Возрастной шовинизм (декабрь 2007) - журнал Русская жизнь

Раньше, как час пик, так в автобусе перепалка.

- Куда ты, старая, прешь? - Народ на работу едет, и она тут! Сидела бы дома, отдыхала.

- Чего, дед, толкаешься? Куда спешишь? В крематорий?

Старики тоже взрывались. - Я сорок лет на одном предприятии отработал, инвалид первой группы! Освободи место, сукин сын!

- Я блокадница! Ты, дрянь расфуфыренная, еще в пеленки срала, когда я Ленинград защищала.

Нет, былые подвиги не находили отклика, молодое поколение не знало жалости.

- Какая ты блокадница? Все блокадники на Пискаревском кладбище лежат.

- Не фиг было Ленинград защищать. Сдали бы город - мы бы сейчас, как в Германии, жили.

Наверно, те инвалиды и блокадники, кто штурмовал наземный транспорт в перестроечные годы, вымерли или уже не выходят из дома. К тому же питерские трамваи практически ликвидированы, автобусы ходят раз в час. Остались маршрутки да метро. На маршрутках много не наездишься, а в метро старики нынче сидят или стоят тихо, смирно, на места для лиц пожилого возраста не претендуют. Замечаний не делают и ничему не удивляются. Вот в вагон вошел панк с петушиным гребнем - ноль внимания. Вот молодая цыганка катит на доске с колесиками инвалида-десантника. У парня нет ни рук, ни ног, а на груди боевые ордена плюс звезда Героя. Никаких комментариев.

Если незнакомые и вступают в беседу, то это всегда женщины за пятьдесят, и обсуждают они вполголоса мелкие бытовые нужды. Громко говорить в транспорте стало неприлично. Как на Западе.

- Смешно сказать, нигде не могу купить резинку для трусов. Исчезла, прямо беда.

- Я вас научу. Мне тоже подсказали, на работе. Садитесь на электричку на Сестрорецкое направление. В Разливе сидит продавец, парень. Он этими резинками торгует. Моток - двадцать рублей. Возьмете три мотка, отдаст за пятьдесят.

- Вот спасибо! Надо невестке сказать, пусть съездит. Самой тяжело стало.

И опять тишина в вагоне. В Питере от былых времен осталась разве что традиция охотно объяснять, как проехать, как пройти. Не то в Москве… Спросишь где-нибудь на Новослободской: «Вы не знаете…» - «Не знаю!», «Вы не подскажете…» - «Нет!»

Ну что сказать вам, москвичи, на прощанье? А может, это и не москвичи вовсе?

Про очереди в советских магазинах написано много, но тема неисчерпаема. Ведь у многих вся жизнь уместилась в эти семьдесят коммунистических лет.

1975 год. Перед Новым годом в магазинах появлялись не только мандарины, но и другие полезные вещи. Туалетная бумага, например. Давали восемь рулонов в руки (почему не десять, уже не узнать). Продавцы продевали через рулоны бечевку: и неси свою гирлянду домой, хочешь - волоком по земле, хочешь - надень на шею, как папуас. Метет метель, задувает под пальто, но я решила стоять до упора: так хочется принести домой европейскую вещь!

Мимо шел занесенный снегом мужчина.

- За чем стоите? - За туалетной бумагой. - Вот засранцы!

С тех пор прошло тридцать лет, но недоумение осталось. Где логика? Почему засранцы? Казалось бы, наоборот…

Вчера ходила в «О‘ КЕЙ» за киви. По дороге к отделу фруктов тянутся ряды туалетной бумаги: упаковки по две, четыре, шесть, двадцать штук. Россыпью, наконец.

Производство: поселок Сясьстрой Ленинградской области, Венгрия, Франция, Объединенные Арабские Эмираты.

…У меня слабость: с молодости люблю хороший чай. Что значит «хороший чай» в 1980 году? Конечно, индийский, со слоном. Февраль. Чай продают во втором дворе огромного дома на Кировском проспекте. Стоять во дворе еще хуже, чем на улице, холод пробирает до костей. За мной стоит мама с маленькой девочкой. Девочка капризничает и тянет маму домой. Старуха поворачивается к девочке: «Привыкай! Всю жизнь по очередям стоять будешь». Другая старуха, добрая, дернула девочку за рукав: «Не плачь, скоро весна придет». «А что, - спросила я, - весной очередей не будет?» - «Почему не будет? Весной тепло, стоять веселей».

А еще ушедшая эпоха унесла с собой тот трепет, который охватывал советского человека при виде импортных вещей. Как о них мечтали… Я была в восьмом классе, сестра - в десятом, когда к нам стала приходить тетка с сумкой, полной импорта: кофточки, майки, шарфики… Как ее зовут, никто не знал. «Мама, когда спекулянтка придет?» - «Девочки, имейте терпение. Спекулянтка придет завтра вечером».

Звонок. Сердце забилось в груди. Идет! Радость от югославской кофточки в полоску, купленной в 1958 году, была, пожалуй, острее, чем от первого свиданья.

