Пропаганда гомосексуализма в России - Маша Гессен

В мае она приехала в Россию, чтобы познакомиться со мной вживую. Мы встретились в Москве. При личной встрече она оказалась даже лучше, чем я ее себе представляла. Она была очень симпатичная, смуглокожая, с длинными вьющимися каштановыми волосами и самой красивой улыбкой, которую я когда-либо видела. Когда мы первый раз встретились, я не знала, что ей сказать. Я стеснялась, к тому же денег у меня было не густо, поэтому целыми днями, пока мы оставались в Москве, я что-то готовила в гостинице из продуктов, которые привезла с собой, на маленькой плитке в номере.

Ана родом из Перу, она приехала в США за несколько лет до нашего знакомства. Она очень живой человек, много говорит и все время смешила меня тогда в Москве. Она работала в телевизионной компании в Нью-Йорке и привезла с собой кучу видео, CD с американской и латиноамериканской музыкой, сувениры из Перу и фотографии ее семьи и мест, где она путешествовала. С ней было так легко, я никогда в жизни не чувствовала себя счастливее. Мы провели три восхитительных дня в Москве, а потом поехали поездом ко мне домой, в Саратов.

Родители расспрашивали меня, с какой целью Ана к нам приехала, и я вынуждена была им сказать, что Ана — мой друг по переписке, просто знакомая, которая хотела побывать в России. Я переживала из-за того, что мы должны прятаться, что я не могу честно рассказать родителям о самом важном для меня человеке в жизни. Но мне не хотелось, чтобы все закончилось скандалом. Родители в конце концов согласились, чтобы Ана жила у нас, но при условии, что она будет спать в гостиной на диване, а не в моей комнате.

Те десять дней, что мы провели вместе в России, были лучшими днями моей жизни, и к тому моменту, когда Ана собралась уезжать, я уже знала, что люблю ее. Она тоже меня полюбила, и то, что она должна была возвращаться в США, разрывало мне сердце. Мы не представляли, когда опять сможем встретиться, в то время я, разумеется, не могла просить визу как невеста, что сделала моя сестра, когда выходила замуж за своего бойфренда-американца. Мы думали попробовать получить туристическую или студенческую визу, но тут моя ситуация изменилась. За несколько месяцев до этого я подала документы на участие в программе обмена, и вдруг мне ответили, что я принята и должна прибыть в США летом 2002 года. Программа не воссоединила меня с Аной, потому что все участники должны были жить в городе Линкольн, штат Небраска. Но она приблизила меня к ней, и в то же время это была отличная возможность узнать больше об американской экономике и продвинуться в моих академических занятиях. Пока я жила в Небраске, мы постоянно были с Аной на связи, наши телефонные счета зашкаливали. Мне удалось приехать в Нью-Йорк на День благодарения и встретиться с Аной, увидеть, где она живет. Это был самый красивый город на свете. Но главное — там жила Ана.

Через шесть месяцев программа подошла к концу, мне надо было возвращаться в Россию. Но вместо этого я поехала в Нью-Йорк и осталась с Аной. Было тяжело рвать связи с Россией. Мои родители пришли в ярость, когда узнали, что я остаюсь, а я сожгла все мосты. В России у меня была карьера, хорошая квартира, друзья, семья. Я всем пожертвовала ради Аны. Тяжелее всего давалась разлука с родителями: я очень их любила, и невозможность видеться с ними угнетала меня.

Но у меня не было выбора. Если бы даже Ана поехала со мной в Россию, мы бы никогда не смогли жить вместе открыто. Жизнь в США тоже не всегда легкая, но здесь, по крайней мере, я могу не бояться, что меня начнут оскорблять или преследовать за то, что я лесбиянка.

Мои родители за все эти годы так и не примирились с реальностью. Они знают, что я живу с Аной, но не хотят об этом ничего слышать. Каждый раз, когда я говорю с ними, они твердят, что я поломала себе жизнь. Как я могу жить в США без документов, когда в России я могла бы иметь хорошую работу и быть вместе с семьей? Теперь я изгой, я сделала ошибку, поломала себе жизнь — они всеми силами стараются вызвать во мне чувство вины. Мама несколько раз приезжала, останавливалась у нас, и вот странно — она при этом вполне ладит с Аной.

Мы с Аной всегда хотели пожениться. Я сделала ей предложение 18 мая 2003 года, в первую годовщину нашего знакомства в Москве. Я тогда еще была на мели, но постаралась скопить денег, чтобы купить ей золотое кольцо с сердечком, усыпанным крошечными бриллиантиками (действительно крошечными, но милыми). Но в то время мы не могли пожениться, однополые браки еще не были узаконены в Нью-Йорке. Тем не менее мы были партнерами, и с тех пор мы живем вместе. В душе мы считали себя женатыми и были преданы друг другу, пусть официальное оформление возможно было только в перспективе.

