Крабат, или Преображение мира - Юрий Брезан

Станции вновь выстраивались в правильной последовательности. Мелькнула мысль о том отвращении, которое он всегда испытывал к чужим, не совсем свежим постелям; в такси ему пришло в голову, что не исключена и попытка похитить его, ведь кто-нибудь мог кое-что заподозрить. Например, у Лоренцо Чебалло на такие вещи особое чутье, как говорят. Вполне вероятно также, что чьи-то глаза и уши наблюдают за каждым его шагом. Такси остановилось перед лодочным домиком, у причала стоял наготове катерок и рядом человек, явно их поджидавший. Он не был похож на гангстера, скорее на морского капитана в отставке.

Девушка ответила на его вопрос, прежде чем он успел его задать, - катер и все остальное принадлежит ее подруге. Дом на острове тоже.

Они добрались туда за полчаса - в низкий бревенчатый дом на скалистом острове. В двух шагах от него небольшой плавательный бассейн, вырубленный в скале; вероятно, вода подогревается, подумал он, иначе какой от него толк при здешнем климате.

Катерок отчалил. Они вошли в большую комнату, где в огромном камине у продольной стены едва теплился огонек.

Девушка сразу же присела на корточки перед камином и подложила в огонь несколько поленьев. Потом застыла в этой неудобной, неустойчивой позе - колени прижаты друг к другу, а весь вес приходится на носки ног - и молча уставилась невидящими глазами в огонь, яркими языками лижущий свежие поленья.

Обняв ее за плечи, он заметил, что ее бьет дрожь.

"Ты чего-то боишься?" - спросил он.

Она отрицательно покачала головой.

"Как тебя зовут?"

"Как хочешь, так и называй".

"Айку", - сказал он, подумав.

"Разве есть такое имя?"

"Не знаю. Но тебя могли бы так назвать".

Его рука, помедлив немного, стала спускаться ниже.

"Ты должен дать мне деньги заранее", - пробормотала она.

Он вздрогнул от неожиданности. "Сколько?" - спросил он громко, как в лавке.

"Сколько есть, - ответила она, не глядя на него. - Сколько захочешь". Она выпрямилась, взяла протянутые им деньги, сунула их в сумку и подошла к нему.

Ему пришлось самому нащупать застежку-молнию у нее на спине, платье распалось до пояса.

Они лежали на огромной, очень низкой квадратной тахте, стоявшей в углу. В комнате было тепло, огонь в камине то разгорался, то опадал в каком-то беспокойном ритме, отбрасывая на балки потолка пятна света, судорожно и как-то устало боровшиеся с мраком. Огромные и темные окна тоже отбрасывали внутрь комнаты пятна отраженного света, которые, сталкиваясь с отсветами огня в камине, только усиливали причудливую пляску теней. Это не наши тени, мы лежим неподвижно, нас вообще нет. Мы то ли были когда-то, то ли еще только будем, я не знаю наверное. В детстве я мечтал найти живой свет, в котором мы не отбрасывали бы тени. Дедушка сказал, что тогда свет должен струиться вокруг. "Вокруг всей земли?" - спросил я. "Может, и всей земли, - ответил он, - но главное, вокруг нас самих. Но такой свет никому не нужен. Без тени ты был бы не ты и я не я".

"А кем бы мы были?" - спросил я. Дедушка не сказал: без тени мы были бы нелюди, он не знал такого слова, да я бы его и не понял. Он просто рассказал мне притчу, содержание которой, складываясь в пестрый мозаичный узор, отвечало на мой вопрос.

Крабат повстречался с Вольфом Райсенбергом на меже, разделяющей ноля ржи. Солнце клонилось к закату. Райсенберг нес на плече ружье, Крабат держал в руке оглоблю, только что окованную кузнецом. Оглобля отбрасывала длинную тень, и в тот момент, когда тень легла на Райсенберга, он споткнулся о камень и упал.

"Твоя тень меня толкнула", - сказал он.

"Коли так, - возразил Крабат, - пристрели ее. По греху и кара".

Райсенберг выстрелил, но не в тень от оглобли, а в тень от Крабата. Тень раскололась, осколки полетели в Райсенберга и уничтожили его, он исчез.

Крабат пришел домой без своей тени, свет струился вокруг него и сквозь него. Жена и дети слышали, что он говорит, но его самого не видели. Они заплакали с горя, решив, что он умер.

Крабат пошел и перекопал участок пустоши; камни он вытаскивал из земли, а чертополох вырывал с корнем. Потом сложил из камней стенку, а чертополох свалил кучей у подножия холма и, когда стемнело, поджег эту кучу; огонь, сожравший чертополох, вернул ему тень.

На следующий день Крабат вновь повстречался с Райсенбергом, сидевшим в засаде у пруда Хандриаса, - он вовсе не был уничтожен.

