Люди Сербской Церкви. Истории. Судьбы. Традиции - Светлана Луганская

– Вы в пятнадцать лет покинули родительский дом, поступили в семинарию в Белграде в те времена, когда учиться в духовной школе было непопулярно. Как вы и ваши родители переживали разлуку?

– Должен признаться, что в отношении родителей мне не было трудно, но возникали другие сложности, связанные с давлением, которое оказывалось на тех, кто решался поступать в семинарию. Это ведь событие – сын Чиро Радовича пошел в семинарию. Едва ли не вся Черногория, не только Морача, знала об этом. Я пришел в первый класс с двух-, трехмесячным опозданием, потому что мне не разрешали поступать учиться. Я собирался ехать в Призрен, там военная зона, а военкомат в Колашине не давал разрешения. Целью было не допустить, чтобы я поехал учиться. И тогда мой отец, горемыка, осенью 1953 года прошел пешком от Морачи до Цетине[45], чтобы попасть к тогдашнему митрополиту Арсению (Брадваревичу)[46] и просить его перенаправить меня из Призрена в Белградскую семинарию, где не было нужно разрешение военкомата. Так и получилось.

Знаете, у тех, кто вырос в селе, особенно в такой здоровой духовно семье, не существовало чрезмерной эмоциональной привязанности. Это было естественно – уехать и вернуться, и тебя встречали с любовью, как будто ты был где-то здесь, за ближним ручьем. Но проблема притеснений и издевок, которые практиковались в то время, отягощали мою жизнь, подростку это нелегко вынести, но, как я понял потом, они стали хорошей проверкой для меня, для моей веры.

– Вы окончили аспирантуру в Риме и в Берне, защитили докторскую диссертацию в Афинах, преподавали в Богословском институте в Париже. Практически одиннадцать лет вы не были на родине – и по делам учебы, и в силу тогдашнего режима. Как вы переживали это?

Монастырь Рождества Богородицы, Цетине, Черногория

– Опять же это ощущалось как-то естественно, потому что я полностью погрузился в учебу, занимался решением вопроса своего жизненного пути и должен был быть один на один с собой. Признаюсь, тут я согрешил перед отцом, который ждал меня, как озябший ждет солнца, хотя бы писем от меня, но я редко писал, особенно когда уехал в Грецию и принял монашество. Тогда мне казалось: зачем мне им писать, я монах, а монахи отказываются и от отца, и от матери, и от всякой связи с миром. Позже я понял, что нужно было писать, потом я исправил эту ошибку, когда вернулся на родину.

– А как родители, как мама встретила ваше решение принять монашество?

– Ну, как мама? Знаю только одну, может быть, двух матерей, обе гречанки, которые с радостью благословили своих сыновей уйти на Святую Гору. У нас не знаю ни одной, и моя мать не исключение. Однажды, когда я уже окончил семинарию и поступил в университет, мы сидели с ней где-то на Мораче и она меня спросила: «Детка, что думаешь делать, когда окончишь учебу?» «Ну, – говорю (я тогда еще только размышлял, еще не принял решение о монашестве, но сказал так, как бы в шутку), – пойду в монахи». – «Не пойдешь, не дай Бог в монахи!» А я ответил: «Вот у тебя еще две дочери, шестеро сыновей, все они тебе народят внуков и правнуков, а этого отпусти идти своей дорогой». – «Ох, Господи, матери радость от каждого и утешение». А потом говорит, первый раз мне тогда это сказала: «Впрочем, и твой покойный дед говорил, что ты станешь попом». – «Как он это сказал?» Рассказала: «Я была еще беременна тобой и пошла поклониться святому Василию Острожскому. Слава ему и милость! Перешла через Морачу, пешком же ходили, через горы, через Талу, чтобы добраться до Острога. Там переночевала, причастилась, и когда вернулась домой, то дед сказал: «Эх, невеста (так он называл), то, что под сердцем носишь, если будет мальчик, будет мой поп!» Я говорю маме: «Хорошо, но есть попы, которые женятся», – а она мне: «Да, и он думал о тех, которые женятся». И все-таки она приняла мое решение, не переубеждала, просто дала понять, что хотела бы иметь потомство от всех своих детей.

Интересно, что она редко ходила в церковь, домашние обязанности не давали ей. Она соблюдала пост, особенно строго постилась в первую и последнюю неделю Великого поста, и нас так воспитывала. Но ходить в церковь не могла, куда идти, когда столько детей, когда за скотом надо ухаживать, дом содержать. Если ее отпускали, то надевала народный черногорский костюм и шла в Успенский собор к престольному празднику в Морачский монастырь. Но это – если отпустят! И она просила: «Дайте раз в год на мир посмотреть, святыне поклониться». И конечно, раз в год ходила причащаться, как правило, в Федорову субботу или в канун Пасхи, и для нее это была большая радость. Но в то же время сама ее жизнь была церковной жизнью, все ее поведение, ее слова, отношение, молитва: «Господи, помоги!» Это была ее молитва. Не умела она читать молитвенники и другие книги, но: «Господи, помилуй! Матерь Божия, святой Василий, святой Петр Цетинский!» – и перекрестится. Такими были ее молитвы, молилась как дышала, как ребенка кормила, хранила в себе молитву, живя в страхе Божием, в почитании Бога и уважении ко всем.

– Это подлинный пример для воспитания человека, не случайно вы так много внимания посвящаете этому вопросу.

– Да, это питание и воспитание, воспитание веры, чем глубже вера, тем больше готовность к любви и жертве. А чем вера меньше, тем эгоизм, самовлюбленность больше, попечение о себе и своем удобстве. Вера рождает готовность к жертве. Это не легко – это мучительно. И снова вспомню свою мать, она упокоилась в семьдесят семь лет от болезни сердца. И я смотрел на нее, роза лежала на лице, и лицо светилось внутренней красотой, я замечал это и прежде, особенно на лицах тех, кто отдал свою жизнь в дар ближним и Богу. Мертвое лицо начинает светиться большей красотой, чем при жизни. Это я видел на лице своей матери. И поскольку сейчас существует обычай не показывать детям покойников, сказал снохе: «Дайте внукам взять благословение у бабушки, поцеловать ее руку, как это было в старину. Не скрывайте от детей! Прежде всего ребенок должен встречаться с реальностью жизни, а во-вторых, для него это будет радостью на всю жизнь, что он простился с бабушкой». Я всю жизнь помню моего деда Радисава. И сегодня мне тепло на сердце, что я помню, как он последний раз вздохнул на руках у моего отца, у печи, на своей кровати, вижу его лицо. И сейчас мне утешение и радость, что я был рядом с дедом в самый важный момент жизни, и он живет во мне доныне.

– Владыка, вы знали старца Паисия, окормлялись у него. Поделитесь воспоминаниями о нем.

– Да, я имел благословение Божие встречаться с отцом Паисием[47] много раз. Впервые – в афонском скиту Катунакия в 1967 году. Это был Божий человек нашего времени, именно современный святой. Человек огромной любви к Богу и людям. Человек огромного терпения, сострадания, любви ко всему Божиему творению. Слава Богу, что на русский язык переводят его труды.