Волшебная книга судьбы - Валери Тонг Куонг

Мост рушится, стряхнув с себя детей в реку, и оттуда вздымается безумный фонтан.

Странный пробел. Едва десять секунд.

Я оглушен, холод реки бьет меня по вискам, хватает за сердце. Я нахлебался воды, коснулся дна, но душит меня не страх, а тревога, я изо всех сил отталкиваюсь от илистого дна, и вот я на поверхности, справа от меня кричит мое имя Клелия, слева Ингвар, не кричит, у него закрыты глаза, скрюченные пальцы вцепились в камень, он борется с течением. Я в пяти-шести метрах от него, но чувствую его усилия, сосредоточенность и старание выжить лучше, чем если бы речь шла обо мне самом.

– Альбер, помоги! – истошно вопит Клелия.

Она хорошая пловчиха. Течение сильное, но она вполне способна сама с ним справиться. Многие дети уже выбрались на берег.

– Помоги мне, Альбер! – опять кричит Клелия. – Я водоворотов боюсь!

Мне хватило бы пяти взмахов, чтобы я добрался до Ингвара, одного посреди реки. Но мама просила меня оберегать Клелию.

Нырнув в ее сторону, я стараюсь лгать себе. Держись, Ингвар. Я исполню свой долг и вернусь за тобой. Ты сильный. Я здесь, broder.

Клелия на берегу и уже занята расчесыванием своих промокших волос. Крики инструкторов: Ингвар! Клокочущая, пустынная река. Я ныряю. Мои открытые глаза обжигает взбаламученной грязью. Кожу хлещут водоросли. Ингвар! Ингвар! Чья-то рука хватает меня за лодыжку. Это один из инструкторов, он взбешен.

– Вылезай из воды, Альбер!

Я отказываюсь, отбиваюсь, я не вернусь без Ингвара, ни за что, но инструктор сильнее и хватает меня за волосы: «Проклятье, Альбер, ты не считаешь, что нам и без того хватает неприятностей?»

Тело Ингвара нашли через две недели, в нескольких километрах оттуда – лицо опухло, руки-ноги вывернуты. Я узнал это из газет: мы вернулись домой в тот же самый день, когда разыгралась драма. Обвинили директора летнего лагеря, проектировщика моста и того, кто должен был содержать его в исправности, а также мэра и других. На фотографиях все они выглядели искренне сокрушенными. Меня никто не упоминал. Никто не показывал на меня пальцем. Я не существовал. Единственный свидетель моей слабости погиб. Ингвар погиб.

Жизнь продолжилась с того места, где я ее оставил, с начала лета. Я вошел в свою тюрьму.

– Здравствуй, дядя Альбер, – говорит Дан.

Он указывает на серебряный поднос, на котором кофейный сервиз, апельсиновый сок и печенье.

– Я взял на себя смелость попросить это. Налить тебе кофе?

– Нет, спасибо, Дан. Я ценю твою заботу, поверь мне.

Его взгляд меняется. Он обеспокоен. Ему не понравилась моя реплика, а может, эта чуточка горькой иронии за моей улыбкой. Клелия тоже кривится. Воцаряется молчание. Двадцать, тридцать секунд, нескончаемая пауза. Любо-дорого видеть их замешательство. Каждый, должно быть, теряется в предположениях. Я смотрю на них долгим испытующим взглядом, переводя его с одного на другого. Колени Клелии начинают подрагивать под юбкой ее элегантного костюма. Входит нотариус с толстой папкой в руках. Он еще не знает, что все это уже не имеет никакого смысла. Он считает, что может уладить дело за полчаса и по завершении дела получить прекрасный чек. Он пожимает мне руку с неподдельной теплотой.

– Ну что ж, – говорит он, – думаю, мы все в сборе?

– Несомненно, мэтр.

Он садится. Его кожаное кресло так просторно, что ему трудно заполнить его целиком.

– Итак, дамы-господа, мы собрались сегодня по просьбе господина Фёна, который пожелал решить вопрос о наследовании.

Лица проясняются. Клелия подавляет улыбку. Ясно как божий день. Вот и добрались, думает она. Он таки выплюнет свое состояние. Немного терпения, и все будет улажено, оно наше, а дальше – жизнь в замке, икра ложками, шикарные бутики, круизы в каюте первого класса.

И пока им сводит животы от возбуждения, мой мозг напряженно работает. Я должен сделать это быстро. Проявить изобретательность. Пришла пора показать, что ты архитектор, Альбер. Учти поля силы, степень сопротивления, рассчитай риск образования трещин. Цель – полное уничтожение здания.

– Так я передам вам слово, господин Фён?

– Благодарю, мэтр.

Еще несколько секунд. Полюбоваться на эти три полуоткрытых рта, послушать прерывистое дыхание.

И наконец:

– Мэтр, для начала прошу прощения за то, что из-за меня ваша работа пошла насмарку.

Представьте себе, мои дорогие, что я внес последнее изменение. Совсем новое, совсем свежее, только что с пылу с жару.

Нотариус хмурится.

– Насмарку? В каком смысле, господин Фён? До какой степени?

– До такой степени, мэтр, что все выбрасываем и начинаем заново.

Я поворачиваюсь к своей семье.

– Клелия, Фредерик, я прекрасно знаю, что вы рассчитываете на мою скорую кончину, чтобы поправить свои дела.

