Третий рейх - Роберто Боланьо

— Ты бы лучше спросил меня про Ханну, — сказал я, стараясь, чтобы мой голос не дрогнул.

— А зачем? Уверен, что с ней все в порядке. У Ханны всегда все в порядке.

— Что ты теперь будешь делать?

— С Ханной? Не знаю. Думаю, что скоро отпущу Волка на работу и вернусь в гостиницу. Надеюсь, к тому времени Ханна уже уйдет на пляж, потому что мечтаю наконец отоспаться… Это была беспокойная ночка, Удо. Даже на пляже! Ты не поверишь, но нам по-настоящему и присесть-то не удалось. Добравшись до велосипедов, мы услышали какие-то звуки. На пляже, в такое время? Мы с Волком отправились на разведку, и как ты думаешь, кого мы обнаружили? Парочку, занимавшуюся любовью. По-моему, это были немцы, потому что, когда я пожелал им удачи, они ответили мне по-немецки. На мужика я особого внимания не обратил, зато женщина была настоящая красотка; на ней было нарядное белое платье, как у Инги, и она лежала в этом помятом платье на песке в весьма поэтическом виде…

— У Инги? Ты имеешь в виду Ингеборг? — Рука у меня вновь начала дрожать; я буквально ощущал витавший вокруг запах насилия.

— Да не ее, а ее белое платье, у нее ведь есть такое? Ну вот видишь. И знаешь, что тогда сказал Волк? Он предложил встать в очередь. Дождаться, пока этот мужик кончит. Боже, как я хохотал! Он предлагал позабавиться с ней после этого бедолаги. Изнасилование по всем правилам! Вот умора. Мне же хотелось только выпить и глядеть на звезды. Вчера прошел дождь, помнишь? Но парочку звезд на небе можно было увидеть. И чувствовал я себя тогда просто великолепно. В других обстоятельствах, Удо, я, может быть, и принял бы предложение Волка. Возможно, девушке понравилось бы. Или нет. Когда мы вернулись к велосипедам, Волк, по-моему, стал подбивать Горелого, чтобы тот составил ему компанию. Но Горелый тоже отказался. Впрочем, не уверен, ты же знаешь, испанский мне не слишком-то дается.

— Он тебе совсем не дается, — заметил я.

Чарли неуверенно рассмеялся.

— Хочешь, я спрошу у него, чтобы рассеять твои сомнения? — предложил я.

— Не надо. Это не мое дело… Но в любом случае, ты уж мне поверь, я прекрасно понимаю своих друзей, а Волк мне друг, и мы с ним прекрасно находим общий язык.

— Не сомневаюсь.

— И правильно делаешь… Это была чудесная ночь, Удо… Такая тихая, наполненная дурными мыслями, но не дурными поступками… Такая спокойная ночь, ну как тебе объяснить? Спокойная-спокойная, а мы все куда-то рвемся и не останавливаемся ни на минуту… И даже когда рассвело и можно было считать, что все закончилось, откуда ни возьмись появился ты… Сперва я подумал, что ты заметил нас с балкона и хочешь присоединиться к нашей пирушке; но когда ты стал удаляться в сторону порта, я поднял Волка, и мы пошли за тобой. Не спеша, ты же видел. Как будто вышли на прогулку.

— Ханна плохо себя чувствует. Ты должен пойти к ней.

— Инга тоже неважно себя чувствует, Удо. Равно как и я. А также мой приятель Волк. Да и ты тоже, извини, что я тебе это говорю. Хорошо себя чувствует только матушка Волка. И еще сыночек Ханны там, в Оберхаузене. Только они и чувствуют себя… нет, не вполне, но по сравнению с остальными… хорошо. Да, хорошо.

Было что-то непристойное в том, что он называл Ингеборг Ингой. К сожалению, ее друзья и коллеги по работе тоже ее так называли. Это было нормально, и я никогда об этом не задумывался: я ведь не был знаком ни с кем из друзей Ингеборг. Меня вдруг всего затрясло. Я попросил еще чашку кофе с молоком. Волк взял себе кофе с ромом (для опаздывающего на работу он выглядел чересчур спокойно). Чарли ничего не стал пить. Ему только все время хотелось курить, и он с жадностью зажигал одну сигарету от другой. Несмотря на это, заверил, что расплачиваться будет он.

— Что произошло в Барселоне? — Я собирался сказать: «Ты изменился», но это прозвучало бы нелепо: я же его почти не знал.

— Ничего. Мы гуляли. Покупали сувениры. Красивый город, но слишком много народу, ничего не скажешь. Когда-то я болел за футбольный клуб «Барселона», когда тренером там был Латтек, а в составе играли Шустер и Симонсен. Теперь уже нет. Клуб «Барселона» меня больше не интересует, а вот город по-прежнему нравится. Ты был в соборе Святого Семейства? Тебе он понравился? Да, очень красивый. Еще мы зашли выпить в один старинный бар, там все увешано афишами с изображениями тореро и цыган. Ханна и Инга нашли это весьма оригинальным. И там все дешево, гораздо дешевле, чем в местных барах.