Ничто не уничтожается и не исчезает без следа, в том числе и та мозаичная истина, которую я могу по своей воле собрать воедино и вновь разобрать: человек без тени перестает быть человеком. А я-то собрался лишить его частички этой тени. Разве тень можно делить на части?

И я сам не уничтожен. И не уничтожен Крабат.

Когда я понял, что умею делать свет, струящийся вокруг нас и сквозь нас, но еще не понимал, рай это сулит или ад, я сломал ту проклятую стену, и Он предстал предо мной. Мы уставились друг на друга, и наши лица, отраженные в мутном зеркале наших представлений, слились в одно лицо, то же и не то, слегка искаженное, разъединенное лишь тонким покровом кожи.

Мы могли бы быть близнецами, не будь я седым, а Он - полным жизненных сил красавцем во цвете лет. Я чувствовал себя раздавленным судьбой, предназначившей мне совершить невозможное, и был готов призвать на помощь бога, давно позабытого мной, а Он казался мне и богом, и безбожником, и это было одно и то же. Я был похож на утопающего, который с трудом добрался до берега, а берег оказался не берегом, а коралловым рифом, крошечным пятачком в океане безумия. Однако, ступив на риф, я смог распрямиться, а распрямившись, оглянуться и увидеть самого себя, ясно различимого на фоне горизонта незнания. Ты задаешь днем ночные вопросы, сказал мне как-то дед, но я искал дневных ответов, и чем больше я спрашивал, тем короче становилась ночь. Но все, что было, не может стать небылью, и часы, на которые укоротилась ночь, улеглись в высокую колонну, выросшую теперь над всеми горизонтами, - значит, ничто не пропало зря. Не пропало и наше безумство: такие уж мы озорники и любители головоломок, что и впрямь ломаем себе головы, - публика хлопает в ладоши, фокус удался на славу.

Я достиг высшей цели, сказал я Ему: с помощью моей формулы мы можем избавиться от телесной оболочки, как если бы нас нет и не было. Стать бескровными, беззвучными, не чувствительными к боли и не знающими раскаяния. И никто не сможет этому помешать.

Он, Крабат, ответил: да, это в твоей власти.

Я возразил: что открыл я, может открыть и Лоренцо Чебалло.

Возможно, я и промолчал, но это имя горело в моем мозгу, как горит воспаленная рана.

Крабат бросил на меня какой-то странный взгляд: словно он все знал, и это всё было одновременно и хорошо, и плохо, или словно он смотрел на меня, а видел Чебалло - может, всего лишь в самом зачатке, которого не было, но который должен был быть.

Он склонился над моим столом, где лежали кристаллы, сложившиеся в слова: гены, генезис, немезис (Немезис - распределение, воздаяние по заслугам, кара (древнегреч.)). Он перемешал кристаллы, но они тотчас же опять выстроились в прежнем порядке. Он хотел, чтобы я это видел. Трижды смешивал он кристаллы, словно не замечая, что именно мой страх заставлял кристаллы складываться в эти слова.

Потом подошел к потертому кожаному креслу, которое уже скрипит от старости, - в нем я обычно сижу, когда мне не хочется думать.

Он уселся в кресло, старая кожа заскрипела и захрипела, ритмично, словно живое существо, которое дышит.

Книжные полки за его спиной вдруг распались, и из хаоса беспорядочно взметнувшихся книг постепенно сложились небо и земля, суша и море. Море вздымалось и опадало, словно живое.

На берегу сидел Крабат и от нечего делать переливал воду из ладони в ладонь. На горизонте солнце медленно выплывало из моря. Он почувствовал спиной слабое движение воздуха раньше, чем лыко, привязанное к его палке, воткнутой в песок, приподнялось и потянулось в сторону моря. Крабат уставился на лыко, он знал: сейчас должен подуть ветер, он дул и вчера, и позавчера, и двумя днями раньше, и каждый день с тех пор, как Крабат привязал лыко к палке, а палку воткнул в песок. Ветер подул, и дул он с суши, как всегда, и, когда лыко вытянулось горизонтально в сторону моря, Крабат сделал засечку в сером камне точно на том месте, куда падала четкая тень от палки. Она не совпала с засечками предыдущих дней, это было непонятно, но не имело значения; Крабату нужно было лишь убедиться, что ветер есть. Он сел теперь спиной к морю, чтобы видеть голый беловато-серый скальный массив, обрамляющий узкую полоску степи. Когда крутая стена скал вспыхнет в лучах солнца, а небольшая ниша под огромным выступом покажется черной и глубокой пещерой, лыко сперва вяло заплещется на ветру, потом опадет и повиснет неподвижно, а потом опять поднимется в воздух, но уже в обратном направлении. Ветер подует уже с моря, и степная дичь сможет почуять охотников, если они появятся со стороны берега.