Твоя жестокая любовь (СИ) - Гауф Юлия

— ВЛАД! — мне еще больно, но я сама вскидываю бедра, и сквозь муку наслаждение чувствую от того, что он во мне сейчас, распирает большим членом, он первый и единственный, и я шепчу: — Люблю тебя.

Он всматривается в мое лицо, пока я шепчу его имя, признания. Не знаю, слышит ли — дикий дождь шумит, мы оба мокрые, мы обезумели на этом поле среди подсолнухов, но сейчас я как никогда счастлива, я, наконец, познала это чувство.

Влад двигается бешено, больше нет жалости и осторожности, он вбивается в меня эрекцией, долбит толстым стволом, и я кричу в унисон каждому движению, выгибаюсь, прижимаюсь своей грудью к его, и Влад ускоряется. Он ненасытен, я все в нем люблю, а теперь и саму себя: губы, которые он целует, плечи, волосы, все то, к чему он прикасается я люблю. Смеюсь, плачу и люблю, плавлюсь от его взгляда, когда Влад содрогается во мне, соединяя свое наслаждение с моим.

— Вера, я тебя…

Слова Влада заглушает гром, но оно и неважно. Я сохраню их в памяти, как признание в любви.

Глава 27

Мы оба мокрые от дождя, травинки налипли на тела, кожа разгорячена.

Я счастлива, хоть мне и больно. Мне приятна желанная тяжесть мужского тела, режущая боль, когда Влад выходит из меня, и взгляд его, направленный на мои разведенные бедра.

— Почему не сказала, что девственница?

— Уже не девственница, — дерзко улыбнулась ему, хотела свести ноги, и встать, но Влад не позволил.

Поднял на руки и меня, и мою разбросанную одежду, и отнес в машину, брошенную у обочины. Захихикала, представив, что нас может увидеть кто-то: голых, мокрых, грязных.

И плевать, что я по-другому себе это представляла. В идеале, в первую брачную ночь, или хоть после пылкого признания в вечной любви.

К черту прошлые идеалы, ведь совершенство я постигла.

— У тебя кровь, Вера. Нам нужно в аптеку, или в больницу? Или домой? — Влад растерян, и это меня веселит, как самый убойный алкоголь. Я пьяна им, я влюблена от кончиков пальцев до глубин моей души.

— Домой. От потери девственности не умирают.

— Ты должна была…

— Да-да, я должна была сказать. Но не сказала, прости. Не нуди, не порти момент, — затараторила я, перебивая Влада — он и рад, и зол.

Зол он всегда, впрочем, это его любимое состояние, пора бы привыкнуть.

Интересно, а он слышал, как я в любви признавалась? Боже мой! Что, если слышал? Это же… а какая разница, впрочем? Да, он не обещал мне любви до гроба, но если я хочу твердить ему о своих чувствах, почему я должна себе в этом отказывать?

— Влад, я люблю тебя, — прошептала, и он вздрогнул.

Сейчас было бы невозможно не услышать. Гром почти стих, но на машину будто водопад обрушивается, и такое чувство, что в этом мире он, я и вода вокруг нас — бескрайняя и вечная.

— Люблю, — еще раз прошептала я. — Уже очень давно. С детства, всю жизнь, Влад. Я хотела, чтобы ты знал.

Он выслушал, и молчит, и это не обижает. Я научилась чувствовать его ложь, и никакая маска ее не скроет, мне не нужна любовь-сказка, не нужна фальшивка, пусть будет похоть, а не имитация.

Пусть он будет настоящим со мной.

— Вера, я…

— Только не лги, — перебила, страшась, что услышу сухое: «я тебя тоже». Тогда хоть из машины бегом, сквозь этот дождь стеной, разрезая его, чтобы скрыться навсегда.

— Вера, я должен был признаться первым, — Влад словно и не заметил моих слов. — Я люблю тебя, маленькая.

Сердце зашлось от счастья, что это правда — я ведь почувствовала. И треснуло от горя, ведь и фальшь я уловила.

Как можно любить не любя? Или не любить любя?

Я запуталась, а Влад нет. Он умеет, видимо, раз в его признании и ложь, и правда поровну поделены. И как такое может быть возможно, мне непонятно.

— И что теперь?

— Мы дождемся, пока дождь закончится, и поедем домой. Неплохо было бы помыться, и одеться, — как маленькой говорит Влад, и я невольно усмехаюсь — мы и правда сидим голые и грязные в его дорогой тачке, и портим обивку.

