Чайковский - Василий Берг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Работа над новой оперой началась в январе 1869 года, в самый разгар постановки «Воеводы», а уже в апреле Петр Ильич приступил к инструментовке. Чайковский писал брату Анатолию, что «с большим жаром» принялся за «Ундину», сюжет которой пленял его «ужасно». Директор Императорских театров Степан Александрович Гедеонов обещал Петру Ильичу поставить оперу в ноябре 1869 года, если партитура будет представлена к сентябрю. Постановка планировалась в Мариинском театре. Чайковскому было важно представить свое новое творение в Петербурге, потому что в Москве, проникнутой итальянскими оперными традициями, он на успех не рассчитывал. Партитура была готова уже в июле, но в ноябре вместо постановки Чайковский получил известие о том, что опера в нынешнем сезоне идти не может.
«Опера моя отложена до будущего сезона, так как не хватает времени поставить две оперы, раньше моей стоявшие на репертуаре: “Гальку” и “Кроатку”… Известие о невозможности поставить мою оперу мне, в особенности в денежном отношении, неприятно. В нравственном – это подействует на меня очень худо, т. е. я недели три не в состоянии буду писать. По крайней мере, в эту минуту я не могу без отвращения думать о композиторстве»[83].
Но и в следующем сезоне «Ундина» тоже не была поставлена. Цезарь Кюи писал в «Санкт-Петербургских ведомостях»: «“Ундина”… забракована, представлена не будет, и мотивами неодобрения послужили, как я слышал, якобы ультрасовременное направление музыки, небрежная оркестровка, отсутствие мелодичности. Признаюсь, все это меня немало поражает».
Петр Ильич весьма тяжело переживал неудачу. В 1873 году он разыскал партитуру в Петербурге, чтобы сжечь ее, а спустя пять лет написал Надежде фон Мекк, что впоследствии он разочаровался в своей опере и очень рад, «что ей не удалось попасть на казенные подмостки». Мы можем судить об этой опере лишь по отрывкам. Среди них – ария Ундины «Водопад – мой дядя, ручеек – мой брат», переделанная в песню Леля, и марш последнего действия, переделанный в андантино симфонии № 2, С-моль.
В марте 1870 года отрывки из «Ундины» были исполнены в концерте. Герман Ларош (помните его?) оставил следующий отзыв: «Заговорив о г. Чайковском (речь шла о его романсах), занесу в свою хронику еще одно произведение его, недавно у нас исполненное отчасти, а именно его оперу “Ундину”, из которой в концерте г. Мертена были исполнены некоторые отрывки. В концерте я, к сожалению, не мог быть, но отрывки слышал на репетиции и нашел в них не только ту тщательную и элегантную оркестровку, которой всегда блистают композиции нашего даровитого соотечественника, но и местами весьма удачно переданный тон фантастического водяного царства; другие места, как мне показалось, страдали вычурностью и изысканностью, особенно большой финал произвел на меня это впечатление. Вообще же новая партитура г. Чайковского заслуживает полного внимания».
Следующей оперой Чайковского стал «Опричник», премьера которой состоялась в Мариинском театре в апреле 1874 года. Неудача с «иностранным» сюжетом побудила Петра Ильича снова обратиться к родным корням-истокам. Забегая вперед, скажем, что с «корнями» у композитора Чайковского традиционно складывалось не самым лучшим образом. Все его оперные шедевры (или шедевральные оперы) – «Евгений Онегин», «Пиковая дама», «Орлеанская дева» и «Иоланта» – от «корней» весьма далеки. «Евгений Онегин» с «Пиковой дамой» написаны основоположником современной русской литературы и первым (не побоимся этого слова) классиком отечественной литературы, но если поставить вместо Евгения Цзя Баоюя или принца Гэндзи, то это, по большому счету, ничего не изменит. А вот главного героя «Опричника» Андрея Морозова заменить иностранцем невозможно, точно так же, как невозможно переделать эту драму в подобие «Квентина Дорварда» или в «Роман о Жане Парижанине».
Работа над «Опричником» началась в феврале 1870 года. К тому времени консерватория надоела Петру Ильичу «до тошноты», он все более и более убеждался, что к преподаванию теории сочинения он не способен. С чего бы вдруг? Да все сразу: и финансы продолжали «петь романсы», и две оперы оказались неудачными, и преподавание не радовало, потому что ученики, мягко говоря, оставляли желать лучшего, а времени консерватория отнимала много. Драгоценного времени, которое можно было бы потратить на творчество. Помимо морального удовольствия, творчество могло помочь решить финансовые проблемы.
У читателей, сведущих в академических реалиях позапрошлого века, может возникнуть вопрос – почему Петр Ильич, будучи профессором Московской консерватории, вечно нуждался в деньгах? Почитаешь про других профессоров, так они на свои доходы жили на широкую ногу… Ну, если и не на широкую, то вполне обеспеченно – снимали большие квартиры, содержали семьи, ездили за границу и на воды, помогали нуждающимся… Чайковский много проигрывал в карты или рулетку? Или ему не повезло с работодателем (Рубинштейном), который оказался скрягой, платившим своим сотрудникам грошовые зарплаты?
Дело в том, что профессор профессору рознь, точнее – вуз вузу. Императорский Московский университет (обратите особое внимание на слово «императорский») был казенным учреждением и содержался за казенный счет. Университетские преподаватели были чиновниками, состоявшими на государственной службе, и имели гражданские чины по Табели о рангах. Ординарный, то есть штатный, профессор в то время (последняя четверть XIX века) получал в год в среднем три тысячи рублей. Три тысячи против четырехсот пятидесяти[84], которые получал Петр Ильич. Впечатляющая разница? Но это еще не все. Помимо основного оклада профессора дополнительно получали так называемую гонорарную надбавку за чтение лекций, которую платили из денег, вносимых за обучение студентами (то есть не из казны, а из средств учебного заведения). Размер гонорарной надбавки широко варьировался в зависимости от количества студентов и значимости конкретного курса. Как минимум – 300 рублей в год, но в отдельных случаях могло выходить и в тридцать раз больше. Но и это не все. Через пять лет службы оклад увеличивался на 20 %, а еще через пять лет – снова на 20 %. Таким образом, профессор, прослуживший десять лет, получал на 40 % больше «штатного» оклада по своей должности. Хорошо доплачивали за совместительство, а за научные труды, кроме гонораров, могли выдаваться премии. Консерватория же содержалась на довольно скромные средства Русского музыкального общества, со всеми вытекающими из этого последствиями. Разница в статусах тоже имела место – должности ординарного профессора соответствовал чин статского советника, бывший в Табеле о рангах чином пятого класса (счет