– Да ладно тебе, что ты выдумываешь! – протестует мой шурин. – Мы искренне огорчены тем, что случилось.

– Умолкни, – обрывает его Клелия с досадой. – Дай ему продолжить.

– Я не хочу вас разочаровывать. Поэтому решил оставить вам после своей смерти ежемесячную ренту в пятьсот евро.

– Минуточку, – встревает нотариус, чьи глаза готовы вылезти из орбит, – вы сказали пятьсот евро? Понимаете ли вы под этим ренту в пятьсот евро на двоих или же для каждого?

– Само собой, рента в пятьсот евро для моей сестры.

– Хорошо, – говорит нотариус, делая пометку в своем блокноте. – Еще что-нибудь?

– Выплата ренты будет обременена обязательством.

Клелия смертельно бледнеет. Ее ногти впиваются в кожу подлокотников. Фредерик ошарашен. Дан напряжен. Нотариус вздыхает.

– Клелия, ты должна будешь приезжать в Швецию каждый год, семнадцатого августа, чтобы поклониться могиле Ингвара, поддерживать ее в порядке, класть на нее свежие цветы. Ты займешься этим лично и в присутствии судебного исполнителя. Твои издержки на поездку будут оплачены. В случае пренебрежения этими обязанностями выплата ренты тотчас же прекратится. Это отмечено, мэтр?

– Отмечено, господин Фён. Дальше?

– Дан, в сущности, ты неплохой парень, но тебе еще нужно многому научиться. Я подумал о тебе. Хочу сделать тебе небольшой подарок, но деньги, полученные в слишком юном возрасте, становятся источником проблем. Ты можешь утратить смысл усилия. Забыть свои принципы. Я хочу помочь тебе стать мужчиной.

Забавно, как ты вдруг делаешься похож на свою мать, Дан. Твое лицо становится таким же жестким, как и у нее. Ты готов вскочить со своего стула, не так ли? Но ты себя контролируешь, чувствуешь, что не надо, не сейчас. Не ты ведь сдаешь карты.

– Так вот, что я решил для тебя, мой мальчик. Я оставляю тебе кругленькую сумму в пятьдесят тысяч евро. Однако ты получишь ее только по смерти твоей матери. Таким образом, я буду уверен, что ты приобретешь необходимую зрелость, чтобы распорядиться этими деньгами с умом.

– Это… Это… – бормочет Клелия, кусая себе губы, чтобы не произнести слово, которое могло бы положить конец нашей беседе.

– Моя дорогая сестра, вы оба вправе отказаться от предложения, если оно вас не устраивает.

Эта фраза – маленькое удовольствие, которое я доставляю себе. Мы оба знаем, Клелия, что ты не откажешься. Ведь ты уже подсчитала: пятьсот евро в месяц это шесть тысяч евро в год, то есть шестьдесят тысяч за десять лет. А ты амбициозна и весьма рассчитываешь прожить по меньшей мере два десятка.

– Господин Фён, – опять прерывает меня нотариус с сомнением, – если позволите, я подытожу: мы имеем пятьдесят тысяч евро для мсье, пятьсот евро в месяц для мадам. А касательно… э… хм… в общем…

– Остатка кубышки? В ближайшие дни вы получите инструкции. Мне еще надо подумать. Как бы то ни было, с господами, присутствующими здесь сегодня, мы покончили.

– Превосходно, – отвечает нотариус. – Я сейчас же оформлю эту часть.

Дан и его родители обмениваются взглядами, в которых пылает холодный гнев. Тем не менее никто из троих не осмеливается как-то реагировать – из опасения потерять и то малое, что получили. Крохи по сравнению с величиной моего состояния, но сама по себе это кругленькая сумма. Я встаю и пожимаю руку стряпчему.

– Еще раз сожалею, что внес изменения в последнюю минуту. Мы скоро увидимся.

– Пожалуйста, господин Фён, я в вашем распоряжении.

Потом я поворачиваюсь к троице:

– Не думаю, что у нас будет случай еще раз увидеться, так что предпочитаю попрощаться.

И выхожу из комнаты, не услышав звука их голосов.

Выйдя из конторы, я пошел куда глаза глядят. Моя жизнь подкатывала к горлу, душила своей темной частью, слишком резко вытащенной на свет. Эта зияющая пустота, изводившая меня так давно, наконец прояснилась: я был приемным ребенком. Хуже того, ребенком, о котором сожалели. И презирали настолько, что даже не сочли нужным сказать ему правду, хотя все остальные ее знали.

По крайней мере, теперь разъяснилось множество обидных замечаний, оскорблений, придирок. А также безумная любовь, которую питали мои родители к сестре, не имевшей ни души, ни достоинства, ни ума, но которая была их собственной плотью и кровью. Была на них похожа. Каждое событие, каждая подробность вдруг облеклась новым смыслом. Малый интерес матери к моим домашним заданиям, моим друзьям, моим поступкам, хотя она буквально ловила все, что скажет или сделает Клелия. Ее категоричные утверждения о мальчиках, которым незачем хорошо одеваться (я донашивал рубашки моего отца) и что они, разумеется, гораздо выносливее девочек (чтобы вымыть в одиночку гараж, пока Клелия болтала по телефону с подружками).