Невинность палачей - Барбара Абель

– Все! Уходим. Сейчас.

– А видеонаблюдение?

– Кассир говорит, что аппаратура установлена на втором этаже, в конторе. Туда можно попасть через ту дверь, что за кассами. Контора сейчас закрыта, и ключ только у управляющего. Я подумала, бесполезно уничтожать запись, если мы оставляем живых свидетелей. На видео или в показаниях заложников, но факт остается фактом – ты застрелил грабителя.

– И ты вот так просто их тут оставишь?

– Не хочу терять время, пытаясь добраться до этих карт памяти или что там еще может быть… Если мы сейчас не уедем, Тео, у нас нет ни малейшего шанса выпутаться.

– Может, ты и права… Но по видеозаписи нас опознают, – отвечает подросток с нажимом. – Полиция в два счета нас идентифицирует.

– Полиция нас идентифицирует в любом случае, по видеозаписи или по показаниям свидетелей – не важно. Для этого достаточно составить фоторобот, и это у них займет не больше получаса. Искать видеозаписи, чтобы нас подольше не узнали, и при этом тратить время – глупо.

Подросток опускает голову, и понятно, что он сдерживается, чтобы не начать возражать. Это требует бóльших усилий, чем он готов признать.

– Доверься мне, мой хороший, – шепчет мать с уверенностью, которой не испытывает.

Тео кивает, вздыхает и смотрит на нее.

– Что нужно делать?

– Я подниму металлические жалюзи на витрине, а ты стой возле двери с инвалидной коляской. Как только сможешь выйти, выходи и вези старуху к машине, а я за это время опущу жалюзи на место, выйду, и мы уедем.

– Хорошо.

Алин колеблется, смотрит по сторонам, словно боится что-то забыть.

– Думаю, нам стоит взять с собой еды, – предлагает она, окидывая взглядом полки. – Чтобы хватило на несколько дней. Тогда не придется заезжать в магазины, это всегда риск.

Тео стучит пальцем по лбу, признавая, что и сам мог бы до этого додуматься. Не теряя ни секунды, он отрывает от рулона пакет для мусора, открывает его и, проходя вдоль полок, запихивает туда коробки, пакеты, пачки, бутылки и картонки.

В это время Алин подкатывает коляску Жермен Дэтти к входной двери. Руки у старухи все еще связаны, и она крутится на месте, пыхтит и бормочет ругательства.

– Если я вас развяжу, обещаете молчать? – предлагает Алин, у которой это зрелище и вызывает раздражение, и пробуждает сочувствие.

Они ничем не рискуют, развязывая старухе руки, – она ведь не может ни встать, ни пойти. С другой стороны, если какой-нибудь прохожий заметит, что у бабулечки связаны руки, это может навлечь на них с Тео неприятности.

– Это меня устраивает! – победно восклицает пожилая дама, но усмешка у нее угрожающая.

Алин вздыхает, раздумывает еще несколько коротких мгновений и в конце концов хватается за веревку. Едва освободившись, Жермен Дэтти спешит выразить свое удовлетворение.

– Я приказала вам молчать! – напоминает ей Алин, повышая голос.

– Приношу свои извинения! – насмешничает старуха. – Это сильнее меня!

– Я вас предупреждаю! – Алин наводит на старуху пистолет. – Малейшее движение, и я…

– И ты всадишь мне пулю в колено! Я знаю, знаю. Конечно, не хочется тебя разочаровывать, но я ничего не почувствую и ничего в этом мире для меня не поменяется.

Сама того не желая, мать подростка улыбается. Даже в такой ситуации старуха не дает себя в обиду, чем бы ей это ни грозило. Да, она невыносима, но эта язвительность и способность отбрить острым словцом кого угодно невольно вызывают восхищение.

Оставив на время Жермен Дэтти, Алин переходит к распределительному щитку, открывает его и пытается разобраться со всеми этими многочисленными кнопками, тумблерами и переключателями. Найти тот, который управляет металлическими защитными жалюзи. Она читает короткие инструкции под каждым, но во многих местах буквы от времени стерлись. Осмеливается нажать на одну кнопку, опустить один рычажок, поднять второй… Неоновая лампа над головой начинает мигать, включается вентиляция, но помимо этого ничего не происходит.

– Так мы идем? – теряет терпение Тео. Он стоит возле кресла Жермен Дэтти, в руках пакет с едой.

– Не могу найти тумблер, который поднял бы эти чертовы жалюзи! – нервно отвечает Алин.

После …надцатой попытки – наконец-то! – жалюзи медленно, с металлическим скрежетом, начинают подниматься.

– Готов? – спрашивает она у Тео. – Веди себя, как будто так и нужно: ты помог бабушке сделать покупки, а теперь спокойненько везешь ее к машине.

