Записки Замухрышки (сборник) - Алёна Хренкова

Гостей приехало вдвое больше, чем мы ожидали. Вместе с семьей Гавловых приехала сестра Лидиной мамы с двумя детьми и мужем. Чехи оставили свой багаж на вокзале, в камере хранения, и мы всей компанией отправились обедать. Так я впервые попала в ресторан «Националь».

Когда говорят, что мир тесен, этому надо верить. За обедом выяснилось, что сестра Лиды – Маруся – переписывается с девочкой, живущей в нашем дворе в старом деревянном доме. Вот тебе и большой мир!

Гавловы поселились у нас, а семья Лидиной тетки – у знакомых, живущих в нашем дворе. Благодаря переписке с иностранкой, я познакомилась с мальчиком Колей и его старшей сестрой, подругой Маруси, которые жили в соседнем деревянном доме. Без заграничной подруги это знакомство могло бы и не состояться. Мы недавно переехали в новый дом, деревяшки вокруг ломали, а их обитателей расселяли в разные районы Москвы.

Хотя «чешские мамы» и были по своему происхождению русскими, но говорили они с акцентом и по своим привычкам и поведению казались иностранками. Их мужья по-русски говорили очень плохо, но это было неважно, ведь общалась я в основном с Лидой и ее мамой. Маруся пропадала со своей подругой. Обе они были старше нас, и их интересы не совсем совпадали с нашими. Мне же хотелось наговориться с Лидой на целый год вперед, ведь не все напишешь в письмах.

В какой-то день после приезда гостей мы повезли их в центр города на прогулку и по магазинам. Гости хотели купить подарки своим родным в Москве, потому что в их стране все было очень дорого. Мы зашли в ГУМ.

В то время в моде были цветные капроновые чулки без шва и пятки. Чешки буквально набросились на этот товар. Цвета выбирали разные, но только не розовый. Когда я спросила, почему так, то в ответ услышала, что чулки розового цвета у них носят только проститутки. Про проституток я тогда и не слышала. Мы же не носили черных чулок, это считалось неприличным, а у них неприличие олицетворял розовый цвет.

Мне все это показалось очень странным. Для меня розовый цвет ассоциировался с одеждой младенцев женского пола, но никак не со взрослыми тетками, занимающимися неизвестно чем.

Тогда же я познакомилась с таким предметом женской одежды, как подследники. Их у нас еще не делали. Мы гуляли по скверу, и Лидина тетка остановилась, чтобы вытряхнуть из обуви песок. Вот тогда я и увидела, что надето на ее ноге.

Еще меня удивил размер кошельков наших гостей. Советские деньги до первой реформы 1961 года были громадными и, соответственно, кошельки выглядели, как сумки. У гостей валюта была европейского типа. Наша рублевая банкнота была размером тогда чуть ли не в половину тетрадной страницы, а у них самая крупная – в пол нашего рубля. Мелочь тоже была «мелкой». На это я обратила внимание после того, как моему папе был подарен крошечный, по нашим понятиям, мужской кошелечек, то есть, портмоне. Только после денежной реформы отец мог им пользоваться.

Еще гости подарили отцу белоснежные кожаные ботинки. Появиться мужчине в таких ботинках на людях по тем временам было равносильно самоубийству. А уж мой отец был еще тот консерватор. Забрать назад подарок гости категорически отказались. Когда они уехали, отец снес ботинки в комиссионку, тем более что они на два размера были меньше, чем надо.

Мы переписывались с Лидой несколько лет, но постепенно письма стали приходить все реже. Я тоже была занята своими, уже «взрослыми», делами. Писать стало некогда и особо не о чем. Так все и заглохло. Когда произошли чешские события, я поняла, что с Лидой Гавловой мы не увидимся больше никогда.

ТАНЯ И НАТАША

В нашем дворе построили новый восьмиэтажный дом и стали его заселять. Я с нетерпением ждала, когда, наконец, появятся во дворе девчонки. Появилась всего одна – Наташа. Мы сразу с ней подружились. Удивительно, что на весь большой дом нашлась только одна моя ровесница. Все остальные девчонки были или очень маленькие, или совсем взрослые. К сожалению, Наташа училась в другой школе.

В это же время в наш пятый класс пришло сразу несколько новых учеников. Среди них была всего одна девочка – Таня, которую посадили за мою парту. Она стала моей закадычной школьной подружкой. Плохо было то, что Таня далеко жила.

