Екатерина Великая - Николай Павленко

Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на режим, которого придерживалась Екатерина II. В письме к подруге своей матери Бьельке 9 сентября 1767 года она писала: «Некоторые думают, что я веду слишком сидячий образ жизни, а мне кажется, что я проводила всегда мою жизнь так, как теперь. Если вы любопытствуете знать мой образ жизни, то я вам расскажу о нем: встаю я в 6 часов и до восьми с половиною читаю и пишу совершенно одна в моем кабинете. Около девяти являются мои секретари, и я остаюсь с ними до одиннадцати. Потом я одеваюсь и в это время болтаю с теми, которые в моей комнате. Мой туалет не всегда продолжается с час. Затем я перехожу в приемную, обедаю между часом и двумя. После обеда я заставляю читать себе книгу до четырех часов, когда приходят те, которые не могли говорить со мною утром, и я остаюсь с ними до шести часов, после чего выхожу или гулять, или играть, или болтать, или в спектакль. Ужинаю между девятью, десятью часами. После ужина отправляюсь спать».

Императрица не замыкалась в границах царской резиденции и, подобно Петру, много разъезжала по стране — она отправлялась в путь, чтобы ознакомиться с жизнью глубинки, причем не в качестве праздного путешественника, а в качестве человека, обладающего властью, чтобы распорядиться на месте, что-то поправить. В 1763 году она посетила Ярославль, Кострому, Ростов, в следующем году ее встречали жители Выборга, Ревеля и Риги, в 1767 году — Симбирска, Саратова и Казани, в 1780-м — население Восточной Белоруссии, наконец в 1787 году дела позвали ее в Крым, и она совершила самое грандиозное из своих путешествий.

В отличие от Петра, который в своей повседневной жизни преследовал воспитательно-педагогические цели, выраженные обращенным к подданным девизом: «делайте как я», Екатерина лишь единожды призвала население следовать своему примеру — в 1768 году она первой в стране привила оспу, чем подала пример остальным.

Одна из ближайших задач Екатерины после восшествия на престол состояла в развенчивании царствования супруга — надлежало опорочить все, что было им сделано за короткое время правления, и тем самым доказать железную необходимость переворота. Но сделать это было непросто прежде всего потому, что в слабую разумом голову ее нелепого супруга окружающие внедряли идеи и мысли, вполне отвечавшие потребностям времени. Петр III выступал не генератором идей, предвосхищавших будущее, прокладывавших нехоженную стезю в истории, а регистратором прошедшего, издавна властно стучавшегося в двери и не оформленного нормативными актами.

Таких юридических документов Петра III за шесть месяцев царствования было обнародовано едва ли не больше, чем за двадцатилетнее правление Елизаветы Петровны, что и дало некоторым историкам повод возвести его в ранг выдающегося государственного деятеля России. Важнейших акций было пять; четыре из них относились к сфере внутренней политики: ликвидация Тайной розыскных дел канцелярии, указ о лишении права промышленников покупать крепостных крестьян к мануфактурам и два Манифеста: о вольности дворянства и о секуляризации церковных имений.

Все деяния в сфере внутренней политики имели глубокие корни в прошлом: новой была внешнеполитическая инициатива, за которую Петру III пришлось расплачиваться короной: выход России из Семилетней войны, заключение союза с недавним противником Фридрихом II и подготовка к походу против вчерашнего союзника — Дании.

Манифест 6 июля 1762 года, объяснявший необходимость переворота, откликнулся на авантюру Петра III и осудил ее: Россия вышла из войны «кровопролитной, начиная другую безвременную и государству Российскому крайне бесполезную». Что же касается ликвидации Тайной канцелярии, секуляризации церковных владений, Манифеста о вольности дворянской и запрещения мануфактуристам покупать крепостных, то все эти акции были обойдены молчанием — ни одобрения, ни осуждения по их поводу не выражалось. Хотя Манифест был обнародован неделю спустя после переворота, его содержание и характер упреков в адрес супруга свидетельствуют о том, что он готовился наспех.

Секуляризация церковных владений интересна в двух аспектах: с одной стороны, эта правительственная мера имела давнюю историю — борьба светской власти с духовной восходит еще к XVI веку, и при Екатерине II она приобрела лишь завершение; с другой стороны, зигзаги императрицы в секуляризации дают основание считать возможности абсолютной монархии не беспредельными. Иными словами, реальные меры Екатерины вступили в явное противоречие с ее взглядами.

Что было Екатерине дороже: последовательное претворение в жизнь вольтерьянских взглядов или прозаическая мечта сохранить за собой корону? Предоставим самой императрице возможность высказаться по этому поводу. В заметках Екатерины, относящихся ко времени, когда она была великой княгиней, читаем: «Не следует делать ничего без правил и разума, ни руководить себя предрассудками: уважать веру, но никак не давать ей влияния на государственные дела; изгонять из совета все, что отзывается фанатизмом, и извлекать, по возможности, пользу из всякого положения для блага общественности»[49]. Другая запись императрицы отражает ретроспективный взгляд на первые годы своего царствования: «Надо заметить, — писала она о себе, — что еще не прошло недели со вступления на престол Екатерины; она была возведена на оный для обороны православного закона, ей приходилось дело иметь с народом благочестивым, с духовенством, которому еще не возвращены были его имения и которое вследствие дурно приноровленной меры не знало, чем ему пробавляться. Умы, как всегда случается после переворота, столь великого, находились в сильном волнении… Так то нередко случается, что недостаточно быть просвещенну, иметь наилучшие намерения и даже власть исполнить их»[50].

Еще более откровенно Екатерина изъяснялась на этот счет с Понятовским. Вскоре после переворота она писала фавориту своей молодости: «Меня принудят сделать еще тысячу странностей; если я уступлю, меня будут обожать; если нет, то не знаю, что случится». В другом письме читаем: «Мое положение таково, что я должна принимать во внимание многие обстоятельства; последний солдат гвардии считает себя виновником моего воцарения, и при всем том заметно общее брожение»[51]. Императрица в данном случае не лукавила. Справедливость ее суждений подтверждает множество фактов.

Казалось бы, Екатерина, если она намеревалась слыть последовательной, должна была одобрить секуляризационные планы супруга, и энергично проводить их в жизнь. Но подобное намерение было чревато для нее двумя негативными последствиями: оно противоречило бы ее стремлению опорочить предшествующее царствование и, кроме того, могло вызвать усиление ропота духовенства, который был бы так некстати в первые месяцы ее правления. Современники отмечали раздражение духовенства манифестом Петра III. Гольц в депеше Фридриху II от 25 мая 1762 года доносил, что манифест, лишивший духовенство всех имений, поверг его «в отчаяние», а известный мемуарист А. Т. Болотов даже обусловливал успех переворота наличием у духовенства «сильного неудовольствия, содействовавшего потом очень много перевороту»[52].