Снобы - Феллоуз Джулиан

Чарльз был более уклончив по поводу остальных.

– Ей есть что сказать о себе, этого у нее не отнимешь. – Вот и все, что он сказал, выключая свет.

– Она мне нравится. Она забавная.

– Не торопись с выводами.

Каким-то таинственным образом она поняла, что ее отчитали, хотя в его тоне не было раздражения, и с легким недобрым предчувствием, как ребенок, предполагающий, что его завтра высекут, Эдит положила голову на подушку. И в отличие от первой ночи, сегодня ничто не помешало течению ее мыслей перед сном, потому что сегодня они впервые со дня свадьбы не занимались любовью.

Наутро Эдит проснулась поздно и в одиночестве. С восхитительным, почти телесным ощущением благоденствия она позвонила, чтобы принесли завтрак, и вернулась к размышлениям о жизни, которая ждала ее впереди. Пришла горничная с подносом и сообщила, что все остальные уже поели и спустились к причалу. Как только Эдит была готова, она надела купальник, взяла полотенце и спустилась вниз по каменным ступеням, вырубленным в скале и покрытым плиткой. Она заметила Чейзов, Камноров и Чарльза, но остальных поблизости не наблюдалось. Она приветственно помахала всем, расстелила полотенце, легла – и мягкая, шерстяная волна теплого солнечного света окутала ее тело. Чарльз лег рядом с ней, обдав брызгами морской воды, и поцеловал ее солеными губами.

– Доброе утро, дорогая.

Она улыбнулась и поцеловала его в ответ:

– Что сегодня будем делать? Просто лежать и нежиться на солнце?

Ответила Кэролайн:

– Мы думали поехать в Кала-Ратьяду пообедать, а потом Фрэнки пригласили нас на чай. И вас тоже.

– Кто такие Фрэнки?

– Это довольно выдающаяся семья, жутко богатые, и у них есть коллекция скульптур, на которую определенно стоит взглянуть.

– Почему они такие богатые и откуда вы их знаете?

– Про первое – Бог знает. Это как-то связано с Франко, так что лучше не спрашивать, а что до второго – мы их не знаем, но мама крестила одного из их племянников в Риме, и она им рассказала, что мы едем сюда.

Эдит снова легла и закрыла глаза. Эта великая сеть, эта паутина, которой не мешали государственные границы и горные цепи, больше не угрожала ей – теперь она стала ее частью. И скоро в Вене, или в Дублине, или в Риме люди станут говорить: «Я видел Эдит Бротон, когда был в Лондоне, она говорит, они, вероятно, в сентябре будут в Нью-Йорке», и кто-нибудь из круга избранных отзовется: «Эдит? Как у нее дела?» – или даже лучше: «Обожаю Эдит. А вы?» – и все остальные люди в гостиных Вены, Дублина или Рима, кто не знает Эдит Бротон, окажутся исключены из разговора; и от этого они почувствуют себя бедными и заурядными, что и входило в намерения тех, кто невзначай обронил ее имя и кто с удовлетворением почувствует, что в который раз подтвердил свою принадлежность к высшей касте. И во всем этом Эдит сыграет роль персоны, с которой почти невозможно познакомиться, если ты не один из них. И на одно-единственное мгновение в то утро, пока солнце ласкало ее веки, а с соседнего пляжа доносились детские голоса, Эдит с недоумением задумалась, какова же может быть цель этого бесконечного воздвижения и преодоления границ.

Рядом с ней раздался сильный глухой удар, она открыла глаза, и ей предстало зрелище, повергающее в благоговейный ужас, – Генри Камнор растянулся позагорать. Без одежды он казался еще больше, как открытка с надписью: «Никто не видел мою корзиночку?»

– А остальные? Мы же не можем все явиться к этим несчастным людям? – Он говорил, не обращаясь ни к кому конкретно, в воздух прямо над собой, чтобы не затруднять себя и не шевелить ничем, кроме губ.

Кэролайн пожала плечами:

– Не вижу причины, почему нет. Я сказала, что нас много.

У нее была эта любопытная уверенность английских представителей высших классов, что какова бы ни была ситуация и сколько бы другие ни лезли из кожи вон ради нее, даже когда, как сейчас, абсолютно незнакомые люди предлагают ей свое гостеприимство, все же это она, леди Кэролайн Чейз, оказывает им услугу. Для таких людей немыслимо даже представить, что они не обязательно оказывают честь дому, в который входят. И в результате, из-за этой уверенности, что она облагодетельствовала хозяев одним своим присутствием, Кэролайн никогда не старалась вести себя приятно ни с кем, кроме людей своего круга, и хотя была умной женщиной, могла оказаться убийственно скучной гостьей. Но об этом ни она, ни многие другие очень похожие на нее люди даже не подозревали.

