Каждый день декабря - Китти Уилсон

Стоп, это что за фантазии? Надеюсь, он не телепат.

Рори дергает кончиком языка и что-то пытается сказать.

– Теперь его можно убрать? – слышится мне, но, возможно, я ошибаюсь.

– Это будет правильно, – говорю я, надеясь, что он не уловил отнюдь не платонический ход моих мыслей.

Прекращай немедленно! Не хватало мне втрескаться в Рори Уолтерса. Ни чуточки, ни капельки, ни самую малость. Для девушки, которая боится быть отвергнутой, это будет увлечение, губительное для души. Мой собственный, уникальный вид хаоса не может представлять интереса для этого состоявшегося и доброго мужчины, настоящего космополита.

Он убирает язык, и я облегченно выдыхаю.

Мы идем бок о бок, разделявшее нас расстояние, когда рядом прыгала Марша, сократилось, и я ощущаю его. Его присутствие. Как будто это отдельное существо – трудноопределимое, внушающее спокойствие, властное, немного пугающее. Отчасти это его собственная сущность – мужчины, который себя контролирует, на которого можно положиться. Очень отличающегося от большинства тех, с кем я сталкивалась в жизни. Но вместе с тем оно связано с его физическим обличьем. Рори всегда был высоким, но сейчас он повзрослел, раздался, заматерел, выглядит так, как будто ему под силу срубить дом. Упс, похоже, меня опять переклинило.

Когда мы только познакомились, он был еще по-мальчишески щуплым. Впрочем, тогда мне это не бросалось в глаза. В молодости это обычное дело, тогда все кажутся такими взрослыми. Но вчера вечером я украдкой заглянула в его фейсбук[24] – под заглянуть украдкой я подразумеваю, что после насыщенного дня заблудилась в пространственно-временной «червоточине», которая легко растянулась на десять с лишним лет и заполнила большую часть моего вечера.

Я столько всего узнала.

Например, что подруга его мамы, Джанет, с большими закидонами.

Что, несмотря на всю застенчивость в университете, мальчишкой он обожал переодеваться в женскую одежду. Его мама не моргнув глазом выкладывает его детские фотографии и тегает его. Должно быть, он сгорает со стыда.

И еще – каким милым он был в подростковом возрасте, правда, слегка неуклюжим.

Я страшно накосячила, поставив лайк под его постом двенадцатилетней давности. А после тут же щелкнула «не нравится».

Я бросаю косой взгляд – у него очень сосредоточенный вид. Надеюсь, его мысли заняты проблемой глобальной нищеты, а не тем, с чего вдруг мне взбрело в голову лайкать его старые фотографии.

– Вчера вечером я подумал… э-э… ты помнишь…?

Рори останавливается. О, черт, черт!

– Снег – это так красиво, да?

Я пытаюсь изменить направление разговора и указываю на идеальные хлопья снега, падающие на нас.

Он задумчиво смотрит на меня. Он всегда так смотрит. Жаль, я так не умею. Вот бы заглянуть в самые потаенные уголки его мозга и понять, что происходит в этой умной голове. Что именно он думает обо мне. Рори непроницаем, разгадать его практически невозможно. Он находится здесь – и что из этого? Что им движет? Он здесь из-за отца или из-за меня? Я снова ловлю себя на том, что сомневаюсь в его дружбе, в том, что со мной можно дружить из-за меня самой. Ей-ей, сколько еще должно пройти времени, чтобы я стала более уверенной в себе? Или так будет всегда?

– Да, очень.

Это он отвечает на вопрос о снеге.

– И пусть даже ты ненавидишь декабрь…

– Да, все еще ненавижу.

Но это сказано с улыбкой, а не с отвращением.

– Ты любишь снег? Фраза про шепот снежинки звучала очень поэтично.

– Ага. Оттачиваешь на мне свою любовь к метрическому стихосложению?

У него в уголках глаз появляются «лучики» – с годами они превратятся в морщинки. А сейчас мне хочется бесконечно смотреть на эти его «лучики».

Черт. Это все снег. Это из-за него у меня такой романтический настрой. И все рождественские фильмы виноваты в том, что мои гормоны будто сошли с ума. Надеюсь, на следующей неделе я снова стану собой, и мне все будет по барабану.

– Но бог с ней, с поэзией – ты помнишь, давно, когда мы…?

Ага, он гнет свое. Ну, конечно.

– Продолжай, – говорю я, испытывая жгучее желание зажмурить глаза и заткнуть уши.

– Я про тот случай, когда подбрасывал тебя до дому и пробил колесо. Я подумал, что справлюсь в два счета, и, пока трахался с покрышкой, ты уселась на ворота и закурила косяк.