— Если бы ты видел, какое лицо у Ханны, ты бы не был так спокоен. Ингеборг собиралась вызвать полицию. Если бы подобное случилось в Германии, она бы так и сделала.

— Преувеличиваешь… В Германии, в Германии… — Он скорчил беспомощную гримасу. — Не знаю, возможно, там тоже теперь все происходит без остановки, одно за другим. Дерьмово. Но мне все равно. К тому же я тебе не верю, не верю, что Инге могло прийти в голову вызвать полицию.

Я обиженно пожал плечами; возможно, Чарли и прав, возможно, он лучше изучил сердце Ингеборг.

— А ты бы что сделал? — Глаза Чарли недобро блеснули.

— На твоем месте?

— Нет, на месте Инги.

— Не знаю. Избил бы тебя. Отколошматил бы как следует.

Чарли закрыл глаза. Мой ответ неожиданно причинил ему боль.

— А я — нет. — Он задвигал руками, словно пытался вспомнить что-то важное, что все время ускользало от него. — Я на месте Инги не стал бы этого делать.

— Понятно.

— И ту немку на пляже я не захотел насиловать. Мог бы, но не стал. Понимаешь? Я мог бы набить физиономию Ханне, по-настоящему набить, но не сделал этого. Мог бы бросить камень в твое окно или излупить тебя, когда ты покупал свои поганые газетенки. Однако ничего подобного не сделал. А теперь говорю с тобой и курю, вот и все.

— Зачем бы ты стал разбивать мне окно или драться со мной? Это же глупо.

— Сам не знаю. Это промелькнуло у меня в башке. Быстро-быстро, камнем размером с кулак. — Его голос дрогнул, словно он вдруг вспомнил про ночной кошмар. — Это все Горелый, когда я глядел на свет в твоем окне; захотелось, наверное, привлечь внимание…

— Горелый подговаривал тебя бросить камень в мое окно?

— Нет, Удо, нет. Ты ничего не понял. Горелый выпивал вместе с нами и больше помалкивал, да, мы все трое молчали, слушали, как шумит прибой, и все; молчали и лакали, но глаза-то у нас были открыты, верно? И мы с Горелым смотрели на твое окно. То есть я хочу сказать, что, когда я посмотрел на твое окно, Горелый уже на него поглядывал, и я это понял, а он понял, что следующий ход за мной. Но о том, чтобы швырнуть камень, он не говорил. Это была моя идея. Я подумал, что должен предупредить тебя… Понимаешь?

— Нет.

Чарли поморщился, потом взял в руки газеты и стал листать их с невообразимой скоростью, словно до того, как стать механиком, работал кассиром в банке; уверен, что он не прочел ни одной фразы до конца. Затем со вздохом отложил их в сторону, как бы давая тем самым понять, что все эти новости имеют значение для меня, но не для него. Несколько секунд мы сидели молча. Улица постепенно возвращалась к привычному ритму, и в баре мы уже не были единственными посетителями.

— В глубине души я люблю Ханну.

— Ты должен сейчас же отправиться к ней.

— Она хорошая девушка. И ей очень повезло в жизни, хотя сама она на сей счет противоположного мнения.

— Ты должен пойти в гостиницу, Чарли…

— Сначала отвезем Волка на работу, хорошо?

— Ладно, только едем сию же минуту.

Когда он встал из-за стола, в лице у него не было ни кровинки. Ступая совершенно прямо, не шатаясь, из чего я заключил, что он не так уж пьян, как мне казалось, он подошел к стойке, расплатился, и мы отправились. Машина Чарли стояла на самом берегу. К багажнику на крыше была прикреплена доска для виндсерфинга. Неужели он возил ее в Барселону? Нет, наверное, положил туда уже после приезда. Это означало, что он заходил в гостиницу. Мы медленно доехали до супермаркета, где работал Волк. Когда он выходил, Чарли сказал ему, что если его уволят, пусть идет прямиком к Чарли в гостиницу, и тот найдет способ решить эту проблему. Я перевел. Волк осклабился, сказав, что его не посмеют уволить. Чарли с серьезным видом кивнул, а когда мы отъехали от магазина, добавил, что так оно и есть и что любой конфликт с Волком может быть чреват неприятными, чтобы не сказать опасными, последствиями. Затем он заговорил о собаках. Летом на улицах появлялось множество брошенных собак, которые от голода еле ноги волочили. «Здесь их особенно полно», — сказал он.

— Вчера, когда я искал дом Волка, нечаянно задавил одну.

Он помолчал, ожидая моей реакции, а затем продолжил:

— Такая маленькая черная собачонка, она уже попадалась мне раньше на бульваре… Должно быть, искала своих хозяев, этих сволочей, или хоть какую-нибудь еду… Не знаю… Слышал историю про пса, который умер от голода рядом с трупом своего хозяина?