Поцелуй Фемиды - Александр Белов

После этого беседа приняла совсем уж плодотворный характер, и дерзкая схема обрела более или менее законченный вид. Незаконно добытое в карьере сырье незаконно перерабатывается на горно-обогатительном комбинате и незаконно движется в Красносибирск, не давая тем самым остановиться и умереть алюминиевому комбинату.

— Я одного не понимаю, — не желал окончательно сдаваться Мельник. — Как ты объяснишь наличие в вагонах глинозема, если по документам в этих вагонах едет «гравийно-песчаная смесь»?

Это был хороший вопрос, и Белов знал на него ответ, поскольку имел большой опыт по части того, что и куда может ездить в вагонах, и какими документами при этом сопровождаться.

— А ты много видел на железной дороге специалистов, способных отличить глинозем от любого другого «зема»? Им-то кой хрен разница!

— А договор? — вдруг спохватился Михалыч. — Как же мы договор сможем подписать, если вся эта затея — сплошное беззаконие?

— Зачем тебе договор? — отозвался порядком захмелевший Белов. — Я же тебе все равно не смогу заплатить официально. Только по «боковой схеме».

— Нет, это несерьезно, — упирался Михалыч, рискуя разрушить с таким трудом достигнутую договоренность. — Хоть какой-то договор должен быть! Кто, кому, сколько, чего и когда… Как хотите, парни, а бумага быть должна.

— О'кей, — согласился Белов. — Бумага для внутреннего пользования.

— Для интимного пользования, — хихикнул Мельник. — Потому что показывать ее никому нельзя.

На том и порешили. Через десять минут здесь же, между стаканами, был составлен и подписан трехсторонний договор — красивый и грамотный, для интимного пользования. Мельник распечатал его на принтере. Внезапно ему пришла в нетрезвую голову совершенно здравая мысль.

— А что делать, если налоговая явится? — спросил он.

— Лично я свой экземпляр съем, — пожал плечами Саша. — Или вон юристу отдам, она съест.

Лайза кивнула и сказала:

— В том случае, если документ не будет съеден, увезу его в Америку и использую, когда буду писать книгу о бизнесе в России.

После этих слов девушка аккуратно положила листок в свою папку и наклонилась, чтобы спрятать папку в рюкзак. Однако сделать этого не сумела, потому что упала. Виноваты ли были в ее падении связки, травмированные верховой ездой на снегоходе, или коктейль из «Абсолюта» со спиртом был немного крепковат, но уносить международного юриста из «комнаты переговоров» Белову пришлось на руках.

Укладывая девушку в кровать, Саша не удержался и вновь начал ее целовать.

— Пойду провожу партнеров, — сказал он. — А потом… ты позволишь мне прийти и пожелать тебе спокойной ночи?

— Да, — серьезно сказала Лайза, прямо глядя ему в глаза.

Из «комнаты переговоров» уже доносилась песня «Едут новоселы по земле целинной». Потом Михалыч начал рассказывать о том, как нефтяники готовят барбекю.

— Берут, понимаешь, быка. А чего мелочиться? Цепляют его вертушкой, поднимают над газовым факелом и коптят…

Жаль, что Лайза не слышит этой истории, подумал Саша, была бы неплохая деталь для ее будущей книги. А впрочем, она еще не раз услышит и про быка над факелом, и про столичного чиновника, удирающего от медведя…

Проводив, наконец, друзей и партнеров, он еще какое-то время постоял на улице, любуясь северным сиянием. Свисающие с темного купола переливающиеся «орденские ленты» на минуту приняли, как ему показалось, форму глаза. Глаз подмигнул и трансформировался во что-то неприличное, но близкое по форме. Добрый знак! Саша засмеялся. При мысли о ждущей его женщине чувствовал давно забытое волнение…

Наутро их забрал Ми-6, и они уже без всяких приключений вернулся в Красносибирск.

Виктор Петрович Зорин покинул здание следственного изолятора в хорошем расположении духа. Крепкий морозный воздух приятно контрастировала атмосферой тюрьмы: у несвободы, как известно, имеется свой специфический запах.

Кроме того, приятно иметь дело с умными деловыми людьми. С теми, которым нет нужды разжевывать детали и без нужды формулировать рекомендации щекотливого свойства. Господин

Зорин был абсолютно уверен, что руководитель учреждения, чей кабинет он только что покинул, поймет его правильно и отнесется к поставленной задаче творчески и с огоньком. Иными словами, инспекция, с которой приезжал в следственный изолятор представитель президента по Красносибирскому округу, господин Зорин, поработала плодотворно.

