотил взятый кусочек и положил ложку.
— Я должен буду подумать об этом, — сказал Айдахо.
— Разумеется.
— Ты не ешь, — сказал Айдахо.
— Я встал до зари, тогда и поел, — Монео указал на свою тарелку. — Женщины постоянно стараются соблазнить меня.
— Им когда-нибудь это удается?
— Иногда.
— Ты прав, я нахожу эту теорию занятной. Есть в ней еще что-нибудь существенное?
— О да! Он говорит, что, когда рвутся путы гомосексуального, мужская армия по сути своей становиться насильником. Насилие часто связано с убийством; отсюда — это поведение не способствует выживанию.
Айдахо угрюмо нахмурился.
Сухая улыбка скользнула по губам Монео.
— Владыка Лито говорит, только дисциплина и моральные ограничения Атридесов предотвращали в ваши времена некоторые из худших конфликтов.
У Айдахо вырвался глубокий вздох. Монео откинулся на стуле, припоминая сказанное однажды Богом-Императором: «Неважно, как часто мы просим сказать нам всю правду, самопознание часто является неприятным. Мы не испытываем добрых чувств к Видящим Правду.»
— Эти чертовы Атридесы! — сказал Айдахо.
— Я — Атридес, — сказал Монео.
— Что? — Айдахо был потрясен.
— Его программа выведения, — пояснил Монео. — Уверен, на Тлейлаксе тебе об этом упоминали. Я — прямой потомок от связи его сестры и Харк ал-Ады.
Айдахо наклонился к нему.
— Тогда скажи мне, Атридес, как это женщины — лучшие солдаты, чем мужчины?
— Для них легче процесс созревания.
Айдахо растерянно покачал головой.
— В силу их органики, они непреодолимо движутся от незрелости к зрелости, — сказал Монео. — Как говорит Владыка Лито: «Если девять месяцев носишь в своем чреве ребенка, это меняет тебя.»
Айдахо откинулся назад.
— Что он об этом знает?
Монео просто пристально глядел на Айдахо до тех пор, пока тот не припомнил, какое множество людей обитает в Лито — и мужчин, и женщин. Осознание этого пронзило Айдахо. Монео, увидев это, припомнил замечание Бога-Императора: «Твои слова запечатлевают на нем желательный для тебя вид.»
Поскольку молчание все тянулось, Монео прокашлялся. Вскоре он сказал:
— Надо сказать, безмерность жизней-памятей Владыки Лито останавливала и мой язык.
— Честен ли он с нами? — спросил Айдахо.
— Я верю ему.
— Но он совершает столько… Я имею в виду взять хотя бы его программу выведения. Как долго она продолжается?
— С самого начала. С того дня, когда он отобрал ее у Бене Джессерит.
— Чего он хочет добиться?
— Мне самому хотелось бы знать.
— Но ты…
— Атридес и его правая рука, да.
— Ты не убедил меня, что женская армия это — лучше всего.
— Женщины продолжают род человеческий.
Гнев и раздражение Айдахо нашли, наконец, конкретную цель.
— Значит то, чем я занимался с ними в первую ночь — ради программы выведения?
— Вероятно. Рыбословши не предпринимают предосторожностей против беременности.
— Черт его побери! Я не какой-нибудь зверь, которого он может переводить из стойла в стойло, как…