Накануне 22 июня 1941 года - Олег Вишлёв

Наконец, германский министр в беседе с князем Кириллом не удержался и от явных фантазий. Прочитав несколько дней спустя все то, что он наговорил, Риббентроп вычеркнул или исправил некоторые пассажи в записи беседы, уже подписанной главным переводчиком германского правительства П. Шмидтом. В частности, он вычеркнул абзац, в котором говорилось о том, что Гитлер якобы спрашивал Риббентропа, насколько можно доверять "агентурным донесениям" из Москвы и Лондона, а Риббентроп подтверждал наличие у СССР агрессивных устремлений. Впутывать фюрера в свое вранье министр, по-видимому, побоялся (одно дело разговор в узком кругу, а другое - когда сказанное превращается в официальный документ), равно как побоялся и того, что в записи беседы окажется зафиксированным его признание в том, что он являлся одним из вдохновителей войны против СССР. Была осень 1943 г., а не лето 1941 и не лето 1942, и такие саморазоблачения представлялись в Берлине уже небезопасными.

И еще одно исправление в записи беседы, сделанное рукою Риббентропа. Шмидт зафиксировал: имперский министр заявил руководителям болгарского государства, что германское правительство после того, как началась война, получило сведения о том, что Советский Союз намеревался нанести военный удар по "третьему рейху" 1 августа 1941 г. Дату "1 августа" Риббентроп зачеркнул и вписал: "в августе". Видимо, и в этом случае он счел, что погорячился, назвав даже день планировавшегося якобы советского нападения. Запись беседы Риббентропа с князем Кириллом и Б. Филовым является, пожалуй, единственным германским документом правительственного уровня, в котором называется дата начала некоего советского наступления "в направлении Атлантики". Из него эта дата перекочевала на страницы трудов западных авторов. Называя ее, эти авторы, правда, забывают предупредить читателей о том, что источник, откуда она заимствована, весьма сомнительного качества, а сама дата была в нем вычеркнута рукою того, кто ее придумал.

Однако вернемся к вопросу о пленных советских офицерах, подготовивших "сообщения" о речи Сталина. Сделать это тем более необходимо, поскольку именно на них ссылается Риббентроп, называя дату "1 августа" или "август" 1941 г. Нам еще предстоит познакомиться с текстами этих сообщений. Пока же отметим, что и в этом случае Риббентроп допустил "неточность" - данная дата в них отсутствует.

О "свидетельствах" советских военнопленных, или почему не называются имена

Думается, не случайно ни Риббентроп, ни Хильгер, ни впоследствии Хоффман не называют имен пленных советских офицеров, на показания которых они ссылаются. Видимо, есть причины, чтобы эти офицеры так и остались анонимными свидетелями неких агрессивных замыслов СССР. Ведь назови их поименно, и несложно будет выяснить, насколько они были посвящены в секреты советской политики, были ли они в числе приглашенных на прием в Кремле, сотрудничали ли они, попав в плен, с немцами. От них, безымянных, в случае чего нельзя было бы потребовать и публичного опровержения их "сообщений". Все эти соображения, очевидно, и побудили полковника Гелена завершить свое донесение фразой: "Прошу при использовании содержания этих трех сообщений воздерживаться от разглашения имен (слово "имен" вписано Геленом в текст от руки. - О.В.) военнопленных) офицеров, сделавших сообщения".

Наличие в документе такой просьбы делает понятным, почему ни Риббентроп, ни Хильгер не называют никаких имен, но отнюдь не объясняет причин молчания Хоффмана. Не руководствуется же он в своих трудах абверовской директивой полувековой давности?! Причина того, что Хоффман делает вид, будто он не знаком с прилагавшимися к донесению Гелена "сообщениями" пленных советских офицеров, как нам кажется, иная. Аргумент, который могут привести сторонники тезиса о "превентивной войне": в документах X. фон Этцдор-фа донесение сохранилось без прилагавшихся к нему ранее "сообщений" советских военнопленных, нельзя признать убедительным. Там их, действительно, нет, но их копии (в двух экземплярах) есть в другом фонде, причем тратить силы и время на поиски не требуется. Достаточно открыть опись документов Политического архива Министерства иностранных дел ФРГ, чтобы прочесть в списке дел пятого политического отдела: "Сообщение о банкете в Москве с выдержками из речей Сталина - 5.41"{25}. Взяв же в руки это дело, сразу понимаешь, что это и есть те самые "сообщения" трех советских офицеров, которых недостает в папке документов Этцдорфа (см. документ No 8, приложения 1, 2, 3). Трудно поверить, что Хоффман, сумевший отыскать среди множества документов не упоминаемое ни в одной описи донесение Гелена, не ознакомился с занесенным в описи делом, прямо относящимся к кругу интересующих его проблем.

