Компаньонка - Перихан Магден

— Он не знает, что я на корабле?

— Не беспокойся, не знает.

— Я не беспокоюсь, мне страшно. Почему-то боюсь его. Не могу видеть его рот, когда он скандалит. Он, правда, сам не начинает, но провоцировать любит. Ты же знаешь. Все слабого изображает: жалобы, обмороки, плач, шантаж…

— Это у него от папаши с мамашей — сотворить что-то мерзкое, а потом пользоваться этим. Я-то знаю, — писатель, краснея от смущения, прячет от женщины лицо.

Женщина протягивает руку и гладит его по щеке. Ей грустно видеть, как он расстроился. У нее низкий, чувственный голос, как у американской кинозвезды 50-х, столь редкий у женщин в наше время. Копна волос пепельно-каштанового цвета, которую попытались обуздать несколькими шпильками, обрамляет ее красивое волевое лицо.

Ветер дует с моря капризно, как завистливый ребенок. Женщина придерживает волосы — не то вылетят все шпильки. Жадно и нежно смотрит на писателя.

Меня почему-то знобит в моем шезлонге. Мелодии оркестра пытаются добраться до нас из ресторана, но ветер перехватывает их на полпути.

— Дети меня часто вспоминают?

— Я не собираюсь делать так, чтобы они тебя забыли. Не беспокойся, ты с нами всегда. Они всегда ждут твоих писем. Они важны для них. Пожалуйста, больше не прекращай им писать, как тогда, — женщина смущенно смотрит перед собой.

Они оба так больно ранены и настолько восхищаются друг другом, что глаза мои наполняются слезами.

— Не могу поверить фотографиям — неужели мои малыши так выросли?

— Да, они уже совсем большие, — улыбается женщина. — Скоро будут такие, как ты.

Писатель берет прядь ее волос и начинает играть с ней. Чувствую, как женщина буквально взрывается от вожделения. Глаза ее блестят, грудь учащенно вздымается. Она полна страсти настолько, что я тоже завожусь.

— Ты знаешь, я завтра утром сойду с корабля. Только на ночь могу остаться здесь, — я пристально смотрю на нее. Кажется, платье на ней сейчас загорится. Ее тело взывает: я тебя хочу!

Мужчина проводит ее прядью волос по губам.

Женщина берет в рот его средний палец.

Мужчина зажимает прядь губами.

Женщина берет его палец глубже.

Мужчина внезапно резко отступает назад. Прядь он выпускает из губ и из рук.

Женщина успевает укусить его за палец. С ненавистью, а не с вожделением. Кажется, слышу, как ее зубы впиваются в плоть.

Писатель не может кричать — боится, что их заметят. Но боль такая, что он зажмуривается. Мне делается страшно, что его палец сейчас останется у женщины во рту. Зажав под одеялом руками рот, я тоже зажмуриваюсь.

Женщина вытаскивает из сумки ножницы. Отрезав прядь, которую мужчина держал, отдает ее ему. Мужчина берет прядь окровавленным пальцем. Оба, понурившись, удаляются.

Отбросив одеяло, решаю встать. Только подожду, пусть они уйдут.

Встаю. Беру журналы. Одеяло тоже надо прихватить. С одеялом на плече и журналами направляюсь к себе в каюту. Надо сохранять спокойствие. Какое было, пока я их не увидела. Спокойствие.

Принимаю душ. Долго чищу зубы — сначала мягкой, потом жесткой зубной щеткой. После такого зубы обязаны стать стерильными.

От бури внутри, правда, не так легко избавиться, как от куска мяса, застрявшего между зубами. Хочется пойти к Дональду Карру. Он, конечно, еще в ресторане или баре. Или в объятиях Мэри Джейн.

Стаи птиц мечутся в моей душе. Жена писателя не выходит из головы. «Не могу видеть его рот…»

Вспоминаются губы одного моего друга, с которым я когда-то встречалась. Губы у него были огромными и слюнявыми, а он еще противно вытягивал их вперед. Я терпела-терпела, а потом бросила его. От отвращения.

Отвращение к человеку обычно растет в душе, как жемчужина. Сначала вы общаетесь, как ни в чем не бывало. Потом в душу, как в раковину, случайно попадает крохотная песчинка неприязни. Затем песчинки незаметно прибывают. Пока не превратятся в жемчужину, которая может храниться в раковине долгие годы, а может быть выплюнута ею. И тогда — разрыв, развод, отъезд. Мой отъезд из города — будто выплюнутая жемчужина.

Сев в кресло, кладу журналы на колени. В бутылке с «Джеком Дэниэлсом» осталось с палец. Вытягиваю самый нижний журнал. «В мире животных». Мир меня все-таки окружает, как бы я ни пыталась от него скрыться. Кто и с какой стати будет читать такой журнал?