В ходе небольшой экскурсии чиновники проследили весь цикл, который неизбежно проходит заключенный, начиная от прибытия в учреждение и заканчивая этапированием в места еще более отдаленные. Представитель тюремной администрации с гордостью продемонстрировал роскошную душевую, отделанную под «евростандарт» — построена на спонсорские средства! А также плод новых веяний — нарядную молельную комнату, которая сияла в мрачном тюремном интерьере, как пасхальное яйцо Фаберже в кучке козьего помета.

Все остальные реалии следственного изолятора, кроме двух упомянутых комнат, выглядели куда суровее. Особо сильное впечатление на господина Зорина произвели так называемые «стаканы». Так на тюремном сленге называлась жутковатая конструкция, представляющая собой ящик высотою в рост человека, сваренный из железных прутьев. У этой штуки, рождающей явные ассоциации не то с застенками инквизиции, не то с веселым фильмом «Кин-дза-дза!», было и иное, официальное название: камера временного содержания.

— Вот, допустим, привели заключенного для беседы с оперативником, либо с адвокатом, либо на прием к врачу. А нужный кабинет оказывается занят, и требуется подождать, — охотно пояснял членам комиссии провожатый. — Куда деть человека? Не в коридоре же ему болтаться! Помещают вот в этот самый «стакан».

Будучи человеком, наделенным живым воображением, Виктор Петрович будто бы воочию представил себя любимого, упакованного в такой вот решетчатый «стакан», и поежился. В этом ящике, наверное, даже невозможно присесть на корточки, а можно только стоять по струнке.

Следом в его фантазиях возникла другая картина: молодой человек, стройный, плечистый, с красивым лицом затравленно смотрит сквозь прутья решетки. Все-таки поразительно, с какой легкостью внешние обстоятельства способны менять людей! Самоуверенного красавца превратить в дрожащий кусок мяса, гордеца трансформировать в подхалима и труса… Картинка получилась такой выпуклой и зримой, что захотелось сохранить ее в памяти и спокойно еще раз рассмотреть в деталях перед сном.

— От этих «стаканов» в скором времени придется отказаться. Правозащитники недовольны, добиваются запрета.

— Все это популистские выходки, — поморщился представитель президента. — Знаем мы этих правозащитников. Существуют на средства иностранных грантов. Можно сказать, едят с руки у западных воротил. Позор!

— Отрадно то, что человек вашего уровня понимает это, — осторожно согласился его собеседник.

Поскольку начальник тюрьмы сам начал этот разговор, Виктор Петрович счел уместным подхватить и развить тему гуманности и суровости в самом широком, философском ее аспекте. Разговор между двумя чиновниками не содержал ничего личного, а затрагивал такие, можно сказать, общечеловеческие категории как «порядок и дисциплина», которые, как известно, превыше всего в любом учреждении, а уж в следственном изоляторе особенно.

— Перед законом все равны. И мелкий жулик, и зарвавшийся олигарх, не так ли? — весомо и со знанием дела сказал Зорин и искоса взглянул на своего собеседника, проверяя реакцию.

На лице начальника следственного изолятора проступило явное облегчение. Он-то опасался, что комиссия под руководством представителя президента, подобно нервным правозащитникам, начнет ужасаться и сетовать на бесчеловечные условия содержания людей, чья вина пока еще не доказана. А этот мужик, Зорин, похоже, понимает ситуацию правильно.

— Здесь ведь не санаторий-профилакторий, — продолжил свою мысль высокий чиновник. — Путевку этим господам сюда не профсоюз предоставил — сами заработали!

При этом Зорин хохотнул и по-мальчишески подмигнул начальнику учреждения, тоже, кстати, повеселевшему. Нет, нормальный все-таки мужик, этот Зорин, хоть и важная птица-

Мужской разговор еще какое-то время касался «равенства перед законом», причем всеобщего, не взирая на личности и былые заслуги. Еще раз подтвердили мысль о том, насколько неуместными в подобных учреждениях могли бы быть ложно понятая гуманность, и интеллигентская мягкотелость — ведь речь идет прежде всего о безопасности общества, а не о личных симпатиях.

— По слухам, здесь у вас все-таки достаточно мягкие порядки. Телевизоры, холодильники, мобильники… — сказал Зорин.

Его собеседник вспыхнул. Он расценил последнее замечание как критику и мгновенно принялся оправдываться.