Океаны в трехлитровых банках - Таша Карлюка

На кухне бабушка Оля обнаруживает пропажу своих обмылков. Ходит по дому, пристает к родственникам.

Оля

(возмущенно)

Кто взял мои обмылки?

Геня

На кой они нам сдались?

Роза

(удивленно)

Ольга Афанасьевна, зачем вы храните обмылки?

Оля

(возмущенно)

Я варю из них мыло!

Янкель

(смеется)

А еще нас называют жадным народом.

По дому бегает Дина, она тоже что-то ищет.

Дина

(возмущенно)

Кто взял мой фен?

Глазами она встречается с Яшей – он абсолютно лысый.

Дина вопросительно смотрит на него.

Яша

(с сарказмом)

Да, да – я первый подозреваемый.

Лола

(смеется)

А ты не боишься выдуть свои мозги?

Или там уже нечего выдувать?

Дина

(обиженно)

Марк, Марк! Она опять за свое…

(убегает)

На чердаке, на столе лежат обмылки (штук пятьдесят). Над ними возвышается фен, который приклеен скотчем к вертикальной вешалке. Горячий воздух из фена дует на обмылки. Фрося проверяет пальцем, сухие ли обмылки, и переворачивает их кулинарной лопаткой на другую сторону.

Фрося кладет обмылки в коробку. Перематывает длиннющей фенечкой – она служит подарочной лентой.

Фрося украдкой входит в швейную мастерскую Петра, становится в центр и осматривает мастерскую так, как будто давно здесь не была и очень соскучилась. Она вдыхает запах свежевыглаженных брюк, крутится на папином рабочем стуле. Фрося ставит коробку на стол с оверлоком. Смотрит, что внутри оверлока много кусочков ткани – его давно не чистили. Она берет пинцет, вынимает им мусор и выбрасывает в помойное ведро.

Фрося, как и ее папа, хоть и умеет говорить, но сказать «Люблю» и «Прости» они до сих пор не научились. Словам они предпочитают поступки. Совершаемые тихо. Очень тихо. Поступки. Тихие поступки.

Глава пятнадцатая

У моей мамы нет недостатков. Не считая одного. Она любит брать яблоко, нож и со всем этим идти в гостиную, чтобы там, на диване, в тишине и покое съесть сладкий фрукт.

Вы спросите: «В чем же недостаток?»

Я вам отвечу. Каждый раз после маминого перекуса на диване на полу остаются косточки от яблока. Они больно колят пятки и попу. Больше у мамы недостатков нет. Хотя… есть. Есть еще один. Когда она листает книги, то каждый раз слюнявит пальцы, поэтому после нее страницы всегда влажные и скукоженные. Больше о своей маме плохого я ничего сказать не могу.

Мне нравится наблюдать за мамой, когда она читает ноты в музыкальных сборниках так же, как я читаю буквы в энциклопедиях. Она это делает быстро, при этом проговаривая:

– Так, понятно. Тут меццо форте. Так… Тут пианиссимо. А здесь…

Мама увлечена своим делом настолько, что в комнате проедет поезд, а она его не заметит. Я тоже хочу любить что-то так же, как любит она. Тоже хочу не спать ночами, воодушевленно занимаясь делом своей жизни. Хочу забывать про еду, про туалет, про неприготовленный обед и помятые рубашки. Потому что все это – совсем неважно. Нужно найти себя и не раскрошиться, каким бы неровным и тяжелым не оказался ваш путь.

Мама – пример для меня. Пример человека, который на Своем месте.

Еще бы она не брала меня в консерватории, филармонии, оперы, балеты, на свои концерты, и цены бы ей не было! Хотя даже в этом можно найти что-то хорошее.

Например, меня всегда сажают в отдельную ложу, чтобы я не мешала другим своей заразительной зевотой и, не дай бог, храпом. А такое случалось и не раз. Обычно я сажусь спиной к сцене, лицом, как вы поняли, к зрительному залу и долгих два часа с перерывом на антракт наблюдаю за людьми. Вы тоже как-нибудь попробуйте… Ага? Меня за руку насильно вводят в эту ложу, но почему взрослые мужчины и женщины разрешают с собой проделывать подобное? Я же вижу их страдальческие лица и перекошенные улыбки. И так два часа с перерывом на буфет. Только в буфете их улыбки настоящие.

Кстати, о буфете. Сегодня своим присутствием нас удостоил Александр Ильич. Он иногда приходит послушать маму, чтобы в конце, во время бурных оваций, сказать сидящему рядом незнакомцу:

– Она, кстати, ученица моя.

И, немного по-театральному закинув голову, прикрыть глаза.

– Ну и публика пошла! – с кажет он нам с мамой перед началом действия, брезгливо окинув оком очередь в буфет, в котором полным ходом люди заправляются бутербродами и напитками с высоким градусом. Мама снисходительно улыбнется и уйдет настраиваться. Я останусь с Александром Ильичом и за компанию с этим старым ворчуном не пойду к бутербродам.

И вот свет выключается! Я – в ложе. Александр Ильич – в первом ряду. Знаете, кто мне интересен более всего? Человек, который начнет овации. Сейчас. Посредине акта. В секунды затишья перед надвигающейся бурей из музыкальных инструментов. И в самом-самом конце. Кто – он? Тот первый? Самый смелый, самый благодарный или, может, самый наглый?.

Люблю начинать овации первой, в эту секунду я ощущаю себя дирижером, который способен управлять целым оркестром одним лишь взмахом дирижерской палочки. Конечно, мама не в восторге от моего баловства, но это самое лучшее из того худшего, на что я способна, поэтому она закрывает глаза.

Наконец-то! Я узнаю эти ноты! Еще пару секунд, оркестр замолкнет, и в воздухе повиснет тишина, которую я с удовольствием нарушу своими аплодисментами и тем самым почувствую себя маленькой гайкой в этом огромном механизме под страшным названием «Искусство». Но что это? Александр Ильич, как вам не стыдно?! У интеллигента, профессора, уважаемого человека… забурчало в животе, звук громким эхом пронесся по всему залу. Иногда мы сами можем оказаться злейшим врагом для своей репутации, которую взращивали, которой гордились всякую минуту своего торжества.

После концерта мы с мамой, как обычно, будем гулять по вечернему городу. По прекрасному городу. Нашему городу.

– Знаешь, Фрося, я же мечтала заниматься другим, – вдруг скажет мама, и внутри меня оборвется одна из самых, как я думала, прочных нитей.

– Как?

– Да-да. Ты только не смейся, но я мечтала быть кондуктором.

Мне шесть лет, и это первое мое потрясение. Личное землетрясение. Два дня. Мне понадобятся два дня, чтобы прийти в себя.

– Мама, мамочка, просыпайся!

– Фрося, ну что?

– Воскресенье! Отведи меня на трамвай – меня же дедушка Яша будет ждать!

Мама, сонная, держа меня за руку, провожает к трамваю.

– Фрося, веди себя хорошо! – говорит, как обычно, мама.

– Ты куда? – интересуюсь уже из кабинки дяди Шурика.

– Как куда? Домой.

– А как же мечта? – спрашиваю и