Малинче - Лаура Эскивель

— Послушай, а твой Кетцалькоатль, как ты его называешь, расскажи, какой он, этот бог? И откуда ты знаешь, что людей изгнали из рая по вине змеи?

— Я не знаю, о какой змее ты говоришь. Имя той, что изображают у нас в камне, состоит из двух частей. Кетцаль — значит птица, полет, перо, а Коатль — змея. Так что Кетцалькоатль — это змея с крыльями. А еще Кетцалькоатль — это союз дождевой воды с той водой, что течет по земле. Змея — это знак реки, а птица — облаков. Летающая по небу змея и ползающая по земле птица — вот что такое Кетцалькоатль. Небо и земля, поменявшиеся местами, перепутавшиеся верх и низ — это тоже он, наш Великий Господин.

И тут, неизвестно почему, в какое мгновение и по какой причине, в темаскале, до этого погруженном в полумрак, вдруг стало светло, как в яркий солнечный день. Ощущение было такое, словно само слово «Кетцалькоатль» зажгло этот теплый, не режущий глаза свет. В тот день Кортес впервые услышал так много о главном из богов индейцев и вынужден был признать, что в его воображении сложился целостный, не лишенный изящества и достоинства образ этого божества. Малиналли объяснила испанцу, чем этот бог отличается от остальных богов. Кетцалькоатль являл собой соединение несоединимого: крылатый змей — это единство того, что парит в небесах, с тем, что пресмыкается на земле.

Малиналли и Кортес посмотрели друг другу в глаза. В каменной пещере вновь опустилась тишина. Каждый читал во взгляде другого что-то свое, тайное, и в то же время глубоко родственное тому, что чувствовал и вспоминал в этот миг сам. Веки Кортеса задрожали, и он ощутил накатывающую из глубины черепа боль в глазах. Он вынужден был отвести взгляд от черных бездонных глаз Малиналли, которые излучали и безграничную печаль, и любовь, и жажду отмщения.

Кортес спросил:

— Ну и что же великого совершил этот змей в перьях? Почему его почитают как самого важного из богов? Посмотреть, как его изображают в ваших храмах, — так это скорее черт или демон, а не божество.

Заставить Кортеса замолчать можно было, только заговорив самой, не давая ему вставить и слова. Малиналли призвала на помощь все свое красноречие и продолжала рассказ:

— Сначала мы — люди — были разбросаны по всей Вселенной. Мы были пылью, которая парила в пространстве, там, где все — это ничто. Там ветер — ничто, вода — ничто, огонь — ничто, земля — ничто, человек — ничто, и само ничто тоже вечно остается ничем. Кетцалькоатль собрал нас, придал нам форму, вложил в нас жизнь и душу. Он сотворил нас — наши глаза из звезд, наш разум из великого безмолвия, которое он вдохнул нам в уши; у солнца взял он то, что стало нашим главным источником пропитания: мы называем эту частицу небесного светила маисом. Каждое кукурузное зерно — это маленький осколок зеркала, в котором отражается солнце. У кукурузы цвет жизни, она питает нас и наполняет жизненной силой нашу кровь и плоть. Кетцалькоатль — бог. Наши души и наш разум едины в нем.

Малиналли протянула Кортесу большую глиняную чашу с водой, в которой плавали распаренные благоухающие лепестки цветов. Она предложила испанцу освежить тело и снова заговорила:

— Когда же Кетцалькоатль принял человеческий облик, он был мудрейшим из мудрейших — верховным жрецом и правителем священного Тольяна.

Малиналли прервала рассказ, чтобы плеснуть воды на раскаленные камни в углу темаскаля. От них тотчас же пошел густой, горячий, будто бы проникающий под кожу пар. Даже шипение вскипавшей на камне воды казалось здесь, в темаскале, ласкающей слух музыкой. Кортес был готов расспрашивать Малиналли дальше и дальше. Миф о Кетцалькоатле был не только красивым, увлекательным, но и, быть может, даже полезным. Это знание, подумал он, может ему пригодиться. С неподдельным любопытством он попросил:

— Расскажи мне о том времени, когда царствовал Кетцалькоатль.

— Те времена, когда Кетцалькоатль, приняв человеческое обличье, правил в Тольяне, были самыми счастливыми для моих предков. Над большими городами возвышались огромные храмы. Драгоценные камни — жадеит, кораллы и бирюза — украшали стены самых обычных домов. Люди пользовались предметами из белых и желтых металлов. Выбирали их по красоте и твердости, а не по тому, какой из них стоит дороже. В достатке было у людей и редких морских раковин — тех, что усиливают звуки и позволяют услышать далекое пение. Головные уборы и одежды, украшенные яркими перьями самых редких птиц, были доступны каждому. Какао и хлопка хватало всем — самого лучшего какао и самых лучших хлопковых тканей любых цветов. Богата была фантазия Кетцалькоатля-творца. Он любил изобилие и щедро даровал его людям. Однако ему этого было мало. Он искал и никак не мог обрести самую главную ценность в жизни — самого себя. На древнем языке тольтеков «Кетцалькоатль» означает «Тот, кто ищет самого себя».

