Черничная ведьма, или Все о десертах и любви (СИ) - Петровичева Лариса

— А без десертов мир был бы не такой вкусный, — закончила я. Двое джентльменов, важно шагавших по аллее, раскланялись с Энцо; когда они прошли, то он объяснил:

— Знаешь, я сейчас вдруг подумал, что мы обложили ведьму. Мы постепенно затянем петлю. И у нее есть лишь один путь — не прятаться в норе, а нападать самой.

Его лицо вдруг странно дрогнуло — черты сделались текучими и мягкими, словно вылепленными из воска. Скользнула в сторону улыбка, растянутая невидимыми пальцами и, задыхаясь от ужаса, я увидела под маской совсем другое лицо: бледное, сухое, жесткое. Ведьма смотрела на меня, и мне хотелось окаменеть под ее взглядом.

— Но нападать неразумно, — ведьма оскалилась и легонько процокала ногтями по моей ключице, вычерчивая руны вечной покорности. — Лучше взять заложника и сбежать с ним. Правда?

Она содрогнулась, окончательно сметая с себя облик Энцо Саброры, и вскинулась серой тенью до небес.

— Без обид, ладно? — услышала я. — Ты правда очень вкусно готовишь. Но мне надо уйти отсюда.

Последним, что я судорожно подумала перед тем, как рухнуть без сознания, было: «Энцо! Она убила его…»

А потом стало темно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍«Как же ты смогла обойти ловушки?»

Во тьме рассыпался смех. Тьма окутывала меня мягкими волнами, куда-то влекла, и это было похоже на легкую колыбель: я совсем маленькая лежу в ней, и меня обнимает почти забытое материнское тепло.

«Смогла, да, смогла. Я умнее, чем вы все думаете. И сильнее. Просто запечатала свою магию так, что ловушки ничего не заметили. Никто ничего не заметил, да-да-да!»

Так, кажется, она любит поговорить. Похвастаться своими подвигами. Тепло колыбели ласкало меня, почти растворяя, но я вдруг поняла: это не материнские руки, это смерть, и в моем случае она будет ужасной, если я не найду способ сопротивляться.

Что ж, раз она такая любительница поболтать и похвалиться, то попробую сыграть на этом.

«А как ты запечатала мою магию? Я о таком и не слышала».

Тьма легонько качнула меня. Теперь в ней была сладость меда, которая проникала, кажется, в каждую клеточку моего тела. Откуда-то издалека приплыл мелодичный звон, и я узнала колыбельную. Идет кот по лавочке, несет сон на палочке, а я серому коту за работу заплачу…

Не спать! Только не спать!

«Ну еще бы ты о таком слышала. Я сама это придумала. Сама, да-да-да!»

Это было плохо. Совсем. Ведьмы, как правило, используют те заклинания, которые пришли из глубины веков — если она оказалась способна создать собственное, тем более, такой силы, то мне было страшно даже вообразить, насколько она могущественна.

Хоть бы Энцо был жив. Она приняла его облик, но…

Стоило мне вспомнить про Саброру, как колыбель мрака дернулась и закрутилась, словно невидимая рука оттолкнула ее от себя. Сквозь сухое ватное тепло пробились ледяные струйки.

«Но зачем? — не отставала я. Ведьма пока не собиралась меня убивать, значит, надо было попытаться узнать побольше. — Зачем ты меня запечатала?»

«Хотела проверить, как оно работает. Ловко, правда? Прикроешься им и идешь, куда хочешь, хоть к королю. Ни один инквизиторский патруль тебя не остановит, ни одна проверка. А в нужный момент сбросишь вуаль и сделаешь дело».

Мне вспомнилась история со взрывом поезда в прошлом году. Террористы подложили бомбу в чемодан одного из пассажиров — вагоны разметало, как игрушечные, а вскоре в Министерство внутренних дел пришло письмо: немедленно выпустите из тюрем наших товарищей, или такие взрывы будут каждый день.

Да, ведьма такой силы может наворотить дел похлеще любых террористов.

«А куда ты хочешь пойти?»

«Все-то тебе скажи!» — тьма рассыпалась смехом, и в ней проступило женское лицо. Трудно было решить, сколько ведьме лет: может, тридцать, а может, и все девяносто. Но мы не ошиблись, когда думали, что она скорбна разумом — в каждой морщинке, в каждой черточке ее нервного подвижного лица я чувствовала душевную болезнь.