На обложке — фотография птицы. Заголовок черными буквами: Кукушка. Правда и вымысел. Быстро пролистав журнал, нахожу четыре страницы, отведенные кукушке. Текст выделен ярко-зеленой рамочкой. Читаю:

«Кукушка не строит гнезд, а яйца откладывает в гнезда других птиц.

Отложенные кукушкой яйца всегда очень похожи на те, которые уже лежат в гнезде.

Птица, которой кукушка подбросила яйца, не отличает чужое яйцо от своих».

Откладываю журнал в сторону.

Пусть кто-нибудь успокоит меня. Иначе скоро во мне что-то лопнет, и я перейду в наступление, и тогда — берегитесь все. Берегитесь все, берегитесь все, бормочу я, направляясь к выходу, чтобы оставить журналы за дверью. И сама оказываюсь за дверью. Ровными шагами направляюсь к каюте Дональда Карра.

Нет, я не сделаю этого. Не смогу сделать. К тому же, я толком не знаю, где находится его каюта. И спросить ни у кого не могу. Я опозорюсь. Покраснев, возвращаюсь к себе.

Если напиться как следует, никакой позор не удержит меня. А если пойти в бар… Но там сейчас все, должно быть. Актриса Норан, Капитан, и даже известный писатель с любовником.

Решаю собрать вещи. Наклонившись, тащу из-под кровати свой изумрудно-зеленый, как голова селезня, чемодан, как вдруг раздается стук в дверь. На этом корабле я начала бояться стука в дверь так, как дома боюсь телефонного звонка. Замираю посреди каюты.

— Хватит прятаться, открывай, у тебя же свет горит.

Это голос Дональда Карра!

— Иду! Иду! — взрыв радости сметает все мысли, планы, переживания. К двери меня подносит этой взрывной волной.

— С тобой все хорошо?

— Ага, очень хорошо!

Он хочет того же, что и я, одновременно со мной! Так совпадает, когда есть любовь. Любовь! Любовь!

— Ты не пришла на ужин. Я забеспокоился, — его глаза сияют, улыбка во весь рот, зубы во всей красе.

— Я заснула на палубе.

— Ты, впрочем, ничего не потеряла. Ужин прошел спокойно. Девочка вела себя, как ангел.

— Ты мне про нее не говори. А я как раз собиралась к тебе. То есть… Это… Если бы я знала, где твоя каюта…

— Так вот я сам пришел.

Занимаемся любовью.

Десять

Мне снится, что я в спальне студенческого общежития. Стою в очереди в туалет. Вокруг какие-то женщины, все в грязи. Увидев свободную кабинку, поспешно бросаюсь туда. Она засорена и затоплена, пытаюсь встать на край — бесполезно! Другой рукой пытаюсь подтолкнуть не закрывающуюся дверь. Отчаявшись, выхожу, пробую войти в следующую, потом еще в одну: все отвратительно грязные. Плюнув, ищу просто чистое место.

А затем я в коридоре. Говорю с управляющей общежития и вроде должна переехать в комнату с видом на море. Одна противного вида девчонка с тонкими, как шнурки, губами и маленькими глазками нацепила на шею уродливые бусы и спешит к управляющей, чтобы опередить меня и получить эту комнату. Отталкиваю ее изо всех сил от двери кабинета. Она падает, ударяется головой об пол и тут же умирает. А я не чувствую раскаяния за то, что ее убила. Надо же — вздумала помешать мне! В то же время я в ужасе: убила человека и не раскаиваюсь.

Кто-то скребется в дверь: сначала тихонько, потом с силой. Толком не проснувшись, иду открыть: передо мной девчонка в огромной пижаме! Опять ходит во сне. У меня в постели Дональд Карр! От этой мысли я мгновенно просыпаюсь и вспоминаю ту ночь, когда произошел инцидент с бассейном.

— Подожди меня немного.

Слышит ли она меня? Понимает ли хоть что-нибудь? Тяжесть сна по-прежнему давит на меня. Я убила человека, глазом не моргнув.

Дональд Карр спит у меня в кровати, но эта ночь пройдет не в его объятиях. Иду следом за девочкой. Кто знает, куда? Почему она не спит? Почему она, как все дети, не может спать в кровати, как полагается? А если уж она страдает лунатизмом, то почему ее не привязывают к кровати?

На мне второпях нацепленное платье и вьетнамки. Покинув каюту, мы выходим на палубу. Девчонку можно аккуратно за руку направлять. На палубе мне со злости приходит в голову мысль: что будет, если бросить ее? Посмотрим, куда она пойдет: в какую преисподнюю? Или врезать ей пару раз, чтобы привести ее в чувство?

Жестокие мысли еще владеют мной, а из глаз уже льются слезы. Маленькая, милая девочка. Она же ребенок. Самая умная, самая добрая, самая талантливая девочка. Из-за меня она уже резала себе вены: я ей ужасно нравлюсь, она любит меня! Сердце сжимается, и я говорю себе — я ведь тоже люблю ее.

Прижимаю ее голову к своей груди: