Святость и святые в русской духовной культуре. Том II. Три века христианства на Руси (XII–XIV вв.) - Владимир Топоров

Это мнение почтенного историка русской церкви представляется странным. Разумеется, в определенном смысле (в «ноздревском») Митяй был «исторический человек» и по–своему, следовательно, недюжинный. Но беззакония, связанные с его выдвижением, и его собственные, кажется, столь очевидны, что даже из показаний Никоновской летописи, высоко оценивающей его внешние и внутренние, духовные качества, не трудно составить картину, неблагоприятную для Митяя. Во всяком случае незаконность присвоения Митяем митрополичьих атрибутов и его формальная и неформальная подготовленность к занятию престола митрополита не вызывает подозрения:

[…] въ весь санъ митрополичь самъ себя постави. Проще же сего князь великiй Дмитрей Ивановичь того Митяа архимандрита просилъ у Алексея митрополита, чтобы его благословилъ после себя на митрополiю всея Pyciu; Алексей же не восхоте сего, понеже нову ему сущу въ чернечестве […] и подобаеть ему искушатися во иночестве и обучитися благими делы и нравы: «и сице аще восхощетъ Богъ, и сотворитъ о немъ, азъ же недоволенъ есмь на cie». Князь великiи же много его моляше и понужаше, чтобы благословилъ Митяа после себя на митрополiю, овогда самъ прихожаше и моляше, овогда же князя Володимера Андреевича посылаше, овогда же бояръ посылаше. Алексей же глагола: «азъ недоволенъ есмь благословити его […] Митяй же архимандритъ по преставленiи Алексееве взыде на великiй степень митрополiи всеа Руси съ великим необиновенiемъ, и бысть на немъ зазоръ отъ всехъ человекъ. И негодоваху о немъ вси, и священницы, и иноцы, и съзирахуся другъ къ другу, и не смеаху явно что рещи, понеже слово и ученiе Митяево со властью бе и тако вси кождо глаголаху къ себе: «Господи, что есть новое cie?» […] И все елико подобаеть митрополиту всемъ темъ обладаше и властвоваше Митяй; и суды судяше, и дани, и оброкы, и пошлины емляше. И нача вооружатися на священникы, и на инокы, и на игумены, и на архимандриты, и на епископы, и осужаше и продаяше многыхъ и возъстааше со властiю, не обинуяся никогоже, бе бо смелъ зело и речь имый чисту и грозну; епископи же, и архимандриты, и игумени, и иноци, и священницы воздыхаху отъ него, многыхъ бо и въ веригы железныа сажаше, и наказываше и смиряше ихъ со властiю, и никтоже можаше рещи противу его

См. и далее (Там же, 36–39), в частности, колоритный портрет Митяя и характеристику его качеств и способностей, его обычаев и манер:

Сей убо архимандритъ Митяй сынъ Тешиловского попа Ивана, иже на реце Оке, и потомъ Митяй бысть единъ от Коломенъскыхъ поповъ. Возрастомь же великь зело и широкъ, высокъ и напругъ, плечи великы и толсты; брада плоска и долга, и лицемъ красенъ, рожаенъ, и саномъ превзыде всехъ человекъ, речь легка и чиста и громогласна; гласъ же бе его красенъ зело, износящь словеса и речи сладостны зело; грамоте добре гораздъ, теченiе велiе имея по книгамъ, и силу книжную толкуа, и чтенiе сладко и премудро, и книгами глаголати премудръ зело и никтоже обреташеся таковъ, и пети нарочитъ, и въ делехъ и въ судехъ и въ рассуженiахъ изященъ и премудръ, и слово и речь чисту и незакосневающу имея, и память велiю, и древними повестьми и книгами и притчями, и духовными, и житейскыми, никтоже таковъ обреташеся глаголати. И того ради изъбранъ бысть хотенiемъ и любовiю великого князя Дмитрiа Ивановича во отечество и въ печатникы, и бысть попъ Митяй отець духовный великому князю Дмитрею Ивановичю и печятникъ, юже на себе ношаше; прихожаху же къ нему на духъ бояре и велможи, и бысть Митяй попъ во чти и въ славе от великого князя и отъ всехъ и, яко некiй царь, величашеся, и многи слуги и отроки имея. И бысть въ таковом чину и устроенiu многа лета, славу и честь имея велiю паче всехъ, и по вся дни ризами драгими изменяшеся и сiаше въ одеанiахъ драгыхъ, якоже некое удивленiе, никтоже бо таковаа одеанiа ношаше и никтоже тако изменяшеся по вся дни ризами драгыми и светлыми, якоже той попъ Митяй, и вси чествоваху его, якоже некоего царя […] и властьвоваше, якоже хотяше, и много летъ бысть въ таковомъ житiи и устроенiи, и любляху его вси

Примечание

В связи с именем Митяй читатель, возможно, вспомнит один эпизод из «Мертвых душ». Второпях покидает ноздревский дом Чичиков. Его бричка направляется в имение Собакевича. В дороге на бричку внезапно налетела коляска с шестериком коней. Обошлось без жертв, но все перепуталось, и лошади не хотели расходиться. Посмотреть на случившееся пришли мужики из ближней деревни.