Сын кивает.

– А вы, – обращается женщина к Жермен Дэтти, – знайте, что на теле есть еще много мест, таких же нежных, как колено, куда можно всадить пулю. Если станете обузой, что ж, терять мне нечего.

– Ни за какие коврижки я не пропущу момент трогательного единения с моим дорогим внуком! – выдает Жермен Дэтти сюсюкающим тоном, как самая примерная бабушка на свете.

Жалюзи поднялись уже достаточно высоко, чтобы можно было провезти инвалидную коляску. Алин проверяет, свободен ли паркинг и нет ли поблизости прохожих.

– Две секунды – и ты выходишь!

Подросток подвозит коляску поближе, по сигналу матери открывает дверь магазина, выходит и быстрым шагом направляется к машине.

Алин выжидает еще секунд десять, потом инициирует обратный процесс. Она опускает тумблер, и железная завеса начинает опускаться. Потом вдруг останавливается, раздается противный скрип, и она снова ползет вниз. Алин спешит выйти на улицу.

Не успевает она сделать и пару шагов по асфальту паркинга, как металлический скрежет затихает. Эта внезапная тишина заставляет ее замереть на месте.

Она оборачивается и с ужасом отмечает, что жалюзи заклинило.

– Что там? – кричит Тео, который почти дошел до машины.

– Не останавливайся! – приказывает ему мать, а сама поворачивает назад. – Я посмотрю, что не так.

Она возвращается в магазин, подходит к щитку и щелкает тумблером. Громкий щелчок, потом еще и еще, но металлические жалюзи не сдвигаются ни на йоту. Алин нервно дергает переключатель. Бесполезно.

– Твою мать!

На нее внезапно наваливается усталость. Неспособность решить проблему парализует, варианты решения путаются в голове, а ведь нужно выбрать наилучший, самый простой, легко реализуемый, наименее рискованный… Она смотрит на распределительный щиток, никак не может решить, что же предпринять, злится на свою заторможенность, потом, отчаявшись, выбирает единственное, которое мигает в уме, как сигнал тревоги: бежать!

Собрав последние силы, она спешит к выходу.

Когда Алин уже на пороге мини-маркета, сердце замирает у нее в груди. Тео стоит в метрах десяти, возле машины. Он оставил кресло возле задней дверцы и смотрит на магазин, откуда должна появиться мать.

Когда она наконец выходит, мальчик обрадованно улыбается. На лице Алин, наоборот, выражение растерянности, смешанной с безудержной злостью. Повернувшись спиной к инвалидному креслу Жермен Дэтти, Тео никак не мог видеть, что старуха встала и, не испытывая никаких видимых затруднений, маленькими быстрыми шажками семенит к тротуару, до которого остается меньше метра.

Леа Фронсак

В комнате для персонала царит зловещая атмосфера.

Четыре тела лежат на полу, руки и ноги связаны, рот заклеен куском клейкой ленты – такой обычно заклеивают картонные коробки.

В скорбной тишине, как на поверхности озера, всплывают приглушенные, неясные звуки.

Заложники не имеют возможности говорить, поэтому перебрасываются испуганными взглядами, выражающими боль, тревогу, смятение и беспомощность, а иногда – и все эти чувства вместе.

Гийом Вандеркерен страдает ужасно. Рана под повязкой причиняет дикую боль, и малейшее движение ее усиливает. Как бы он ни пытался повернуться, легче не становится, и даже полная обездвиженность – пытка. Кляп не дает ему даже застонать, хотя это вряд ли бы помогло. В попытке найти позу, в которой было бы не так больно, он инстинктивно опирается на простреленную ногу, и рана открывается сильнее. Гийом испускает вопль, которому не суждено вырваться из-под клейкой ленты, и, совершенно выбившись из сил, проваливается в спасительное беспамятство.

Софи Шене в это время изгибается во все стороны, черпая силы в злости, фрустрации и обиде, и эта взрывоопасная смесь полностью парализует ее способность рассуждать здраво. Ей хочется двигаться, встать, уйти, и каждое усилие, которое она прикладывает, ни к чему не ведет, отчего девушка злится еще сильнее. Она кричит, но липкая лента мешает, и получаются только отрывочные, едва слышные возгласы.

Рядом Тома Пессен наблюдает, как она пытается вернуть себе свободу действий, – это смехотворное сражение с фатальностью момента. Он прижался спиной к железному шкафу – так лежать намного удобнее. Еще один бонус, и значительный: у дверцы заостренные края. Украдкой, сильными и точными движениями, он водит веревкой, которой связаны запястья, по режущему краю железа. Это больно – каждый раз, когда удар приходится по путам, вместе с веревкой сдирается кожа.