Во дворе я гуляла с Наташей, в школе общалась с Таней. Обеих я очень любила, и когда стала рассказывать одной о другой, выяснилось, что они двоюродные сестры, и к великому сожалению, из враждующих семейств. Вот тебе и Монтекки с Капулетти! Я невольно оказалась между двух огней. Сколько труда стоило мне все время сдерживаться, чтобы невольно не рассказать, какие события происходят во враждующих семьях и не навлечь на головы моих подруг неприятности.

Таня (а для меня на многие годы Перфилька) была очень симпатичной девочкой с темными кудряшками на голове, ямочками на щеках и громадными карими глазами с голубыми белками. Она говорила, что по утрам пьет синьку. Невысокая, с крошечными ручками и ножками и очень ровной спиной, не в пример всем нам, сутулым подросткам, Перфилька казалась маленькой женщиной, удивительно похожей на свою маму.

Все мальчишки в классе обмирали, видя ее. Своего сердца она никому не отдавала, но заигрывала со всеми, улыбаясь ямочками и тряся кудряшками. Те, кому она очень нравилась, почему-то быстро отставали от нее со своею любовью и просто с ней дружили.

Некоторых учителей Таня очень раздражала, хотя и хорошо училась. В старших классах из-за якобы легкомысленного вида ее не приняли в комсомол, по настоянию опять же учителей, но не ребят, хорошо знавших ее. Перфилька только казалась легкомысленной. Характер у нее был довольно твердый. На что-то подбить ее или уговорить сделать не особо дозволенное было практически невозможно. Она сама принимала решения и никогда не отступала.

До самого окончания школы она ни разу не рассказала мне о своих любовных страданиях. Может быть, она была еще и скрытной, моя подружка-хохотушка, а может быть, у нее в это время никого не было. Я просто не знала, хотя и была у нее единственной подругой.

С Перфилькой меня объединяла одна особая страсть – чтение. Каждый день, почти на каждом уроке, мы тайно глотали страницы про любовь, фантастику, путешествия и про все на свете, пряча одну книгу на двоих под партой. Таня читала очень быстро, и мне пришлось ускорить свое чтение до страницы в минуту, ведь книгу давали всего на день, а то вообще на несколько часов. Тормозить я не могла.

Наташа была совсем другой: блондинкой с пышными косами, серыми глазами и родинкой над верхней губой. Ее лицо мне казалось очень красивым, но фигура была немного тяжеловатой. На вид она казалась серьезной, но на самом деле была веселой, с хорошим чувством юмора и немного острым языком. Во дворе ее любили, но романов никаких не было.

Наташа отлично училась, но читать не любила. Сколько раз, приходя за ней гулять, я видела удручающую картину: бедная девочка за столом с раскрытой книгой, а рядом – грозный папа, наблюдающий за чтением. Какая там гулянка, одно страдание.

Я думала, что Наташа станет певицей. Иногда по вечерам мы сидели с ней на подоконнике в подъезде, и она пела для меня все песни подряд, какие знала. В то время был очень популярен музыкальный португальский фильм «Возраст любви». Из этого фильма особенно здорово получалась у нее песня «Девушка из Саламанки».

Наташа не стала певицей. Родители все-таки добились своего: она стала учителем русского языка и литературы и даже директором школы.

Таня поступила после школы в МВТУ им. Баумана. Но вскоре учебу бросила и пошла работать на мясомолочный комбинат. Она так и не получила высшего образования, удивив тем самым не только учителей, но и своих друзей.

Мы никогда в жизни не были втроем. После окончания школы пути наши совсем разошлись. Наташа вышла замуж и уехала, а Перфилька для всех «пропала». Она ни с кем из школы не поддерживала никаких отношений и никогда не приходила на вечера встреч. Меня она тоже избегала. Общие знакомые говорили, что в то время между ней и Наташей произошло что-то очень серьезное, а я потеряла сразу обеих подруг.

БЕЗ НАЗВАНИЯ

Мне было лет одиннадцать. В сексуальных вопросах я была дикой. Я не знала даже, что такое менструация, пока меня не посвятила в это моя подружка Перфилька. Интимные же отношения взрослых людей для меня ограничивались нечеткими поцелуями в художественных фильмах и спектаклях, всегда мимо губ, куда-то в бок или в щеку. Тело мне еще не о чем не говорило, а душа и голова были чисты, как лист бумаги перед контрольной.

В это время я была уже по уши влюблена в мальчика, который переехал в новый дом во дворе. Он играл с ребятами в футбол на пустыре напротив моих окон. С третьего этажа было трудно разглядеть его лицо, но оно мне уже нравилось. Нравилось и то, как он одет: в серое пальто-реглан и черную беретку. Наша дворовая шпана так не одевалась. Я его еще толком не видела, но уже любила.