Священная Римская империя: эпоха становления - Мария Луиза Бульст-Тиле

Поэтому годом позже оба они действовали и в Венгрии совершенно таким же образом, как в Польше, для чего еще раньше подготовили почву сам Оттон III и его друг Адальберт Пражский. Адальберт прилагал усилия по христианизации венгров еще из своего Пражского епископства. Он, по-видимому, способствовал также знакомству Оттона с Вайком, сыном князя Гейзы Венгерского. Предание, хотя и не вполне ясное, все-таки говорит о возможности того, что Адальберт 26 декабря 996 года окрестил Вайка при императорском дворе в Кёльне. После этого Вайк принял имя Стефан (венг. Иштван) в честь святого, чтимого в этот день. Император, который засвидетельствован традицией в качестве его крестного отца, вероятно, по этому поводу вручил ему копию святого копья, которое теперь в источниках фигурирует также как копье св. Маврикия. В данном случае это было добрым знаком, символизировавшим, что Стефан должен нести копье как поборник христианства. С тех пор как он в 997 году вступил в брак с Гизелой, сестрой герцога Генриха Баварского (будущего короля), и унаследовал своему отцу князю Гейзе Венгерскому, распространение христианства в его стране ознаменовалось большими успехами. Вскоре после смерти св. Адальберта, чьего ученика Асхерика (предположительно немца) Стефан вызвал в Венгрию, он начал строительство церкви св. Адальберта в Гране (Эстергоме) и вступил с папой и императором в переговоры, содержание которых хотя и неизвестно в подробностях, но в сути своей может быть раскрыто самим ходом событий. После этого они, подобно тому, как это произошло в Польше, были уже вправе учредить для Венгрии собственную церковную организацию и повысить рангом князя Стефана. Император и папа, очевидно, согласились с планами Стефана. В результате уже во время гнезненской поездки императора Асхерик «ad Sobbotin», возле горы Цобтен{18}, был возведен в сан архиепископа. Его посвящение, таким образом, как и в случае с Гауденцием, предшествовало учреждению архиепископства. Оно было санкционировано императором и папой позднее, на заседавшем в апреле 1001 года синоде в Равенне, центром архиепископства был определен Гран, и Асхерику (Анастасию) было вверено управлять им. После этого Стефан, по сообщению Титмара, получил от императора королевскую корону, которой Асхерик как папский легат его увенчал. Таким образом, вырисовывается совершенно та же картина, что и в Гнезно: снова император и папа координируют свои действия, чтобы и Венгрию, как до этого Польшу, связать с римской церковью и с империей.

Насколько сильно сам Оттон III ощущал себя соответствующим знаменитому образцу — Карлу Великому — в своих обновленческих устремлениях, казалось бы, абсолютно определенных римской традицией, явствует из следующего факта. В промежутке между обоими «государственными деяниями» император приехал в Ахен, чтобы некой символической акцией с убедительностью, которую едва ли можно было превзойти, заявить о своей приверженности Карлу Великому и заручиться его помощью. Наперекор всем обычаям того времени, а потому соблюдая величайшую секретность, Оттон повелел открыть захоронение императора, почтил его, «преклонив колени», как перед святым, и после этого забрал его нательный крест и другие реликвии. Они, очевидно, должны были помочь ему продолжить дело обновления в духе Карла.

Оттон наверняка хорошо представлял себе, что за первыми протестами против его имперской политики, которые особенно ярко проявились среди саксонского духовенства, могли последовать и другие выступления, и, возможно, еще более сильные. То, к чему он стремился, было столь необычно, величественно и смело, но одновременно чревато столь большой напряженностью, что не могло осуществиться без осложнений. Знаменателен, однако, пример Титмара Мерзебургского, который разделял сдержанность своих сотоварищей — саксонских епископов — в отношении происходящего в Гнезно, но был согласен с внутригерманской «римской» церковной политикой императора и, естественно, высоко ценил его усилия, направленные на восстановление Мерзебургского епископства. Этот пример показывает, что епископат, несмотря на сдержанность и несогласие (впрочем, охватившие его лишь отчасти), оставался все-таки связанным с императором, и тот обладал многими возможностями для активизации данной связи в случае необходимости. Хуже было то, что в начале 1001 года, вслед за послужившим прелюдией непродолжительным, быстро подавленным мятежом в Тиволи, восстали также и римляне, и император вместе со своим папой вынужден был оставить город. Оттон должен был пережить это как особенно тяжелый удар, поскольку не мог отказаться от Рима, предназначенного быть центром и целью реновации.