«Участие мужиков возросло до невероятной степени. Каждый наперерыв совался с советом: “Ступай, Андрюшка, проведи–ка ты пристяжного, что с правой стороны, а дядя Митяй пусть сядет верхом на коренного! Садись, дядя Митяй!” Сухощавый и длинный Митяй с рыжей бородой взобрался на коренного коня и сделался похожим на деревенскую колокольню, или, лучше, на крючок, которым достают воду в колодцах. Кучер ударил по лошадям, но не тут–то было, ничего не пособил дядя Митяй. “Стой, стой! — кричали мужики. — Садись–ка ты, дядя Митяй, на пристяжную, а на коренную пусть сядет дядя Миняй!” Дядя Миняй, широкоплечий мужик с черною, как уголь, бородою и брюхом, похожим на тот исполинский самовар, в котором варится сбитень для всего прозябнувшего рынка, в охотою сел на коренного, который чуть не пригнулся под ним до земли. “Теперь дело пойдет! — кричали мужики. — Накаливай, накаливай его! пришпандорь кнутом вон того, того, солового, что он корячится, как корамора!” Но, увидевши, что дело не шло и не помогло никакое накаливание, дядя Митяй и дядя Миняй сели оба на коренного, а на пристяжного посадили Андрюшку. Наконец, кучер, потерявши терпение, прогнал и дядю Митяя, и дядю Миняя, и хорошо сделал, потому что от лошадей пошел такой пар, как будто бы они отхватали не переводя духа станцию. Он дал им минуту отдохнуть, после чего они пошли сами собою».

Совершенно очевидно, что дядя Митяй и дядя Миняй — парные персонажи, излюбленные Гоголем (ср. Бобчинского и Добчинского, Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича и т. п.), своего рода двойники–близнецы, воплощающие по сути дела некий единый образ. И Митяй, и Миняй, чья внешность отличается друг от друга не более, чем их имена, делают одно и то же дело и так и не достигают нужного результата. Их действия бесполезны. Сами они «комические» неудачники. Неудачником был и претендовавший на митрополичий престол Митяй–Михаил, Следует напомнить, что имя Миняй (Минай) в равной степени является гипокористическим, с оттенком шутливой ироничности, образованием как от Михаил, так и от Митрий (Дмитрий). В этом контексте Митяй и Миняй оказываются тем более близкими друг к другу («Что в лоб, что по лбу», — говорит в этих случаях русская поговорка).

Гоголевские Митяй–Миняй, как и неудачливый персонаж XIV века, сходны не только ономатетически, но и по существу — тщетностью их усилий в достижении их цели. Но этим сходство не исчерпывается. Митяй–Миняй, согласно его портрету в Никоновской летописи (см. выше), высокий, широкий (плотный, толстый), широкоплеч, с длинной бородой (великъ зело и широкъ, высокъ и напругъ, плечи великы и толсты, брада плоска и долга). Те же или сходные черты отмечены у Миняя, чей портрет дан относительно подробно (как бы «за двоих»), и Митяя, ср. соответственно — широкоплечий, с черною бородою и брюхом–самоваром и длинный («деревенская колокольня»), сухощавый, с рыжей бородой (характерно противопоставление Миняя Митяю по признакам «толстый» — «тонкий», «черный» — «рыжий»). Эти наблюдения дают известное основание думать о неслучайности выбора имен и характеристик соответствующих персонажей у Гоголя. О Митяе–Михаиле Гоголь мог знать прежде всего из «Истории Государства Российского», где Карамзин посвящает ему несколько страниц с «нелюбезной» его характеристикой. Как преподаватель истории (с марта 1831 года в Санкт–Петербургском Педагогическом Институте) Гоголь, вероятно, был знаком и с первым изданием «Никоновской летописи» (восемь томов под редакцией Шлецера и Башилова; первый том вышел в 1762 г.). Если это так, то естественно объясняются и портретные сходства персонажа русской истории и «парных» персонажей «Мертвых душ». Если же эти сходства случайны, то «неслучайное» следует искать глубже.

347

После этих инвектив Митяя Дионисий решил отправиться в Константинополь, видимо, собираясь поставить патриарха в известность о беззакониях Митяя. Но последний сам возлагал некоторые надежды на свою встречу с патриархом, и поэтому он попросил князя Димитрия задержать Дионисия, который и был задержан и силой удерживаем. Выпущен на волю он был после того, как дал обещание не ходить без княжеского разрешения в Константинополь. Своим поручителем Дионисий назвал Сергия Радонежского.