Я облегченно смеюсь – так вот он о чем.

– Помню ту историю. От меня не было толку, да?

– В тот день я даже подумать не мог, что много лет спустя мы будем вместе гулять по викторианскому поместью. А был толк или нет, это не важно, ты была молода. Случись это сейчас, ты бы отодвинула меня локтем и попыталась зубами вытащить болты!

– Вероятно.

Я широко скалюсь – он смотрит в мою сторону, и у меня екает в животе.

– Она тут, она тут! Я видела ее, настоящую лошадь, она такая большая. Ну, быстрее же, давайте, пока они не уехали.

Марша выбегает из-за угла и врезается в нас на полной скорости, захлебываясь словами. Разговор прекращается, мы снова приходим в движение. Я даже не отразила, в какой момент малышка исчезла за углом. Как же это я? Позволила ей разгуливать одной в общественном месте, где на каждом углу деревья и кусты. А в них запросто могут сидеть убийцы, точить ножи и строить самые страшные рожи.

Хорошо, что за те три минуты, в течение которых я упустила ее из виду, ее не похитили и не убили, но это мне напоминание не пренебрегать своими обязанностями: тема дня – супер-Рождество для моей крестницы, а не несбыточные фантазии насчет мужчины, который идет рядом. Плохо, Белл, плохо.

Рори

– Ты права, она действительно огромная, – говорю я Марше, когда мы поворачиваем за угол, и она с благоговением смотрит на лошадь, чью голову венчает султан из перьев.

– Она красивая, да, Рори?

Малышка говорит медленно, с придыханием, как будто очутилась перед волшебным замком. Пожалуй, для нее все так и есть. Лошадь стоит на подъездной дорожке Тинтесфилд-хауса. Перед входом возвышается большая елка, колонны портика увиты гирляндами, в них вплетены красные розы – такого же оттенка были красные ленты на больших кустах при въезде в поместье. Все выглядит очень по-рождественски и, как обещала Белл, по-викториански. Мишуры нигде не видно, рождественских песенок не слышно, и на том спасибо.

– Желаете прокатиться на пони? – интересуется молодая женщина в викторианском облачении – на ней цилиндр и алый галстук-бабочка.

– Да, желаем, – тихо говорит Марша, которая явно находится под сильным впечатлением.

– Хорошо, в таком случае ты и твоя семья можете садиться в экипаж…

Женщина указывает на повозку. Она не обращается отдельно ко мне или к Белл, но именует нас троих семьей. На щеках у Белл проступает румянец, она начинает заикаться. Я протягиваю руку и помогаю Марше забраться в повозку – тем временем Белл сможет справиться со смущением – и тут понимаю, что меня это предположение тоже задело. Не смутило – Марша и Белл были бы идеальной семьей, – а слегка опечалило.

Я всегда знал, что буду отцом – отсутствие биологического отца и надежность Дейва сформировали во мне эту уверенность. Я знал, что когда у меня появятся дети, я буду рядом, стану им надежной опорой. Навсегда. Это было незыблемо. И потом появилась Джессика. Мы собирались стать семьей и родить троих детей. С золотыми, как у мамы, волосами. Они играли бы в саду дома, который мы хотели купить на окраине… Этой мечте не дано было осуществиться. А после Джессики мне пришлось, в частности, примириться с тем фактом, что иметь семью, возможно, не для меня. Гибель Джессики отозвалась во мне ужасной, невозможной болью, а будь это мать моих детей или мой ребенок – что тогда? Нет. Об этом страшно подумать. Это более чем убедительная причина, чтобы жить одному.

Мне необходимо отвлечься. Цвет лица у Белл пришел в норму – повозка наполняется, и она сажает Маршу себе за колени. Мы сидим вплотную, соприкасаясь бедрами, и при движении повозки явно повалимся друг на дружку.

– Ну как тебе – весело? – шепотом спрашивает она.

– Есть немного.

– Мне тоже, – откликается Марша, и я понимаю, что вопрос адресовался ей. – Как думаешь, а вскачь лошадка поедет? Я хочу вскачь.

– Я думаю, лошадка поедет так, чтобы мы не упали, но ведь так тоже весело, – говорит Белл.

Мы с Маршей удивленно вскидываем брови. Не такого ответа ожидал я от Белл.

– Это не вскачь, – говорит Марша.

– Так едет Санта, – Белл убежденно кивает, – а что хорошо для Санты, хорошо и для нас.

– Это верно, – поддакиваю я. – Санта едет быстро, но осторожно.

Повозка приходит в движение, и мы валимся вперед. Марша ныряет носом,