Вояка среднего звена - Дмитрий Львович Казаков

Из меня словно выпустили горячий воздух, и я сжался, уменьшился, ослабел.

— Центурион, — сказал ферини. — Это был очень неудачный приказ.

— Но почему? Я же командир! Вы обязаны подчиняться!

— Да, но если ты упрешься… Сегодня твои бойцы потеряют доверие к тебе. Целиком. Останется только страх. Да, и на страхе можно держаться, пример Равуды это показывает. Хочешь быть как Равуда?

Меня снова заколотило, на этот раз не от злости, а от отвращения.

— Нет! — выпалил я. — Ты же знаешь, что я не хотел этого места.

— Знаю.

— И предателя нужно отыскать.

— Нужно, — Дю-Жхе кивал раз за разом. — Но оставь проверку десятникам. Аккуратно. Осторожно. Без давления… Ты же доверяешь нам?

Я задумался.

— Батгабу и Адризе — нет, — сказал после паузы. — Ее я совсем не знаю, а он — торчок. Продаст кого угодно за горсть наркоты.

— Им займусь я сам, — ферини задумчиво почесал за ухом. — А ее поручу Фагельме. Держи… Это тебе сейчас нужно.

И он протянул мне большую лиловую таблетку.

— Расслабон? — я посмотрел на Дю-Жхе с недоверием.

— Да. Одну можно. Сейчас ты распустишь центурию, скажешь, что ложная тревога. Зачем бойцам лишний повод для суеты? Их и так полно. А потом проглоти ее. Обязательно.

Я взял таблетку, несколько раз глубоко вздохнул и повернулся к подразделению. Десятки глаз обратились в мою сторону — выжидающих, сердитых, раздраженных, удивленных.

— Центурия, вольно, — скомандовал я. — Проверка бдительности закончена. Отдыхаем. Выдвигаемся… через час.

Ответом мне стали десятки облегченных вздохов.

Я дождался, пока они разойдутся, и отправился к собственному рюкзаку, около которого сидел Котик. Поколебался несколько мгновений, а затем все же проглотил таблетку, запил водой из фляжки.

Сразу же неимоверно захотелось жрать, и я вытащил упаковку сухого пайка.

Расслабона я не принимал очень давно, отвык, и в этот раз он подействовал неожиданно сильно и быстро. Я расслабился, гнев, тоска и разочарование ушли, явилось ровное спокойствие. И обрыдшие до ужаса «блюда» из обычного, не усиленного сухпайка показались необычайно вкусными: витаминный напиток по букету обогнал выдержанный коньяк, вяленое мясо, сухое и пересоленное, вызвало такой взрыв ощущений на сосочках языка, что я едва не захлебнулся слюной.

Порошок вроде индейского пеммикана, спрессованный в диски, напоминал потушенную в сметане печень, да с лучком, да с приправками, чтобы она лишилась горечи, и стала нежной и мягкой…

Естественно, я поделился с Котиком, и тот удовлетворенно заурчал, кинувшись на еду.

* * *

Самолет-разведчик, тот же самый, или другой, появился над нами через час после того, как мы оставили заброшенное селение из пирамид.

— Сети! — заорал я, и мой крик повторили десятники, но оказалось поздно.

Летающая машина прошла над самыми верхушками деревьев, по ним ударил шквал. Полетело сбитое с ветки гнездо, посыпались вонючие плоды типа бананов, только синие и колючие, один шарахнул меня по шлему и растекся в кашицу.

— Твою мать… — пробормотал я, включая маскировку.

Самолет метнулся в сторону, пропал среди облаков, но почти тут же небеса снова разродились гудением, на этот раз многоголосым. Один, два, три, четыре силуэта, и я их узнал — неторопливые махины, нашпигованные бомбами по самую маковку, легкие цели для наших истребителей, но смертоносные и грозные для наземных целей.

А в этот раз нас с воздуха никто не прикрывал, и зениток у нас не было.

— Залегли! — скомандовал я, и тут с пилонов под крыльями сорвались первые ракеты.

Громыхнуло, поднялся столб дыма и грязи, с треском покосилось огромное дерево. Земля с такой силой ударила меня снизу, что я подлетел на пару метров, ослеп и оглох, превратился в визжащий комок ужаса.

Ударила снова, и я обнаружил, что лежу мордой вниз, упираюсь носом в забрало. Очень меня порадовало то, что Котик удрал от нас сразу после трапезы, растворился в джунглях без следа.

— Центурион! — орал кто-то в наушниках шлема. — Центурион! Ты цел?!

— Цел! — отозвался я. — Надо уходить! В ущелье!

Бомбежка застала нас на спуске с очередного холма, а справа от нас, за деревьями, пряталась узкая расщелина, сплошь затянутая сверху кустарником. Попасть в нее что бомбой, что ракетой будет непросто, а остаться на открытом месте сейчас равносильно самоубийству. Штурмовики опустошат свои внутренности, и от моей центурии останутся только рожки и ножки.

Аккуратно нашинкованные и превращенные в кровавый паштет.

— Собирайте бойцов! — заорал я, подключая к линии связи всех десятников. — Быстрее! Маскировку прочь!

Невидимым быть удобно, только когда ты и все остальные находитесь на месте.

Новый разрыв, затрещало совсем рядом, и я невольно съежился, ожидая, что очередное дерево шлепнется на спину. Но меня только садануло по заднице толстой веткой, ощутимо, но в принципе терпимо — считай дружеский шлепок.

— Давай! Давай! Все в ущелье!! — заорал я, насилуя горло, пользуясь секундой затишья.

Бойцы один за другим проявлялись из невидимости, ползли мимо меня, скрывались в зарослях. Кто-то пытался вскакивать, чтобы побежать на полусогнутых, быстрее добраться до убежища, но таким сразу доставался окрик десятника.

Штурмовики ушли на новый заход, разворачивались за деревьями, но к нам уже тянулись новые ракеты.

— Мы на дне, — доложила Юнесса. — Все здесь.

— Отлично, встречайте остальных, — я был полон решимости убраться с открытого места последним, я помнил, какие чувства у меня вызывал центурион Гага, все время норовивший отсидеться в тылу.

Рев самолетного двигателя обрушился на меня точно океанская волна, через него пробились хлопки взрывов. Земля даже не задрожала, а забилась в припадке, я перестал видеть и слышать, остались только вибрации — судорожные, тяжелые, бьющие по всему телу.

Потом зрение вернулось, и я понял, что от леса на вершине холма остались лишь пеньки. Деревья сломались, как спички, и под ними остались несколько тел, окровавленных, расплющенных.

Те, кто не успел.

И одно из них вдруг зашевелилось, поднялась голова в шлеме, и я узнал огромные фиолетовые глаза.

Пира!

Она двигалась нормально, не выглядела раненой, но ее прижало к земле стволом. Отчаянный взгляд жевельде нашел меня, и я понял, что не смогу ее бросить — вот так, умирать.

На следующем заходе ее расстреляют из пулеметов.

И я пополз вперед, не обращая внимания на взрывы, на раздраженные голоса в наушниках. Оттолкнул свое тяжелое, побитое тело от земли, потом еще раз, ковыряя землю подошвами ботинок.

В лицо остро шибануло развороченными кишками, я прополз мимо трупа шаввана, имени которого даже не знал.

— Стой, Егор! Ты куда! — слух вернулся, и я понял, что меня зовет Дю-Жхе.

— Сидите тихо! — огрызнулся я. —