Журнал «Вокруг Света» №12 за 1980 год - Вокруг Света

«Джангар» еще можно услышать и сегодня — национальные эпические сказания никогда не умирают в народе, даже будучи воплощены на бумаге. Но совершенно своеобразное произведение устного народного творчества Калмыкии — «яс кемэлгын», состязание в красноречии на 25-м позвонке овцы, — услышать сейчас довольно трудно. Само создание этой полуигры, полусерьезного состязания определялось пространством степей. Старики рассказывали мне: жили два друга — море тогда было лужицей, а сандаловое дерево — кустом; и разделяло друзей расстояние «от ергеневской балки до Каспия»... Встречаясь, они словно делились всем, что видели в пути. Поэтому и нужен был именно 25-й овечий позвонок, тот, что у хвоста, — своеобразие его формы наталкивало на самые свободные ассоциации. Играющие переворачивали позвонок в строгой последовательности, и каждая грань давала новый поворот образа степи. В десять вопросов, которые задавали друг другу соревнующиеся, должен был войти весь мир, окружавший калмыка в кочевье, — представление о хорошей жене, о крыле беркута, верном коне, природе степи и кибитке. Условно говоря, это соревнование определялось одним вопросом: «Что на что похоже?», но любой ответ был связан с той жизнью, образом и символом которой давно стала кочевая кибитка.

Слушать яс кемэлгын не просто интересно, но и заразительно. Потом ловишь себя на поисках сходства с 25-м овечьим позвонком дальнего холма или силуэта лошади и, спохватываясь, жалеешь об отсутствии этой игры в своей дороге. Раньше состязания яс кемэлгын происходили на свадьбах между двумя самыми красноречивыми со стороны жениха и невесты, и проигравший мог расплатиться целым табуном — так высоко ценилось калмыками умение передать тот мир, который их окружал.

В «Джангаре», как и в соревновании на овечьем позвонке, поражает емкость слова, впитавшего в себя без преувеличения всю степь. Поэтому трудно вне Калмыкии понять значение сказаний и других жанров устного народного творчества, как трудно оценить ремесло старого мастера в Цаган-Нуре, не видя степи, по которой бродят табуны коней... Привязанность человека не просто к своему крову, но ко всему, что входит в видимый и слышимый мир, сформировала понимание кочевой кибитки, которая для калмыка вбирала в себя все окружающее и сама становилась органической частью простора. Кибиткой были ковыль и пастушья сумка, орел и сайгак, конь и верблюд, небо и земля. В вечном движении рождалось своеобразное, с элементами театра и фантастики, народное творчество, о котором Гоголь писал: «Калмык способен верить чудесному и охотник до сказок... Рассказчики водятся мастера своего дела и сопровождают, где следует, пением, музыкой, телодвижением, где нужно — подражанием голосу животных».

Жизнь обитателей степи органично входила в быт и искусство калмыков. В «Джангаре» упоминается облава на сайгаков, которую проводили охотники на конях. На восток от Элисты, в государственном заказнике «Степной», я видела новорожденных сайгачат. Крохотные детеныши реликтовых животных, современников мамонтов, лежали в траве на Черных землях, где раньше зимой на просторах бесснежных пастбищ ставились кибитки со всей Калмыкии. Теперь там не ставят их ни зимой, ни весной — но весной лировидные глаза сайгачат здесь в первый раз видят степь, гнездо жаворонка в траве и высоко в небе черного коршуна, кружащего над Черными землями. Недалеко от исчезающих в мареве степи стад сайгаков, на Ялмтинских лиманах и Камышовых озерах, взлетают крупные лебеди; стоят или бродят, брезгливо поднимая длинные ноги и поглядывая сверху вниз, цапли; важною походкой прохаживаются журавли-красавки... Идея движения одушевляет все живое, и даже новорожденный сайгак, с еще мокрой шерсткой, через два часа после своего появления на свет вскакивает на тонких ногах и мчится по барханам. Идея движения вложена в эпос битв и странствий и в свист плети, рассекающей воздух. Идея движения создала танец «чичирдыг» — танец тряски, всадника, дороги, кибитки.

Еще в 1834 году писал путешественник о чичирдыге: «Пляска калмыков состоит не только в движении ног и рук, но, можно сказать, всех мускулов, потрясаемых каждым звуком музыки, словно электрическою силою». Я видела, как танцевали чичирдыг мастера из ансамбля народного творчества в Городовикове, и танец этот тоже был кибиткой. Движения рук словно восстанавливали дрожь жердей — «унйнов», которые в пути, в повозке сталкивались друг с другом. Память кочевья жила в каждом жесте, в каждом повороте танца.