— Я о более глобальных вещах, Влад. Не про сегодня, а вообще.

Черт, все-же, я типичная девчонка, кажется, хотя всегда гордилась тем, что отличаюсь от остальных. Но сейчас… сейчас определенности хочется, а не просто «потрахались, и пока».

— Вообще, мы вместе. А дальше посмотрим.

Вот и ответ. Не слишком много, но и не мало. На большее я не рассчитывала, хоть и дико надеялась. Очень надеялась.

Сейчас мне хорошо и спокойно, правильно как-то. Мы не пререкаемся, не ругаемся, не обсуждаем больные, табуированные темы, хотя я знаю, рано или поздно настанет тот час, когда придется заговорить.

— Кажется, мы можем ехать, — кивнула на дорогу, которую, наконец, стало видно, — дождь поутих. Мне… мне бы еще к маме заехать.

— Как скажешь.

Влад помрачнел при упоминании матери, быстро натянул джинсы, и я тоже начала одеваться. А затем он завел машину.

— Вера, — сказал он спустя пять минут езды в тишине, — ты ничего не хочешь мне рассказать? Ничем не хочешь поделиться?

— О чем ты?

— О матери. О Нике. О прошлом.

— Нет, — как можно спокойнее сказала я, и улыбнулась ему, пока сердце расплавлялось от ужаса, что он догадывается.

Или, хуже того, знает.

Нет, если бы Влад знал, убил бы, а значит… значит, мне можно быть спокойной.

Глава 28

Влад, как и обещал, привез меня к маме, но в этот раз вместе со мной не пошел. Сидел в коридоре, и ждал меня, пока я оставалась с ней наедине.

Я сидела рядом, и с отчетливой горечью понимала — никакая клиника не поможет, никакая реабилитация. Мама умирает, и это неотвратимо. И, пожалуй, я знаю, в чем дело. Пора открыть глаза, и принять все так, как оно есть.

Мама травила Влада. Из любви ли, или из ненависти. Быть может, из тоски по Нике, но травила. А затем принялась за меня.

А заодно и за себя саму.

Если бы Вероника осталась жива, все было бы по-другому. Одна смерть столько жизней сломала, всего одна смерть, одна сломанная жизнь, а я ведь толком и не помню, что произошло. Лишь смутные образы-воспоминания, и картины, что память подбрасывает больше на бред сумасшедшего похожи.

Они нереальны.

Они не могут быть реальностью, иначе это не жизнь, а кошмар, и с таким жить нельзя. Невозможно.

… - Пришли, — прошептала Ника, когда мы зашли на старую конюшню, и выкрикнула: — Ау! Женщина в белом, выходи!

— Выходи на честный бой! — поддержала я, и рассмеялась от собственной смелости.

Ника поддержала, и мы весело закружились, поднимая пыль.

— Вер, у меня мало времени, мама в библиотеке сейчас. Я вырвалась ненадолго, пока ее нет, ты ведь понимаешь…

Вздохнула. Понимаю. Скоро домой. Вернее, это Ника пойдет домой, под бочок заботливой и приветливой мамы, а мне снова до ночи слоняться на улице.

— Везет, — уныло пробормотала, отчаянно завидуя подруге.

— Не понимаешь ты ничего, Верка. Мама — она… не знаю, странная она, на других мам не похожая. Мне ничего нельзя. Подруг только в дом можно приводить, гулять я вырываюсь редко, и если мама узнает — мне конец.

— Она переживает…

— Она ревнует. И злится. Даже в школу вон Влада автобус забирает, а меня мама сама возит, и до класса доводит. Я целыми днями около нее, как привязанная.

Скривилась от слов подруги, впервые злясь на нее. Сытый голодного не разумеет, и мне бы хоть крупицу той любви, в которой Ника купается всю жизнь. Еще и жалуется, глупая, счастья своего не понимает. Мамочка, видите ли, опекает ее… тьфу.

— Дура ты, Ника, — выкрикнула, не сдержавшись. — Мне бы такую маму, как у тебя.

— Сама дура. Ничего ты не знаешь!

— Что, плохая у тебя мама?

— Хорошая, — тихо ответила Ника, — но странная. Папа обычный, а мама странная. Ой, кажется, кто-то идет…

Первая мысль — бомжи. Любая заброшка для них — дом родной, и что я успела выучить за свою недолгую жизнь, так это то, что не все над малышней трясутся. И разное бывает, нехорошее.