Мятеж римлян поставил под вопрос «renovatio imperii Romanorum» в самой ее сути, однако пока еще не означал ее краха. Не следует забывать, что многие императоры были вынуждены обороняться от восставших римлян и что уже Оттону I понадобилось более десяти лет, чтобы приучить римлян к своему владычеству над городом. Правда, Оттон III зашел гораздо дальше своего деда: он хотел, чтобы римляне внутренне подчинились ему. Поэтому, как показывает знаменитая речь, произнесенная им в Замке Святого Ангела в кульминационный момент восстания (Оттон перечислял в ней благодеяния, которыми он осыпал римлян, и упрекал их в вероломстве, которое он за это снискал), император был глубоко задет, когда римляне взбунтовались против него и (как он подчеркивал) против своего собственного возвышения. В растерянности он, будучи со своими друзьями-единомышленниками в монастыре Сан-Аполлинаре-ин-Классе и в обители отшельника Ромуальда в Переуме, наложил на себя тяжелую епитимью и даже думал после трех лет господства отказаться от него. Однако и в это время он не отрекся от борьбы за реновацию. Так, на пасхальном синоде в Равенне был окончательно решен венгерский вопрос. Спустя короткое время, в середине апреля, император тайно встретился с венецианским дожем Пьетро Орсеоло, своим «dilectus compater» («дорогим соотцом»). Оттон стал крестным отцом его младшей дочери, благодаря чему еще более укрепил узы духовного родства, которые и прежде связывали его с дожем. Очевидно, он вовлек дожа, так же, как и короля Венгерского, в свое подражавшее византийскому образцу «семейство королей» — еще один инструмент на службе «renovatio imperii».

Летом Оттон опять повернул на Рим, но так как города он взять не смог, то устремился дальше, на Беневент, также восставший. Беневент ему покорился, однако истинной целью оставался Рим. Император вполне мог надеяться, что добьется задуманного. Германские князья уже пообещали ему выделить для завоевания Рима новые воинские контингенты, появления которых он дожидался в Верхней Италии. В Византии, очевидно, также не сомневались в конечном успехе его предприятия, поскольку василевс в это время решил принять сватовство императора и направить к нему порфирородную принцессу — она была уже в пути. Однако невеста, так же как и войска, прибыла слишком поздно: император, которому уже давно нездоровилось, внезапно слег от тяжелой болезни и через несколько дней (24 января 1002 года), не достигнув и двадцати двух лет, скончался в замке Патерно на горе Соракт (Монте-Соратте). Поскольку Рим его отверг, он в качестве последней воли выразил желание быть погребенным в Ахене, рядом со своим кумиром Карлом Великим, примеру которого всегда следовал.

Смерть Оттона III нанесла смертельный удар и его делу — «renovatio imperii Romanorum»: вслед за Римом под водительством Ардуина Иврейского поднялась теперь уже вся Верхняя Италия, так что останки императора пришлось переправлять через Альпы под защитой оружия. Да и на востоке после такого крушения первые успехи реновации обратились в свою противоположность: Польша и Венгрия, и так уже освобожденные из-под германской королевской власти, отринули также и власть империи.

Однако реновационные усилия Оттона III не прошли бесследно. В Италии после первого шока от мятежа вскоре снова собрались с силами сторонники императора, послужив и его преемнику надежной опорой для господства в «regnum Italiae». На востоке, правда, сохранилось политически обособленное положение Польши и Венгрии. Это, конечно, означало потерю для империи и сузило сферу ее влияния, но, с другой стороны, сам факт того, что западные славяне и венгры воспротивились византийскому влечению и остались в церковном и культурном отношении обращенными к Западу, также является, по крайней мере отчасти, результатом реновации Оттона III.

Правда, в самом Риме реновация не оставила после себя никаких результатов, и это, пожалуй, отчетливее всего указывает на ее самое слабое место: предпочтение, оказывавшееся Риму императором, не помешало отдалению Рима и стало причиной растущего недовольства в Германии. Последнее, однако, удерживалось в определенных границах, поскольку Оттон именно в Германии создал одновременно противовес ему, прежде всего своим последовательным продолжением оттоновской церковной политики. Ее, не допустив разрыва традиции, подхватил преемник Оттона III, Генрих II.