Разгадай Москву. Десять исторических экскурсий по российской столице - Александр Анатольевич Васькин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тут он с раздражением повесил трубку и быстрыми шагами с недовольным лицом пошел за кулисы, на ходу бросив в публику фразу: “Н… (он назвал имя одного из политических деятелей, добивавшегося председательского места) спрашивает, не нужен ли на нашем капустнике председатель”».
Популярность культовой «Летучей мыши» была фантастической, многие стремились сюда, но кабаре-то было для своих, то есть только для актеров. Самоубийство в 1910 году мецената Тарасова – «изящного юноши с бархатными глазами на красивом матовом лице» – вынудило кабаре превратиться из интимного клуба со столиками в коммерческий театр миниатюр, куда продают билеты. Отныне каждый вечер в театре сидели зрители, свободных мест нет. Пародии, штуки, шаржи театральные и политические, миниатюры по произведениям классиков русской литературы, музыкальные номера, и все это под искрометный конферанс Никиты Балиева, прибегавшего к разным способам разогрева публики. Например, к подсадным уткам, которые разыгрывали маленькое представление в начале спектакля, громко скандаля и выражая свое неудовольствие увиденным. Балиев вмешивался и остроумно комментировал происходящее к удовольствию зрителей. Ну просто праздник каждый день, пир духа.
В «Летучей мыши» начинали свою творческую карьеру многие известные деятели русского театра. Например, Евгений Вахтангов, которому Балиев поручил поставить музыкальную миниатюру «Оловянные солдатики», много лет шедшую на сцене театра и ставшую причиной первого упоминания его фамилии в прессе. Журнал «Рампа и жизнь» в 1911 году отмечал: «”Летучая мышь” открыла свой сезон блестяще… Очень понравилась сказка с куклами и солдатиками, действительно прелестно поставленная новым артистом Художественного театра Вахтанговым».
Валерия Барсова, певшая на сцене Большого театра с 1920 по 1948 год, вспоминала: «Я была молода, носила две длинных косы и была очень скромно одета, пела только классическую музыку. В таком виде, с таким репертуаром явилась я в “Летучую мышь“ с предложением своих скромных артистических сил. Но, как это ни странно, я была принята в состав труппы на высокий по тем временам оклад 75 рублей. Вспоминаю, как велика была моя радость, когда я вышла из театра. Я подошла к извозчику и, не торгуясь, за 20 копеек, торжественно поехала домой с договором в кармане. Так началась моя жизнь в трех лицах. Утром я была городской учительницей и торопилась в школу, где занятия продолжались от 9 до 11 часов. В 12 часов дня я обращалась в артистку и спешила на репетицию. В 4 часа дня я сама становилась ученицей консерватории, а в 10 вечера – я вновь артистка “Летучей мыши”.
Эта жизнь в столь разнообразных личинах была чревата всякими неожиданностями. Вспоминаю, что, когда в одной из газет была напечатана рецензия на выступление певицы Барсовой из “Летучей мыши”, на вопрос моих многих товарищей – преподавателей школы, не родственница ли вам эта Барсова? – пришлось ответить: “да”, – ибо я не могла сказать, что рецензия написана обо мне, так как прекрасно понимала, что меня, артистку “Летучей мыши”, ни на минуту не оставили бы преподавателем школы.
Программка театра «Летучая мышь»
Выступая за вечер в 4–5 ролях, перевоплощаясь из размашистой малявинской бабы в изящную фарфоровую маркизу, из юного пажа – в пышную московскую купчиху, я начала постигать технику актерского мастерства, научилась схватывать остро типичное, характерное. Однако легковесный репертуар театрализованной эстрады меня не удовлетворял. Влекла оперная сцена, но реальных путей к ней я еще не находила. Наконец, весной 1917 года я решилась попробовать свои силы в качестве оперной певицы. По конкурсу меня приняли в оперный театр Зимина».
Окончание вокальной карьеры Валерии Барсовой в Большом театре произошло при более драматических обстоятельствах. Как-то немолодой уже певице, исполнявшей роль Виолетты в «Травиате», крикнули с галерки: «Ты жива еще, моя старушка!» Ее еле откачали. Больше на сцену выходить она не решалась…
Но не все одобряли деятельность кабаре, обвиняя его в пошлости и потакании низкопробному вкусу. Дмитрий Философов в газете «Речь» выступал с критикой: «Достаточно учредить художественное кабаре, вроде “Летучей мыши”, назначить высокую плату на вход, и народ повалит валом. Вульгарная и сытая толпа любит “аристократическое уединение”… В силу социальных законов искусство попало в цепкие руки богатого, зачастую ничтожного, плебса, в ту якобы аристократическую среду, которой грош цена… Конечно, человек, обладающий мало-мальским чутьем, никогда не будет упрекать современных художников, что они состоят на службе у богатого мещанства. Но он вправе требовать от художника, чтобы тот сознавал свое трагическое положение и верил, что потенциально подлинное искусство – всенародно».
О вторичности кабаре писал и эстетский журнал «Аполлон»: «Столь популярная московская “Летучая мышь” – совсем обыкновенного полета. Много, много таких кабаре бывало в Париже за последние десятилетия. Потом – отошло, надоело… У нас, как во всем, – запоздали! В “Летучей мыши” ставят пародию… все дрябло, скучно, и лишь вздутая цена за вход, да искусственно приподнятая затаенность и замкнутость, да участие “художественников” сделали столь знаменитым этот заурядный кабачок».
Помещение в Большом Гнездниковском стало самым большим и удобным за всю историю театра-кабаре: замечательный зал на 350 человек, расписанный, как и занавес, Сергеем Судейкиным, прекрасный буфет (а что еще нужно тем, чье место в буфете?). В репертуаре были пародийные и классические «Граф Нулин», «Пиковая дама», «Шинель», «Ссора Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем», «Лев Гурыч Синичкин», «Что случилось с героями „Ревизора“ на другой день после отъезда Хлестакова» и т. д. Слава театра превзошла популярность дома, москвичи говорили: «Дом “Летучей мыши”». Чем хуже были дела в стране, тем больше был спрос на злободневные спектакли театра. Спекулянты билетами – барышники – накручивали двойную цену. Исчезла интимность, зато в буфете французское шампанское лилось рекой, как и деньги в карман Балиева. Капитал общества «Летучей мыши» превысил 100 000 рублей. В Большой Гнездниковский спешили привести приезжавших в Москву известных иностранцев, в 1915 году здесь встречали Герберта Уэллса.
В кабаре показывалось и кино, сценарии для которого писал Аркадий Аверченко, вот один наиболее характерный: «На сцене полутьма. Направо экран, на который направлен слабый все время дрожащий и мигающий свет. Налево стулья, на которых несколько зрителей. Сбоку экрана стоит объяснитель картин. Он долго откашливается, сморкается, наконец – начинает:
– Программа электромагнитного иллюзорно-реалистного кинемабиографа! Настоящий кинематограф –
