Младший научный сотрудник 2 (СИ) - Тамбовский Сергей

На следующее утро у меня по графику было дежурство у Кротов — как и положено, проследовал через бункерное помещение, не забыв помахать рукой Мише, открыл кодовым замком дверь и спустился к сонному дежурному. На этот раз тут сидел совсем незнакомый товарищ с усами, грозным видом и выправкой бывшего офицера.

— Балашов? — переспросил он меня, дважды прочитав пропуск.

— Ага, — ответил я, мысленно добавив — нет, блять, товарищ Троцкий, что, по мне не видно?

— Сегодня у нас ответственный эксперимент, — сообщил он далее, — так что есть указание сидеть в своём отсеке до двенадцати ноль-ноль и никуда не высовываться.

— Будет исполнено, — ответил я… хотел было уточнить детали, над чем там они экспериментировать собираются, но плюнул — всё равно ведь не скажет.

И проследовал в свой так называемый отсек, здесь в отличие от наших антресолей все помещения были разделены крепкими металлическими перегородками толщиной не меньше сантиметра. И запирались они во-первых на кремальерные затворы с боков, а во-вторых тут ещё и серьёзного вида замки имелись. Вы спросите, в чём же заключалась моя работа в этом секретном подразделении? Да пожалуйста — вывалю всё, как есть: выдали схему и запчасти, сказали, чтоб всё спаял за неделю, отладил и вставил в крейт КАМАК, да-да, здесь тот же самый стандарт был, что и наверху. И через неделю будет комплексная проверка всего, что тут имеется, детали этого, мол, потом узнаешь. На этом собственно и всё… из тех, кто тут ещё работает, видел ровно двоих, не считая вахтёра на входе. Оба незнакомые. Зарплаты добавили, не вот прямо вдвое, но больше, чем наполовину — вместо 130 у меня стало 200.

Ну ещё кучу бумажек подписал, о неразглашении, об ответственности и о технике безопасности. В этой последней меня резанул пункт о том, что в случае непредвиденных ситуаций наниматель не несёт никакой ответственности за здоровье и жизнь нанимаемых сотрудников… ну хрен с ним, взял и подписал, где наша не пропадала.

Так и сидел я в своём отсеке с утра и до обеда, паяя вверенную мне матчасть. И никаких особенных происшествий со мной не случалось. Вплоть до сегодняшнего утра — тут случилось… примерно через час с небольшим после начала рабочего дня взяла и завыла сирена. Я аккуратно отложил в сторону плату с паяльником, открыл запоры двери и выглянул в коридор — тут было пусто, слепо моргали только лампочки под потолком, да из соседних отсеков тоже выглядывали встревоженные сотрудники.

— Всем сидеть по своим местам и не высовывать носа! — раздался громовой голос откуда-то справа, и сразу вслед за этим из темноты выплыл товарищ с ПМом в руке. — Что, я непонятно сказал? — грозно продолжил он, сопроводив свои слова недвусмысленным движением пистолета.

Двери тут же стали захлопываться, я тоже дразнить гусей не собирался и закрылся в своей каморке… что-то видимо пошло не по плану, думал я, проверяя напаянную цепь триггеров маленьким осциллографом, не нравится, короче говоря, мне всё это, ой не нравится. Порядки почти такие же, как в том СИЗО, где сейчас чалится Мишка Шифман. Но тут сирена смолкла, по коридору прогромыхали сапоги, видимо тот давешний товарищ возвращался на своё место. А перед тем, как скрыться за поворотом, он сообщил громким командным голосом: «Отбой! Всем продолжать свою работу по утверждённому графику».

Выходили наружу мы не все вместе, там целая процедура была — количество коротких сигналов по динамику в углу комнаты соответствовало номеру отсека, из которого разрешался выход. У меня был третий номер, значит по трём пискам я и выходил — расписывался в журнале и поднимался в бункер. Это чтобы с другими сотрудниками не сталкиваться, как я понял.

Поднялся наверх. Подмигнул Мише, удивительно сегодня похожему на Юрия Антонова, и собрался идти на обед, но тут вспомнил про мамину операцию и звякнул с ближайшего телефона, возле бочки такой имелся, по номеру, продиктованному мне профессором Лебедевым.

