Шхуна, которая не желала плавать (СИ) - Моуэт Фарли

В полночь Джек поймал новый прогноз. Вращающийся центр шторма замедлил движение и должен был добраться сюда только перед самым рассветом. Готовясь к его прибытию, мы взяли два рифа на гроте и фоке, после чего ощупью обошли каждый дюйм нашей одетой в туманный саван шхунки, приводя все в порядок для первого удара шторма.

С юга задул легкий бриз, а потому мы подняли паруса и выключили обалдуйку, которая уже опять расхулиганилась. Новые чексы плохо вставились в свои гнезда, и она снова принялась накаляться, что увеличивало вероятность обратных вспышек и еще более впечатляющего фейерверка.

Мы скользили под парусами почти в нерушимой тишине посреди мирка, сузившегося до диаметра не более пятнадцати футов. Я стоял у насоса, Джек у руля, наклоняясь над компасом, чья картушка смутно озарялась лучом умирающего фонарика, который мы присобачили к колпаку нактоуза за неимением надлежащего осветительного прибора.

Тут мне пришло в голову, что если нам все-таки предстоит попасть в опасную ситуацию, то мы много выигрываем, находясь на борту «Счастливого Дерзания», а не какой-нибудь удобной яхты, оборудованной по последнему слову техники.

— Ты шутишь! — сказал Джек, когда я поделился с ним этой идеей.

— Вовсе нет. Взгляни на дело под таким углом. Находись мы сейчас на яхте ценой в сто тысяч долларов, то с ума сходили бы при мысли, что можем ее потерять. А за «Счастливое Дерзание» нам беспокоиться не к чему. Только за самих себя, а для этого она нам времени не оставляет. — Я помолчал, давая ему срок усвоить эту мысль. А затем добавил: — Может, ты отмотаешь фонарик и принесешь его вниз? Главный насос опять заело.

К тому времени, когда мы починили насос и взяли под контроль течи, шхунка уже двигалась иначе. Началась бортовая качка. С моря накатывалась тяжелая зыбь. Она все усиливалась, и вскоре мы уже перекачивались с борта на борт и зарывались носом настолько, что паруса обезветривались. Гики, гафели и блоки мотались невидимо у нас над головами, гремя и стуча.

Ветер теперь стих, и мы дрейфовали по черному вздымающемуся морю в зловещем безмолвии, нарушаемом лишь стенаниями нашего бедного такелажа. Оставался только один выход: убрать паруса и рискнуть вновь завести обалдуйку.

Завелась она с крайней неохотой, но завелась, и, против обыкновения, ее жуткий вопль прозвучал в наших ушах как любимая музыка. Мы двинулись дальше в часы собачьей вахты, часто вытаскивая лаг — не слишком ли быстро мы приближаемся к неведомому берегу, лежащему где-то по носу. В три ноль-ноль лаг показал тридцать пять миль, и, живо памятуя о том, что с нами произошло в окрестностях Пласеншия-Харбор, мы решили выключить обалдуйку и прислушаться.

Сначала мы ничего не услышали, затем откуда-то очень издалека и неясно донесся слабый стон диафона. Теперь мы уже больше не были одиноки в пустом мире.

Каждый диафон (мощный аппарат для производства туманных сигналов) имеет собственный росчерк, или код. Один, скажем, подает три пятисекундных сигнала через трехсекундные интервалы в начале каждой минуты, а его ближайший сосед настроен сигналить по десять секунд каждые тридцать секунд. Джек сбегал вниз за официальным «Списком сигналов маяков и сирен», а я попытался засекать дальние стоны. Это было трудно, так как туман имеет свойство приглушать, искажать и прихотливо изымать звуки. К тому же у секундной стрелки моих часов была обескураживающая привычка двигаться стремительными спуртами, перемежавшимися крайней медлительностью. Часами Джека воспользоваться мы не могли, так как уже довольно давно обалдуйка нанесла им ловкий удар заводной ручкой.

Сперва мы определили, что это диафон на мысе Энн на подходе к Глостеру, штат Массачусетс. Мы не поверили и попытались еще раз. Получилось, что это Ред-Рок у устья Сагеней, впадающей в реку Святого Лаврентия, и мы снова не поверили. Наконец, медлительным методом исключения, мы пришли к выводу: диафон, возможно, находится на острове Литл-Бёрин у западного берега залива Пласеншия.

