Реликт - Василий Головачёв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Изображение Конструктора в виоме исчезло, на его месте возник зал центра ГО на Земле с двумя десятками координаторов, выглядывающих из оперативных коконов управления, как улитки из раковин.
– Внимание! – раздался в зале голос главного оператора смены: им был один из секретарей ВКС. – Только что перехвачена прямая передача чужан. Включаю запись.
В зале прозвучали скрип, шипение и длинное затухающее бульканье, сквозь которое прорезался нечеловеческий, гортанный, с непередаваемо свистящим тембром голос:
– Передавание предупреждение… попытка Сеятели вы называние серые призраки… лечение Конструктор неудачен много… сожаление мы неудачен тоже… прямо нет выход… лечение добрость… Только добрость и желательность… любой ход иначе – катастрофа будущность… мы пришедшие ваш мир задолго вперед Конструктор но трудность познание ваш мир вследствие много очень много потерь… трудность выход из-под горизонта делание невозможность сотрудничать важность… мы заявление: люди будьте добрость! И милосердство. Сильность есть добрость – данное истинность всегда! Мы предупреждение: невозможность отражение Конструктор – эта катастрофа масштабность Галактики! Уничтожность средств разрушения люди – разумная жестокость мы… относительность люди… Повторяем: люди будьте милосердство!
Шорох, скрип, серия свистов, тишина.
Люди в зале зашевелились, и тут же изображение зала пропало. В глубине виома разгорелась «авоська» Конструктора.
– Конец передачи, – сказал дежурный, оборачиваясь.
Ратибор стоял, отрешенно глядя сквозь виом, загоняя холодный липкий страх в поры души. Сомнений не было, последние слова чужан были подсказаны им Греховым, это был его лозунг: люди, будьте милосердны! Не действует ли он по формуле – побеспокойся о своих друзьях, а они побеспокоятся о тебе?
– Почему они так косноязычны? – тихо спросил Ратибор, имея в виду чужан. – Манипулирование пространством и временем, гигантские энергетические возможности, высокий технологический уровень – и лингвистическая беспомощность…
– Есть гипотеза, что готовят они внутри своих тел-пространств вполне качественную информацию, – так же тихо произнес дежурный, – но к нам сквозь кожу-оболочку, пресловутый потенциальный барьер, просачивается малая толика того, что готовится, нечто вроде дайджеста с полного текста, да и то потерявшего при переводе чуть ли не весь смысл. К тому же обитатели роидов – не просто негуманоиды, они вообще нечто вроде бесплотных математических формул, вернее, операций, а не существа из плоти и крови. Это трудно представить умозрительно.
– Трудно, – согласился Ратибор, поворачиваясь спиной к дежурному. Острое чувство зависшего над зданием горного хребта заставило его невольно поднять голову, но увидел он над собой только зеркальный потолок с карикатурно искаженной человеческой фигурой.
БОЛЬШОЕ ОДИНОЧЕСТВО
Но это был не тот, кого ждала Анастасия: в дверь позвонила Забава Боянова. Вошла, окинула взглядом хозяйку и улыбнулась: Настя была одета в очень красивое вечернее платье роб-де-шемиз, свободное до талии и узкое в бедрах. Ткань отливала зеленью и то казалась прозрачной, то становилась похожей на змеиную кожу.
– Он не придет, – сказала председатель СЭКОНа, проходя в гостиную. Сама она одета была в белый кокос и выглядела мальчишкой, только волосы, собранные на затылке в тяжелый узел, разбивали эту иллюзию.
– Почему не придет? – вошла следом Настя.
В гостиной работал виом информвидения, и диктор говорил что-то о Конструкторе. Боянова послушала немного, хмыкнула и выключила передачу. Остановилась посреди комнаты.
– Мне нужна твоя помощь как эфаналитика.
Настя мысленно приказала «домовому» включить информканал, сказала тихо:
– Извините, я послушаю немного. Садитесь, прошу вас.
Боянова покачала головой.
– У нас мало времени. Ты согласна? Работа требует полной отдачи и режима секретности, поэтому, если хочешь что-то сообщить Берестову, оставь ему письмо.
– …будущее Системы, – сказал появившийся в виоме диктор. – А теперь повторяем обращение чужан и комментарий к нему специалистов.
Объем передачи заполнился водопадом серебристых нитей, сквозь который протаяло изображение Конструктора, и в комнате зазвучала речь-предупреждение чужан.
– Ты разве не слышала?
– Слышала, – кивнула Настя.
– Тогда пошли. Переодевайся.
Настя бесцельно прошлась по комнате, касаясь вещей, книг, словно искала что-то, потом под насмешливым взглядом Забавы покраснела и скрылась в спальне.
Сообщение чужан закончилось, начался комментарий, виом показал террасу зала совещаний Всемирного координационного совета, на просцениуме которого стояли всего три человека: председатель совета Хакан Рооб, Баренц и Габриэль Грехов.
Боянова нахмурилась, оглянулась на спальню, приглушая звук, а когда заговорил Грехов – выключила виом. Пробормотала про себя: время милосердия прошло… а мы продолжаем жить мудростью заднего ума. Цена спасения – разумная жестокость, и только слепцы, больные и безумцы не видят этого…
Настя вышла одетой в такой же белый кокос, что и Забава, и та невольно залюбовалась девушкой, восхитительно красивой и женственной, чью фигуру не мог испортить ни один наряд.
– У Берестова губа не дура, – пробормотала председатель СЭКОНа. – Ну что?.. – Она не договорила.
В углу комнаты заклубился светящийся туман, обрел очертания живого существа – не то снежного барса, не то белого медведя, посмотрел на замерших женщин осмысленно, почти по-человечески, и стал быстро и плавно менять форму, «перетекать» из одной в другую.
– К-гость! – удивленно прошептала Настя.
– Гаденыш! – сквозь зубы ответила Боянова.
В руках ее вдруг оказался пистолет, сверкнула неяркая голубая вспышка факельного выстрела, и с отчетливым стоном – так показалось Насте – и всплеском пси-излучения, в котором смешались боль, тоска, ужас, ненависть, растерянность, обида, агрессивность, враждебность и непередаваемое чувство утраты, таинственный «зверь» исчез.
– Я тебе покажу тест на разумность! – В голосе Забавы прозвучали ярость и отвращение.
– Зачем? – тихо спросила пораженная Настя.
– Не терплю экзаменов, – спустя минуту почти спокойно ответила Боянова, пряча «универсал», – а тем более, когда экзаменатор не человек и сам не знает, чего хочет.