В узоры расшитых «цегдегов» — верхней женской одежды — равномерными волнами вливается степь. Ломаная линия очерчивает контур кибитки. «Ночью шила, без очков, как мать моя шила, — рассказывала Деляш Учуровна Улядурова, глава танцевального ансамбля, — днем работаешь, ночью вышиваешь. Ничего. Без такой одежды нельзя. И себе сделала, и подругам сделала. Вижу, может, уже и не так, а память есть... Потом в Москву приехали — всем нравилось...»

Калмыцкая вышивка нарядна. Красный цвет означает радость, белый — чистоту и невинность, голубой — небо, вечность, любовь, желтый — праведность; и в противовес этому насыщенному сиянию возникает черный, как бы подчеркивая яркость общего впечатления.

Нашитые блестки слагаются в узор на темных шапочках — «тамшах», отражаясь в сиянии темных узких глаз на смуглых лицах. «Конечно, не молодые мы, — говорила Деляш Учуровна, пока, запыхавшись, отдыхали от танца ее пожилые коллеги. — Только как бы там сердце не болело, дома сидеть плохо... Пока ноги ходят — буду сюда ходить». Вечная неусидчивость, как какая-то дополнительная молекула в крови, была в этом ответе.

Народное искусство — это, безусловно, передача традиции от поколения к поколению. На детях словно проверяется истинность традиции, и естественность восприятия и исполнения старой песни, танца — еще один показатель того, как важно сохранить культуру народа, культуру кибитки, сложившуюся в процессе преодоления пространства. Движение в пространстве, измерение своей жизни с помощью «дуна газр» — и сейчас основа понимания особенностей этой страны, где на один квадратный километр в среднем приходится 2,5 человека.

В полынной степи в Ульдючинах, что на полпути от Элисты к Городовикову, танцевали чичирдыг школьники. Они исполняли и старинные свадебные пляски, и танец чаш, который в своей завершенной чистоте движений стал для меня символом гостеприимства калмыцкого народа. Все же есть какая-то древняя и прочная связь между тем, как жил народ, и как танцевал... Танец для этих школьников был не только отдыхом, но, похоже, еще и своеобразным критерием верности ощущения своего тела в пространстве. Я глядела на девушек, вплывающих в журавлиный клин старинной медленной мелодии, слушала звуки домбры и вспоминала, что раньше подростки в Калмыкии считались достигшими совершеннолетия только тогда, когда могли участвовать в «няре» — молодежном гулянии, где знание танцев было обязательным.

В Ульдючинах мне сорвали белый неприметный цветок — «тахья тырц» — «белая душа». Он был так же трудно различим в травах, этот свет души степи, как труднонаходимы были на просторах Калмыкии люди, хранящие в себе память кибитки. Поэты и табунщики, мастера обработки кожи и певцы, танцоры и джангарчи — кажется, так много! Но надо было исколесить почти всю страну, чтобы из разных встреч сложился древний облик кибитки, вобравший в себя многовековую культуру народа. И каждая остановка в пути была встречей под шатром утерянного жилища. Словно след кочевых стоянок навечно впечатался в почву степи, где рождается все живое — от сайгака до поэтического слова.

Инна Клемент

Незаменимая тыква

Со стены комнаты улыбается большая круглая африканская маска. Обычно они свирепы на вид, ведь чаще всего их назначение — отпугивать злых духов. Эта маска улыбается всем своим круглым желтым выпуклым лицом, покрытым орнаментом

Все, кто впервые видит маску, обязательно спрашивают, из чего она сделана? Не глина, не кожа — это точно. Дерево? Но деревянная маска такого размера, даже если сделать ее столь же тонкой, будет гораздо тяжелее. Похоже на скорлупу ореха, но каким же должен быть орех, если сегмент его в поперечнике чуть ли не полметра? И мало кто догадывается, что маска эта из тыквы.

В Африке растет много сортов этой огородной, бахчевой, как пишут в справочниках, культуры. Есть сорта, дающие вкусные, сладкие плоды их, естественно, употребляют в пищу. Но у некоторых видов тыквы мякоть горькая, есть ее нельзя. Зато если такую тыкву вычистить, выскоблить, вымыть и хорошенько просушить, то получится калебас.

Калебасы бывают большими и совсем крошечными, круглыми, овальными и длинными, похожими на гранату и на змею, проглотившую футбольный мяч. Тыкву можно разрезать пополам, и тогда в зависимости от ее формы будет калебас чаша или калебас, напоминающий пирогу. Если отрезать тыкве макушку, то калебас будет походить на шар или бутылку. Кстати, французское слово «калебас» в переводе как раз и означает «тыквенная бутылка». Африканцы в странах, где распространен французский язык перенесли это название почти на все изделия из тыквы.