И я знала, чье лицо смотрело из-за этой болезни. То самое, которое вчера было на портрете, который сжег Энцо.

«Энрике Леонардо Саброра, — отчетливо проговорила я, и меня закрутило во мраке — так ребенок отбрасывает от себя надоевшую игрушку. — Если он работал над терапией инквизиторов, то мог придумать такую же терапию для ведьм. Излечить всех! Чтобы не было больше ни ведьм, ни тех, кто набрасывает петлю им на шею».

«Заткнись! — прогрохотала тьма. — Завали свой рот, гадина!»

Значит, это точно был доктор Саброра. Я постаралась успокоиться и выровнять дыхание — видит Бог, это оказалось сложно, все во мне дрожало от ужаса. Я прекрасно понимала, что ведьма может перестать со мной церемониться, и тогда Энцо, если он еще жив, получит мои кусочки, аккуратно упакованные в коробку.

«Он ставил на тебе опыты, — медленно проговорила я. — Он тебя пытал. Он, возможно, понял свои ошибки, нанял команду опытных хирургов… Как тебя оперировали? Через нос?»

Я сжалась и замерла, понимая, что сейчас она ударит. Однако ведьма не ударила. Тьма медленно пульсировала, словно ждала ответа. Далеко-далеко мелькнуло едва различимое лицо ведьмы.

«Саброра умер, — сказала я и торопливо взмолилась: не Энцо Саброра, пожалуйста, только не Энцо! — Но его клиника до сих пор работает. И там по-прежнему делают то, что называют терапией ведьм. Хотят заработать премии и звания на чужой крови».

Мне сделалось горько. Бесконечно горько. Никто и слова не сказал бы тамошним мозгоправам — кромсают ведьм, ну и пусть себе кромсают, чем меньше этих гадин, тем лучше. А изуверы в зеленых халатах будут рассказывать о том, что работают над делом государственной важности и спасают человечество. Возможно, в их воспаленном воображении плавала картина идеального мира, в котором нет ни ведьм, ни инквизиторов — только обычные люди, и они держатся за руки и поют хвалебные гимны.

«Заткнись, — хрипло выдохнула тьма, но я услышала уже не приказ, а мольбу. — Заткнись, гадина. Подстилка инквизиторская».

«Тебе нужна помощь, — твердо сказала я. — Тем ведьмам, которые все еще в клинике, тоже нужна помощь. Пожалуйста, отпусти меня. Мы их остановим вместе, но ты должна меня отпустить».

Конечно, я ничего не могла гарантировать, кроме того, что после паруса в Ханибруке, который убил пятнадцать человек, ведьму ждет костер. И она это тоже понимала: во тьме рассыпался издевательский смех, и воцарилась густая тишина.

«Эй! — окликнула я. — Ты еще здесь?»

Ответа не было — но сквозь тьму вдруг донесся далекий отзвук: придя из тех краев, где есть солнце, море и люди, он прошелестел во мраке, и я услышала:

«Эрна! Если ты жива, замри!»

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Кажется, я даже дышать перестала. Застыла, залипла во тьме, словно в желе — вот еще бы остановить ту дрожь, которая сейчас меня колотила, и было бы совсем хорошо, но я не могла успокоиться. Так страшно мне не было даже тогда, когда ко мне бежали те свиньи. Я не разобрала, кому принадлежал этот голос, и хотела надеяться, что это все-таки был Энцо. Что он выжил, что ведьма лишь ранила его, а не убила.

Надо же, совсем недавно он входил в «Черничную ведьму» в Ханибруке, и я тряслась от ужаса и ненависти. А теперь — теперь все изменилось. Все стало другим.

По тьме будто бы прошла волна. Меня качнуло, подняло и швырнуло так, что на какое-то мгновение я лишилась чувств — конечно, если это вообще возможно в таком мраке. Опомнившись, я увидела, как далеко впереди из мрака соткалось лицо ведьмы — та карикатурная физиономия с длинным подбородком и крючковатым носом с бородавкой, которую рисуют в детских книжках. Ведьма издала мерзкий холодный смех, но я чувствовала, что она не торжествует, а пытается спрятать свой страх.

Она поняла, что проигрывает, и мне вдруг стало жаль ее. Невероятно, до слез жаль.

Очередная волна подхватила меня, перебросила и потянула вверх. Мрак наполнился светом, который мог испепелить меня дотла, и я вдруг с ужасом поняла: да это же Гексенхаммер! Вот, значит, как он бьет, когда…