– Спросим их, когда они спустятся, – сказала она.

– Они здесь надолго? – поинтересовалась Джейн, приподнимаясь на локтях, чтобы взять бутылочку с маслом.

– Кто? Питер и компания?

– Нет, при чем здесь дорогой Питер! «Боб» и «Аннет». – Джейн произнесла их имена в кавычках, как бы отстраняясь от них и давая понять слушателям, что считает их не такими же гостями, как все остальные, но странными представителями чуждой культуры.

– Еще вторник и среду, кажется. – Кэролайн обернулась к Эрику, тот кивнул и наморщил нос, не давая усомниться, на чьей стороне он хочет быть.

– Черт бы меня побрал! – прогудел Генри. – Кто сегодня в роли слушателя?

Все рассмеялись.

Эдит почувствовала непреодолимое желание прервать свое членство в клубе.

– Это вы об Аннет? – сказала она, будто не веря своим ушам. – Забавно. А мне она, пожалуй, понравилась.

Генри это не тронуло.

– Ну, тогда садись за ужином рядом с ней. Надеюсь, ты готова обсуждать ее кинокарьеру ad nauseam[13]?

Эдит улыбнулась:

– А что? О чем бы вы предпочли разговаривать? О том, с кем вы знакомы в Шропшире?

Она снова легла, все с той же улыбкой, и закрыла глаза, наслаждаясь неловкой тишиной, как набедокурившая школьница.

– Я не так часто бываю в Шропшире. – Генри отодвинулся от нее, обрюзгший, тяжело дыша, как кит, выброшенный на берег.

– Пойду искупаюсь, – сказал Чарльз.

Обедали поздно, ели паэлью, в которой было слишком много кальмаров, в ресторане под открытым небом с видом на порт, где покачивалась на волнах целая флотилия яхт, а затем на двух машинах отправились к Фрэнкам. Те жили за городом, на самом берегу моря, и их дом со всех сторон на суше окружала каменная стена, выложенная поверху битым стеклом. Ворота, или, скорее, огромные железные двери, открылись автоматически, как только они назвали себя, а затем захлопнулись, едва не попав по бамперу второй машины.

– Да, похоже, двух машин они не ожидали, – рассмеялась Аннет.

Неустрашимая Кэролайн, сидевшая за рулем первого автомобиля, где ехали Эдит, Аннет и Генри, прокладывала путь через огромные безлюдные сады. Сквозь ветви деревьев соблазнительно мелькали работы Генри Мура и Джакометти, пока, свернув за массивный куст рододендрона, они не оказались у развилки. Одна дорожка вела вверх по склону к замку XIX века, который возвышался на самой высокой точке владений, и Эдит решила, что именно туда они и направляются, а вторая вела к другому дому, такому же большому, как и первый, только современной постройки, у самой кромки воды. С дороги его видно не было – здание было очень низкое, его балконы нависали над самыми волнами.

– Нам куда? – спросила Эдит.

– Вниз. Миссис Фрэнк нравится жить у моря.

– А там, на холме, что?

Лицо Кэролайн приняло соответствующее ситуации туманное выражение.

– Я так думаю, это по большей части для внуков.

– Вот это да! – воскликнула Аннет, и Эдит с интересом отметила, что больше никто не признавал невероятную, оргиастическую роскошь, свидетелями которой они были.

Она уже начала понимать, что делом чести в этом мире было ни в коем случае не выражать восхищения любым проявлением богатства, каким бы фантастическим оно ни было. Отмечать, что богатство любого масштаба не есть что-то обычное, земное, мирское, значило рисковать выглядеть мелкобуржуазно. Люди могут принять тебя за представителя среднего класса – части общества, свою непринадлежность к которой многие из них со страстью доказывали всю жизнь неизвестно кому. У этого правила есть исключения. Можно воскликнуть: «Какая прелесть!» – но таким образом, чтобы скорее проявить великодушие, нежели действительно высказывать изумление. А еще лучше: «Дорогая, это просто роскошно!» Таким образом вы показываете, что интерьер, меню, что угодно – чрезмерно и опасно граничит с вульгарностью. Леди Акфилд особенно хорошо умела уничтожить собеседника своим улыбчивым энтузиазмом. Но для новичка это очень и очень непростое искусство, и Эдит правильно делала, что не пыталась пока его осваивать.