— Ну и что же случилось с ним дальше? — спросил Кортес.

— В один прекрасный день он перестал искать себя во всем сущем, во всем, что было им создано. Он не устоял перед искушением, поддался соблазну или, как сказал бы ты, согрешил и позорно бежал.

— Что же он сделал? Украл? Убил кого-нибудь? — расспрашивал Кортес.

— Нет-нет. Его обманул колдун по имени Тецкатлипока, и это изменило судьбу Кетцалькоатля. Этот колдун был братом Кетцалькоатля и тенью, падавшей от его света. Он показал брату черное зеркало, и когда Кетцалькоатль посмотрелся в него, то увидел свое искаженное отражение. У него были огромные уши и маленькие прищуренные глаза. Кетцалькоатль увидел в зеркале свою темную сторону, ложную сущность. Страх наполнил его душу — страх перед своим лицом, перед самим собой. Потрясенный, он согласился выпить пульке — пьянящий напиток, который предложил ему брат. Этот напиток помог ему забыться, но помутил рассудок. Кетцалькоатль напился допьяна и потребовал, чтобы к нему привели его сестру Кетцальпетатль. Вместе с нею он пил и пил пульке. Сильно опьяневших брата и сестру охватило желание. Они легли вместе на ложе и стали ласкать друг друга. Их тела сомкнулись в безумном порыве. Целуясь и обнимаясь, они забылись сном. Когда настало утро и к Кетцалькоатлю вернулся разум, он понял, что натворил, заплакал и ушел — ушел далеко на восток, туда, откуда пришел ты со своими людьми. Дойдя до моря, Кетцалькоатль взошел на плот, сделанный из змей, и отплыл к берегам далекой черно-красной земли Тольян, чтобы собраться там с мыслями, взойти на костер и испепелить себя.

По странному совпадению именно в это мгновение струйка пота, стекавшая по ноге Кортеса, коснулась того места, куда его когда-то ужалил скорпион. Вздрогнув от болезненного прикосновения, Кортес вдруг вспомнил, как, находясь между жизнью и смертью, он видел в бреду змею. От этих воспоминаний у него пересохло в горле. Он спросил у Малиналли, можно ли выпить воды здесь, в темаскале. Она ответила, что воду им подадут, лишь когда они выйдут на свет. Кортес попросил Малиналли продолжать свой рассказ.

Пот смыл грязь с них обоих. Тела их вернулись к изначальной чистоте. Лишь тогда Малиналли произнесла следующие слова:

— Когда Кетцалькоатль поджег сам себя, из его сердца вылетела голубая искра. Сердце, душа, истинная сущность Великого Господина — крылатого змея — оттолкнулись от охватившего его тело огня и взлетели в небеса. Там, на небе, Кетцалькоатль и превратился в Утреннюю звезду.

Договорив, Малиналли объяснила, что ритуал омовения в темаскале закончен и Кортес может выйти из каменного чрева. Малиналли чувствовала себя обновленной, словно заново родившейся. Ведь она всегда знала, что вода может смыть любую грязь, может очистить все вокруг. Если эта священная жидкость способна обточить и отполировать камни на речном дне, то что стоит ей преобразить человека и снаружи, и изнутри? Вода может очистить от скверны самое черствое сердце, может заставить его вновь затрепетать и загореться священным огнем. И хотя ей не удалось помолиться богу воды должным образом, как это положено делать в бане-темаскале, Малиналли чувствовала, что исполнение ритуала не прошло бесследно и для испанца. Она видела, что Кортес изменился — очистился изнутри и снаружи и, подобно ей, как будто заново родился. Словно змея, сменившая кожу, он оставил свою прежнюю шкуру там, в глубине груды разогретых камней. А еще Малиналли почувствовала, что исполнение древнего ритуала сблизило ее с этим человеком еще больше. Они с Кортесом будто стали сообщниками в некоем очень важном для обоих деле. Отдышавшись, они выпили чаю с медом — цветочного чая, который подобает пить в ночь открытий и превращений. Говорить ни она, ни Кортес уже не могли. Тяжелый плотный свет полной луны делал их молчание торжественным и значительным. Серебристый свет отражался в их глазах — в глазах двух людей, которые вели свой безмолвный диалог, звучавший для них громче и яснее, чем все звуки внешнего мира с его сражениями, войнами, заговорами и тревогами. Малиналли и Кортес говорили друг с другом без слов — напрямую обмениваясь мыслями и чувствами.