Таким образом, быть может, обнаружив остров Литл-Бёрин, мы перешли к следующей проблеме: как проникнуть в его гавань. «Ньюфаундлендская лоция» поставила нас в известность, что вход в гавань крайне сложен и опасен, а потому входить в нее следует, только взяв на борт лоцмана. Далее: в нее не следует входить даже днем без досконального знакомства с прибрежными водами. Лоция промолчала о том, чего не следует делать ночью в густом тумане тем, кто вовсе с этими водами не знаком. Выводы мы сделали сами.

И решили, что лучше нам оставаться на месте до зари. Если шторм налетит раньше, ну что ж, придется повернуть в открытое море и отстояться на якоре. Если же шторм погодит до зари и если туман немного рассеется, у нас появится шанс подойти к берегу, избежав кораблекрушения. К тому же мы могли повстречать местное рыбачье судно и набраться от него сведений о «прибрежных водах».

По моим часам заря занялась в шесть ноль-ноль, но зримых свидетельств этому практически не было. Правда, туман рассеялся настолько, что мы уже видели друг друга с расстояния в целых два шага. Какой-то кладбищенский полусвет позволил различать картушку компаса без помощи фонарика, что было к лучшему: батарейки в нем сели окончательно, а запасных у нас не было. Сначала мы заподозрили, что мои часы врут (нас бы это вполне устроило), но из мути внезапно выпорхнул рано проснувшийся тупик и, треща крыльями, еле избежал столкновения с нашей грот-мачтой, а потому мы поняли, что заря таки занялась всерьез.

Мы подождали еще полчаса в надежде услышать размеренное биение рыбацкого двигателя. За часы дрейфа течение принесло нас ближе к берегу, диафон звучал отчетливо, и сомнений в том, что это Литл-Бёрин, не оставалось никаких. Однако бёринские рыбаки словно бы не торопились на лов. Мы проклинали их, как гнусных лентяев, но тут Джек припомнил, что, не говоря уж о штормовом предупреждении, утро-то было воскресное! И мы оставили надежду на спасителей-рыбаков. Будучи добрыми христианами, они все остались на берегу, занимаясь спасением собственных душ.

Однако в семь часов мы услышали новый звук — первый посвист ветра в наших снастях. Первый вздох надвигающегося шторма.

Шкипер «Джинни Барнс» подарил нам мелкомасштабную и сильно истертую карту залива Пласеншия. Хотя разобрать на ней что-нибудь оказалось трудно, но мы все-таки установили, что ни подводных рифов, ни скал у берегов Литл-Бери на вроде бы нет, а потому решили держать курс прямо на диафон, а когда подойдем близко, повернуть на север и попытаться зайти за остров с подветренной стороны. А там бросить якорь в наиболее защищенном месте, какое удастся найти, и пережидать там, пока шторм не кончится или не рассеется туман, дав нам возможность поискать приют.

Дальше начался кошмар. Чтобы расслышать диафон, мы каждые пятьдесят минут выключали двигатель, проверяя направление. После каждого выключения заводился он со все большим трудом. В восемь тридцать, когда до диафона оставалось четверть мили, обалдуйка наотрез отказалась снова заводиться. Я потел над ней, менял зажигатели, колдовал над проводками, а грохот прибоя, разбивающегося о двухсотфутовые обрывы острова Литл-Бёрин, все нарастал и нарастал, потому что прилив нес нас туда.

На воскрешение обалдуйки ушел добрый час, и мы отдавали себе отчет, что уже не рискнем ее выключить, пока не доберемся до якорного места. Джек встал у бушприта, а я стоял у руля и еле различал взмахи его руки, когда он указывал направление диафона, который он теперь слышал и сквозь рев двигателя. Внезапно он вскинул обе руки. Растерявшись, я круто переложил руль. «Счастливое Дерзание» повернулась на каблуках, и мы поплыли назад в море.

Джек, спотыкаясь, побежал на корму. На нем лица не было. Он сообщил, что серая стена тумана внезапно стала абсолютно черной, и не только по носу, но и по правому борту и по левому. Ему потребовалась лишь сотая доля секунды, чтобы осознать, что он видит окутанный туманом обрыв, вздымающийся перед ним на расстоянии каких-то ярдов. Поскольку гибель, казалось, грозила нам со всех сторон, куда бы мы ни повернули, он замахал мне, чтобы я выключил двигатель: пусть «Счастливое Дерзание» ударится о скалу с меньшей силой. Но удача улыбнулась нам. Мы вошли в мелкую бухту к югу от диафона, причем достаточно широкую, чтобы вовремя повернуться и благополучно выйти из нее.