Том 20. Избранные письма 1900-1910 - Лев Толстой

Что касается до моего отношения тогда к возбужденному состоянию всего общества*, то должен сказать (и эта моя особенная хорошая или дурная черта, но всегда мне бывшая свойственной), что я всегда противился невольно влияниям извне, эпидемическим, и что если тогда я был возбужден и радостен, то своими особенными, личными внутренними мотивами, теми, которые привели меня к школе и общению с народом.

Вообще я теперь узнаю в себе то же чувство отпора против всеобщего увлечения, которое было и тогда, но проявлялось в робких формах. Кажется, я не так отвечаю на ваш вопрос. Если не так, то не взыщите. Я хочу сказать, что во мне всегда шла такая внутренняя, не скажу работа, а тревога, волнение, борьба, что я не замечал внешнего современного настроения и был равнодушен к нему. Нынче приезжает М. С. Сухотин и Саша. Они расскажут мне про вас. Привет Паше, Анне Николаевне* и детям.

Я живу по своим грехам незаслуженно хорошо. Прощайте, голубчик.

Л. Толстой.

1906. 18 февраля.

Нынче вспомнил, как в этот день 53 года тому назад был в сраженье и ядро попало в колесо пушки, которую я наводил*. И подумал: надо писать отдельные эпизоды из своей жизни, о которых живо вспомнил, а то по порядку не идет.

150. П. И. Бирюкову

1906 г. Марта 3. Ясная Поляна.

Получил сегодня ваше письмо*, милый Поша, и посылаю завтра телеграмму* и это письмо. Вчера я получил письмо от Пругавина с желанием напечатать письмо мое Александру III и письмо ко мне Победоносцева*. Я хотел отказать ему, так как мне неприятно было от себя посылать письмо, да его у меня и нет, но против того, чтоб поместить у вас в статье, я ничего не имею и очень рад хоть этим услужить вам. Победоносцевское же письмо, я думаю, не следует печатать без его разрешения, а надо и можно спросить его об этом. Если он забыл, то можно напомнить ему: письмо от 15 июня 1881 г. (можно и списать его).

О том, как на меня подействовало 1-е марта, не могу ничего сказать определенного, особенного. Но суд над убийцами и готовящаяся казнь произвели на меня одно из самых сильных впечатлений моей жизни. Я не мог перестать думать о них, но не столько о них, сколько о тех, кто готовился участвовать в их убийстве, и особенно Александре III. Мне так ясно было, какое радостное чувство он мог испытать, простив их. Я не мог верить, что их казнят, и вместе с тем боялся и мучался за них и за их убийц. Помню, с этой мыслью я после обеда лег внизу на кожаный диван, и неожиданно задремал, и во сне, в полусне подумал о них, о готовящемся убийстве, и почувствовал так ясно, как будто это все было наяву, что не их, а меня казнят, и казнят не Александр III с палачами и судьями, а я же и казню их, и я с кошмарным ужасом проснулся. И тут написал письмо. Первое письмо было гораздо лучше. Потом я стал переделывать, и стало холоднее. Помню, я тогда прочел уже последнюю версию Бестужеву, оружейного завода генералу, и он деловитым тоном объявил, что за такое письмо: «места отдаленные». Судя по тому, как Победоносцев относился к Маликову и его знакомству с Страховым, я решил послать письмо через него. Он прочел или не прочел письмо и возвратил, кажется, Страхову, и тогда Страхов через Бестужева Константина профессора* передал письмо Сергею Александровичу, и он передал Александру III. О том, прочтено ли оно было и как принято, ничего не знаю. Не скажу, чтобы это отношение к письму имело влияние на мое отрицательное отношение к государству и власти. Началось это и установилось в душе давно, при писании «Война и мир», и было так сильно, что не могло усилиться, а только уяснялось. Когда казнь совершилась, я только получил еще большее отвращение к властям и к Александру III.

Пишу вечером, усталый, и потому скверно. Может быть, что-нибудь пригодится. А то можно поправить, что не ладно, если будете печатать. Прощайте, милый друг.

Лев Толстой.

151. В. В. Стасову

1906 г. Марта 3. Ясная Поляна.

Очень порадовали меня вашим письмом*, милый Владимир Васильевич. Известие в газетах о вашем нездоровье очень встревожило меня. Потом узнал, что это было ложное известие; просил Сухотина зайти к вам и написать подробно, а он ничего не сделал. Я все ждал и вот дождался такого же, как всегда, энергичного письма, с тем же старым недостатком переоценивания во мне того, что гроша не стоит, и игнорированья того, что хоть сколько-нибудь имеет значенье. Ну да споры это вбивание гвоздей по шляпке*. Пишите, пишите свой разгром условного, господского искусства*. Нельзя быть к нему достаточно строгим. Я стараюсь подражать вам — быть здоровым, и пока с успехом. Хорошо бы увидаться, но шансов все меньше и меньше.

