О Лермонтове. Работы разных лет - Вадим Вацуро

Как уже говорилось, Кирибеевич неоднократно подчеркивает, что он — «слуга» или «раб» царя. Черты психологии царского слуги проявляются у него на каждом шагу.

Мы видели, как он разговаривает с царем. Но это еще не все. Бурная, импульсивная натура, он от состояния депрессии переходит к состоянию крайнего возбуждения. Он с упоением описывает свои поездки «на лихом коне», свою прекрасную одежду, то впечатление, которое он производит на «красных девушек да молодушек». Затем (опять приемом выделения единичного из множественного) идет другое детальное и в высшей степени эмоциональное описание — описание Алены Дмитревны, после чего — опять горькая жалоба. Но можно предположить, что даже здесь есть определенный умысел. Кирибеевич солгал царю даже в этом восторженном описании. Можно думать, что упоминание о русых, золотистых косах Алены Дмитревны не ошибка Лермонтова, как думали исследователи, а совершенно сознательный намек Кирибеевича на то, что его возлюбленная — девушка. Ведь в дальнейшем, когда Алена Дмитревна возвращается домой после ночного происшествия, Лермонтов не забывает отметить, что она возвратилась простоволосая, следовательно, такое состояние не было для нее обычным. Может быть, Иван Грозный отнесся так легко к горю своего любимца отчасти и оттого, что он был введен в заблуждение: ведь по русским обычаям замужняя женщина не может ходить с непокрытой головой. А затем устами гусляров дается оценка всему происходящему: «Обманул тебя твой лукавый раб» и т. д. (см. выше).

Небезынтересно отметить еще следующее явление. Антипатия оскорбленной стороны к Кирибеевичу тесно связывается с антипатией к опричнине как институту. В рассказе Алены Дмитревны читаем:

Я не вор какой, душегуб лесной,Я слуга царя, царя грозного,Прозываюся Кирибеевичем,А из славной семьи из Малютиной…Испугалась я пуще прежнего;Закружилась моя бедная головушка.

Слова же Калашникова:

Опозорил семью нашу честнуюЗлой опричник царский Кирибеевич,

как, впрочем, и первый из приведенных примеров, выражают уже и скрытую антипатию к самому царю, на которого как бы перекладывается часть вины за совершенные его слугой преступления (опричник царский).

«Ранняя „разбойничья“ лирика Лермонтова, — пишет проф. М. Азадовский, — выражала настроения удали, протеста против признанных норм общественного поведения и общественной морали, выражала тоску сильной и мятежной личности. В поэме 1837 г. Лермонтов подходит к этой теме уже с иных позиций: мятежный образ разбойника как бы раздвоился и распался на две части. Выразителем настроения бесшабашной удали, не знающей удержу силы, своеволия, окрашенного сильной страстью, явился Кирибеевич; выражением протеста, борьбы за собственное достоинство и борьбы с произволом — Калашников. Лермонтов возвеличивает последнего и развенчивает Кирибеевича, — гибель последнего поэтому вдвойне символична»[716].

Иным предстает перед нами Калашников. Он спокоен и сдержан, не склонен к излияниям. Он вовсе не стремится быть предметом всеобщего поклонения, как Кирибеевич, — черты опричника, боярина ему одинаково чужды. Он не способен броситься очертя голову в любую авантюру и не дает гневу ослепить себя. Когда жена приходит опозоренная, простоволосая, в нем просыпается глава семьи, деспот, не потому, что он вообще тиранит жену, а потому, что понятия о супружеских взаимоотношениях ему внушены Домостроем. Но гнев его обращается на опричника, и он знает, что ему делать. Степан Парамонович принимает решение, и решение это окончательно. Интересно, что элемент трезвого расчета присутствует у него даже в разговоре с братьями накануне боя. Его цель — смыть позор с жены и себя самого, а для этого нужно убить опричника. Не исключена возможность, что победит опричник, тогда место Калашникова должны заступить братья. Перед казнью он завещает позаботиться о его жене и детях и спокойно идет на смерть. Он отказался объяснить царю причину убийства опричника — это значило бы раскрыть позор семьи, а он «семьянин в духе сурового XVI века»[717]. Но сознание своей правоты он сохраняет и готов перед Богом дать во всем отчет.

Противопоставление Калашникова и Кирибеевича особенно ясно ощущается в сцене боя, когда впервые противники сталкиваются друг с другом. Кирибеевич — опричник, слуга царя. До всего другого ему дела нет. Он выходит на круг и кланяется одному царю[718], а затем, подбоченясь, поправляя алую шапку, обращает к бойцам хвастливую речь. Калашников кланяется «прежде царю грозному, после белому Кремлю да святым церквам, а потом всему народу русскому», как этого требует ритуал древней вежливости. Сознание своей силы не оставляет его:

Горят очи его соколиные,На опричника смотрют пристально.Супротив него он становится,Боевые руковицы натягивает,Могутные плечи распрямливаетДа кудряву бороду поглаживает.

Характеризуя речи, которыми обменялись противники перед боем, интересно отметить еще одну деталь.

Для опричника бой — забава. Ему интересно знать, с кем он бьется, чтобы было чем похвастаться. Для Калашникова это «страшный бой, последний бой». Его речь к опричнику полна сдержанного гнева. Он полуиносказательно (а значит, и внешне спокойно) обвиняет противника в совершенных преступлениях. Но он не выдерживает до конца этого спокойного тона. И в этом еще раз проявился величайший художественный такт Лермонтова:

Не шутку шутить, не людей смешитьК тебе вышел я теперь, бусурманский сын, —Вышел я на страшный бой, на последний бой!

Наконец обращает на себя внимание и тон, которым Калашников обращается к царю. «Государь ты наш, Иван Васильевич!» — начинает свою речь Кирибеевич, увидев грозные признаки царского гнева. Теперь создается та же ситуация: царь «разгневался гневом» на Калашникова и велит ему держать ответ. Речь Калашникова звучит совершенно иначе:

Я скажу тебе, православный царь:Я убил его вольной волею,А за что про что — не скажу тебе,Скажу только богу единому.

Калашников разговаривает с царем как с равным. На стороне царя, однако, сила, которой он вынужден покориться. По-видимому, эта сила не только «материальная», но и моральная — слово главы государства, который казнить волен, миловать волен же. Старые исследователи говорили о том, что идея «Песни» — «смирение сильного и правого человека перед высшим судом, — судом, быть может, несправедливым, но обязательным»[719]. Мы не можем согласиться с ними, когда речь идет о всей «Песне». Но применительно к сцене Калашников — царь это утверждение представляется нам справедливым.