Дело, видимо, в том, что упоминать, а тем более цитировать эти "сообщения" по архивным фондам, а не через донесение Гелена и мемуары Хильгера, для Хоффмана нежелательно. Сразу отпадает нужда в "авторитетных свидетелях" и раскрывается кухня с двойной бухгалтерией. Кроме того, у кого-то может возникнуть желание проверить, насколько объективно оценивают эти "сообщения" все те же Гелен, Хильгер, а также Риббентроп, утверждающие в один голос: "сообщения" совпадают (Хильгер даже заявляет: они совпадают "почти дословно"), что затем в своих работах повторяет и Хоффман.

Но то-то и оно, что они не совпадают. Совпадения есть лишь в "сообщениях" двух офицеров (назовем, наконец, их имена) - генерал-майора Наумова и майора Евстифеева, в то время как "сообщение" майора Писменя явно противоречит им. Но и "сообщения" Наумова и Евстифеева различаются по своему характеру: первое действительно похоже на сообщение военнопленного, тогда как второе напоминает скорее памфлет или даже фельетон. Причем возникает впечатление, что "сообщение" Евстифеева - это литературная обработка наиболее ценной, с точки зрения немцев, части показаний Наумова, предназначавшаяся для публикации в пропагандистских целях. Отметим в этой связи, что в том разделе фонда пятого политического отдела германского министерства иностранных дел, в котором хранятся интересующие нас "сообщения", собраны как раз материалы военной пропаганды. Видимо, и у этих документов было чисто военно-пропагандистское предназначение.

Мы не будем подробно анализировать содержание "сообщений" Наумова и Евстифеева. Читатель может сделать это самостоятельно, сравнив их между собой, а также с "краткой записью" речи Сталина и его выступлений на банкете. Укажем лишь на некоторые формальные моменты, которые порождают дополнительные сомнения в достоверности содержащейся в документах информации и в возможности их использования в качестве источника для выяснения внешнеполитических намерений СССР весной - в начале лета 1941 г.

Во-первых, бросается в глаза нехарактерное для немецкого военного делопроизводства оформление этих "сообщений". Материалы допросов военнопленных содержат обычно в своей вводной части, как в этом можно убедиться, ознакомившись с германскими архивными фондами, подробные сведения о военнопленном: его фамилию, имя и отчество, год и место рождения, воинское звание, должность, последнее место службы{26}, дату и место взятия в плен, дату и место дачи показаний, а также фамилию германского офицера или должностного лица, снимавшего допрос, проводившего беседу либо получившего от военнопленного сообщение{27}. В данном случае практически вся эта информация отсутствует, правила оформления документов полностью нарушены. И это тем более странно, поскольку речь идет о документах, которые подавались на самый верх, в том числе Гитлеру.

Во-вторых, в "сообщении" Наумова (см. документ No 8, приложение 1), отдельные положения начальной части которого можно считать достоверными, прослеживается явное смещение акцентов. Центральное место в нем занимает не изложение довольно продолжительной речи Сталина на заседании - Сталин говорил почти сорок минут, а пересказ нескольких его тостов на банкете, раскрывавших якобы некие устремления СССР к насильственному расширению своих границ и антигерманскую направленность его политики. В этом отчетливо проявляется заданный характер "сообщения", что, в свою очередь, вызывает подозрение, что кое-какие "мысли" могли быть внесены в него сотрудниками германской военной разведки либо вписаны под их диктовку. Не будем забывать, что информации о том, кто такой генерал-майор Наумов, документ не содержит{28}, равно как не известно, где, когда и как было составлено данное "сообщение".

Еще более сомнительным по своему содержанию является "сообщение" майора Евстифеева (см. документ No 8, приложение 2), единственной темой которого является изложение тостов и выступлений Сталина на банкете. Мы не комментируем этот документ, предоставляя читателю возможность самому оценить его стиль. Укажем лишь, что история, рассказанная Евстифеевым в части его "сообщения", которую мы не публикуем, о том, как он попал на банкет, совершенно неправдоподобна. Вряд ли можно поверить в то, что майор из Закавказского военного округа, приехавший в Москву за запчастями для своей танковой бригады, смог запросто оказаться на банкете в Кремле, причем на свободном месте в Георгиевском зале невдалеке от Сталина{29}.