Л. Толстой.

3 марта.

152. А. С. Марову

1906 г. Марта 22. Ясная Поляна.

Афанасий Степанович,

На такие клеветы, как та, которая напечатана в присланной вами вырезке*, я никогда не отвечаю. На всякое чиханье не наздравствуешься. А разных клевет обо мне пишут очень много. Вам же я отвечаю, потому что вижу по вашему письму*, что вас смущает мысль о том, что человек, который пишет и говорит о грехе землевладения так хорошо, в сущности, не верит этому, так как поступает иначе, и потому, противно моему привычному молчанию, отвечу вам. Отношение мое не только к земельной, но ко всякой собственности такое, что всякий христианин не должен ничего считать своим и потому не должен насилием защищать свою собственность, даже когда эта собственность есть произведение его труда, а тем более не должен считать своею и защищать насилием землю, на которую все люди имеют одинаковые права. Придя к такому убеждению уже лет 25 тому назад, я так, насколько было силы, и относился ко всякой собственности. Для того же, чтобы избавиться от земельной собственности, которая числилась за мною, я решил поступить так, как будто бы я умер. Не стану говорить о том, почему я поступил так, а не отдал землю крестьянам (каким?). Дело в том, что уже около 20 лет тому назад мои наследники взяли каждый то, что ему по закону причиталось, у меня же не осталось ничего, и я никакой собственностью с тех пор, кроме как своим платьем, не владею и не распоряжаюсь.

То, что пишет корреспондент о том, что вызвали казаков, совершенно несправедливо. Никогда об этом не было речи у моей жены, которая владеет и заведует Ясной Поляной, и я вполне уверен, что даже если бы и был к тому какой-нибудь повод, она никогда этого не сделает.

Можно только жалеть о тех людях, которым для чего-то нужно, выдумывая ложь, смущать людей.

Так как из вашего письма вижу, что вы много думали о земельном вопросе и верно судите о нем, посылаю вам несколько книг Жоржа* об этом вопросе и мои книги «О жизни» и «Для чего мы живем» общего содержания, которые могут быть вам интересны.

Желаю вам всего хорошего.

Лев Толстой.

22 марта 1906.

153. M. Л. Оболенской

1906 г. Марта 22. Ясная Поляна.

Спасибо за твое письмо*, милая Машенька. В письме к Юлии Ивановне* ты поговариваешь о тоске по дому и желании домой. Я всегда всех гоню в Мамадыш*, но когда люди уедут не в Мамадыш, я всегда советую, заехав так далеко, оставаться там, куда заехали. Так и вам: советую тебе воспользоваться всем, что можешь взять от Европы. Я лично ничего не хотел бы взять, несмотря на всю чистоту и выглаженность ее. А, к сожалению, вижу, что мы все капельки подбираем: партии, предвыборные агитации, блок и т. п. Отвратительно. Такой разврат, в который втягивают крестьян, развращая их. Может быть, это неизбежно и надо и крестьянам перейти через этот разврат для того, чтобы понять всю его бесцельность и зловредность. А иногда не могу не думать, что этого не нужно. И доказательство ненужности этого вижу в том, что я, например, да и многие со мной, мы видим, что все эти конституции ни к чему другому не могут привести, как к тому, что другие люди будут эксплуатировать большинство — переменятся, как это происходит в Англии, Франции, Америке, везде и все будут беспокойно стремиться, чтобы эксплуатировать друг друга и все всё больше и больше будут кидать единственную разумную, нравственную земледельческую жизнь, возлагая этот серый труд на рабов в Индии, Африке, Азии и Европе, где можно. Очень чиста матерьяльно эта европейская жизнь, но ужасно грязна духовно. Так я иногда сомневаюсь — нужно ли русскому народу пройти через этот разврат, прийти в тот тупик, в который уже зашли западные народы? Думаю так потому, что когда западные народы шли на этот путь, все передовые люди звали их на этот путь, теперь же не я один, а мы многие видим, что это погибель. И, остерегая народ от этого пути, мы не говорим, как говорили прежние противники движенья: идите назад или остановитесь, а мы говорим: идите вперед, но только не в том направлении, в котором вы идете, потому что это направление ведет назад; а говорим: идите смело вперед к освобождению от власти. Я пишу об этом* и думаю, поэтому и написал тебе.