Еще мы всегда хотели иметь ребенка и перебрали самые разные способы, которые могли бы помочь нам осуществить эту мечту, включая усыновление. Но когда наш приятель-гей предложил нам завести ребенка вместе, мы с радостью согласились. Наша дочь Елена родилась в июне 2009 года. Мы с Аной воспитываем ее, а Еленин папа приходит к нам примерно два раза в месяц и по нескольку часов играет с Еленой. Он счастлив, что у него есть дочь, и в то же время доволен, что не приходится заботиться о ней круглые сутки. Он много работает и часто бывает в разъездах, у него просто нет возможности самостоятельно заботиться о ребенке.

Елена во многом изменила нашу жизнь. Маленький ребенок — это бессонные ночи, дополнительные расходы и отсутствие свободного времени. Но я по-настоящему горжусь моей семьей. Ее, может быть, и нельзя назвать «традиционной», но это очень счастливая семья. Мои родители тоже довольны, что у меня есть ребенок. Я родила ее в 29 лет, и они уже начали волноваться, что я превращаюсь в «пожилую бездетную женщину». Я каждый день посылаю им какую-нибудь фотографию Елены. Мама купила новый компьютер, поэтому мы теперь часто разговариваем по скайпу. Иногда я посылаю родителям фотографии всех нас троих, но я так и не сказала им, что мы с Аной поженились. Грустно, что я не могу им об этом рассказать, но не думаю, что они способны это переварить. Если можно не говорить, зачем доставлять им головную боль. Так или иначе, я выполнила свой долг — у меня есть любимая дочь, а у них есть внучка.

Мы решили подождать со свадьбой до 2013 года, когда Верховным судом был отменен Закон о защите брака, чтобы наша женитьба была совершенно законной. Теперь я наконец могу называть Ану «моя супруга», и это заставляет меня улыбаться каждый раз, когда я думаю об этом.

Родственники Аны относятся к нам превосходно. Этим летом мы переехали в новый дом, и они приезжали посмотреть на него. Племянницы и племянники Аны играли с Еленой во дворе, а наша новая соседка, 12-летняя девочка, подошла к ним и стала расспрашивать: вы приехали в гости? А кто вам Елена? И восьмилетняя племянница Аны гордо сказала: «Елена — наша двоюродная сестра». Тогда соседка удивилась: неужели сестра, вы же совсем не похожи? Ана и ее родственники латиноамериканцы, они все темноволосые, смуглые, а у Елены мои светлые волосы и очень белая кожа. Тогда племянница Аны задумалась на секунду, а потом сказала, с той же убежденностью, что и раньше: «Ну и что, что не похожа, она все равно член нашей семьи». Когда я услышала это, я чуть не расплакалась.

АЛЕКСАНДР СМИРНОВ

«Но я ни о чем не жалею»

Это интервью Александр Смирнов дал журналу «Афиша» весной 2013 года. Как только номер вышел, Александр отнес его начальнице, пресс-секретарю заместителя мэра Москвы Марата Хуснуллина. Через несколько дней начальница вызвала Александра на разговор. Сказала, что шеф не поймет ее, ведь он — мусульманин, сказала, что если Александр не уйдет сам, будет уволена вся команда, включая ее, мать-одиночку. За молчание об увольнении Александру было предложено четыре оклада. Он взял деньги (наличными в конверте) и написал заявление по собственному желанию на следующий день. Через два месяца он впервые попал в автозак — за участие в согласованном ЛГБТ-митинге: в тот день его сначала побили, а потом задержали. Еще через четыре месяца, когда Владимир Путин заявил, что в России нет дискриминации геев, Александр дал еще одно интервью, в котором рассказал историю своего увольнения. «Я до сих пор не уверен, что поступил правильно, — говорит он. — По идее, давая второе интервью, надо было вернуть деньги». Но проблема в том, что после увольнения Александр никак не может найти работу с сопоставимым окладом — вероятно, считает он, оттого, что он невольно стал активистом. В этом году ему будет сорок, он до сих пор боится признаться в гомосексуализме на исповеди в церкви, надежды найти новую работу мало, в успех активизма верится с трудом, в особенности с тех пор, как полиция отказалась возбуждать уголовное дело по факту избиения Александра на митинге. «Но я ни о чем не жалею», — просит обязательно написать Александр.