— Балашова-Балашова, — пробормотал мне собеседник, видимо перелистывая страницы в тетради, — а, нашёл — операция прошла успешно но возникли некоторые осложнения… сейчас она в реанимации… положение стабильное, но тяжёлое…

Вот же блин, подумал я, быстро отпросился у Бессмертнова и почти что бегом отправился на остановку 60-го автобуса. В больницу я добрался через какие-то сорок минут.

— Можно Балашову посетить? — спросил я в приёмном покое.

— Балашову-Балашову… — сестра за окошком полистала гроссбух, потом ответила, — нельзя, лечащий врач запретил все посещения.

Да и катитесь вы все, зло подумал я, без ваших разрешений обойдусь — нравы в этой сороковой больнице были более, чем либеральные, никто ни за чем не следил. Так что я позаимствовал белый халат, оставленный кем-то из персонала на спинке скамейки, да и рванул на четвёртый этаж, где, как я смутно помнил из прошлой жизни, и находились две реанимационные палаты.

Никто на меня особенного внимания не обращал, тут одних врачей за сотню работало, а с медсёстрами и все три сотни, так что до палат я добрался совершенно безболезненно. Вход естественно, тоже никем не охранялся — заглянул в первую, не то. А во второй палате мама лежала в углу, вся зеленоватого оттенка, подключенная к какому-то аппарату, который периодически попискивал. Ни одной сестры тут тоже не было. Я сел рядом, взял её руку в свою, и тут она открыла глаза.

— Привет, — сказал я, — ну как ты? В целом?

— Плохо, сынок, — пробормотала она, — всё болит…

— Ничего, — бодро продолжил я, — ещё бы оно не болело после операции-то… всё наладится в короткие сроки.

Но тут набежала суровая медсестра возрастом далеко за сорок, наорала на меня и выгнала в коридор…

Совсем уходить отсюда я, как вы сами догадались, не собирался, а вместо этого начал искать товарища Лебедева… это оказалось не таким уж простым делом — совещание у них там какое-то было. чуть ли не у главврача, поэтому пришлось мне куковать под закрытыми дверями около часа. По окончании этого безразмерного совещания я таки перехватил на выходе Иннокентия Антоныча… тот несколько секунд тупо смотрел на меня, видимо мыслями находясь ещё по ту сторону двери, но потом узнал.

— Ты сын Балашовой? — спросил он меня.

— Так точно, — быстро ответил я, — пришёл вот справиться, как там оно всё прошло…

— Ну пойдём поговорим, — бросил он мне и свернул на лестницу со стёртыми ступенями.

Спустились на два этажа, в свой кабинет он почему-то не стал сворачивать, а встал у окна и достал коробку Казбека с джигитом на обложке.

— Я тебе честно скажу, парень, — продолжил он, закурив, — ситуация не из простых… вырезать-то мы там всё вырезали, чисто и аккуратно, но по ходу дела возникли некоторые побочки…

— Какие именно? — уточнил я упавшим голосом.

— Давай не будем углубляться, — буркнул он, — ты всё равно не поймёшь… короче говоря, её шансы теперь пятьдесят на пятьдесят — если доживёт до утра, то далее всё должно улучшиться.

— А могу я там рядом посидеть? — закинул я такую удочку, — я слышал, что поддержка близких людей в таких случаях помогает… не всегда, конечно, но бывали такие случаи.

— Посиди, чеж не посидеть, — милостиво разрешил он, — я сейчас медсестре указание дам, чтоб она тебя не выгоняла.

А по дороге к реанимации я зачем-то ещё спросил:

— У вас богатый опыт, Иннокентий Антоныч — наверно не одну такую операцию провели за свою жизнь…

— Это пятнадцатая, — сообщил он мне, — если ты хочешь спросить, сколько народу выжило после них, то одиннадцать…

— Даааа, — это всё, что я смог из себя выдавить и больше ничего спрашивать не стал.

Антоныч мигом договорился с медсестрой, она сменила крысиную морду на что-то, напоминающее человеческую улыбку, и я уселся опять рядом с койкой, где лежала мама.

Домой я пошёл часа через три, когда дыхание у неё из прерывистого стало вполне регулярным, а лихорадочный румянец на щеках сменился стандартным розовым оттенком. Пока сидел, делать всё равно нечего было, так я пасьянс начал раскладывать. Колода карт случайным образом у меня в нагрудном кармане обнаружилась. Самую обычную косынку со сдачей по три штуки… и вот что заметил — обычно эта штука сходится в одном случае из десяти, если не из пятнадцати, а тут у меня девять раз из десяти всё удачно сошлось. Странно это…