Господи, какими простодушными мы тогда были. Когда сын учился в школе (сейчас это дядька сорока лет), к нам приходил Алексей Васильевич, настройщик. Приходил раз в год, в конце декабря. Настроив пианино, он предъявлял работу - играл Шопена. Алексей Васильевич давным-давно окончил консерваторию, успел до войны посидеть в тюрьме, потом пять лет воевал, был ранен и теперь с женой и дочкой мирно живет у черта на рогах, но в своей, однокомнатной квартире.

Каждый раз я дарила моему настройщику что-нибудь к Новому году. Он, как и все, любил заграничное. В тот год ничего заграничного у меня не было, кроме целлофанового мешка для жарки куриц. Пачку таких мешков я получила в подарок от одного шведского туриста и девять штук успела израсходовать, остался один. Делаете так: берете мешок (он прозрачный), суете туда курицу, завязываете мешок специальной жаропрочной тесемкой, делаете в мешке дырочку и кладете в духовку дыркой вверх. Через полтора часа чудесный запах разливается по квартире. Квартиросъемщики бросают все дела и кидаются на кухню. Ножницами разрезаете мешок и выбрасываете его. Кушать подано.

Я вручила Алексею Васильевичу импортный сувенир и объяснила технологию приготовления: проще пареной репы. Старый настройщик присел к столу, аккуратно все законспектировал и ушел.

Прошел год. Опять настало время настраивать пианино. Я не смогла удержаться и спросила, понравилась ли Алексею Васильевичу курица в мешке. Он смутился. «Ничего не получилось. Я сделал все, как вы велели: завязал мешок тесемкой, проделал дырочку и положил в духовку, на средний огонь. Скоро курантам бить, а никакого запаха нет. Сидим, ждем…Жена говорит: „Может, надо было туда курицу положить?“ Я ей отвечаю: „Это же шведская вещь! Понимаешь? Курица там сама появится. Помнишь, нам достали польский грибной суп? На вид порошок, а начнешь варить - грибы откуда-то берутся. Подождем еще“». Так они и просидели перед духовкой - старые, образованные люди, любящие домашнее музицирование и свято верящие в западный прогресс.

…Пришлось мне на днях простоять в очереди шесть часов. В аптеке, за бесплатным и очень дорогим лекарством.

Очередь начинается на улице, затем, по стеночке, поднимается на второй этаж. Там, на площадке, стоит пять стульев, шестой сломан. Через три часа подошла и моя очередь посидеть на стуле, отдохнуть. Потом перемещаешься в аптечный зал, где опять стоишь час-полтора. За эти шесть часов никто не упомянул имя министра Зурабова или его сменщицы, никто не пожаловался на маленькую пенсию или на пьющего сына. Гробовая тишина: или сил нет, или и так все ясно.

Наконец я подошла к окну «Льготники». Мое лекарство закончилось. Одно утешение: поставили на «лист ожидания». Спускаясь по лестнице, я думала: какое поэтическое название - «лист ожидания»! Так можно назвать книгу стихов или повесть о поздней любви.

Людмила Сырникова

Ненавистная молодость

Не быть энергичным

При капитализме сначала поутихли, а после и вовсе пропали общественно-политические дискуссии в автобусе, троллейбусе, трамвае и метро. Даже пенсионеры демонстрируют вполне кальвинистскую замкнутость. Видать, привыкли, адаптировались к логике исторического развития. Невидимо склоняясь и хладея, мы близимся к началу своему. Если и возникнет какой-то разговор, то по старой памяти: в душе зажила уже старая рана, но нет-нет дает о себе знать, как осколочное ранение в плохую погоду. Вот наблюдение из относительно свежих. В московском маршрутном такси две бабушки рвали друг у друга из рук газету с изображением уже совершенно седого и благодушно расплывшегося Горбачева М. С. На лицах гражданок читалось явственное желание плюнуть в ненавистные очки.

- А помните, когда женушка его, Раиска-то Максимовна, посоветовала людям сапоги носить резиновые, если кожаных в продаже нет?! - кричала одна пенсионерка.

- А сама в мехах стояла, в мехах! - доказывала, что помнит, вторая.

Вышли они вместе и двинулись по направлению к магазину «Перекресток», потому что «там нет очередей».

В 1991 году, после судьбоносного, сделанного по Центральному телевидению заявления Горбачева об отставке, газета «Известия Советов народных депутатов СССР» вышла с полосным прощальным приветом; синтаксически неуклюжий заголовок светился печальной грустью: «Он приходил. Это важнее того, что он уходит». Но то был заголовок, сочиненный для межрегиональных депутатов и либеральной интеллигенции, народ с таким заголовком согласиться не мог. Ненависть к Горбачеву возникала не вдруг, постепенно: антиалкогольная кампания, пустые прилавки, жена. Сначала никакой ненависти не было вообще. В 1985-м мудрый, смекалистый народ наш прицокивал языком: «Он молодой, энергичный». Произносилось это с робкой, как стариковское дыхание, надеждой: быстро устающее от любой власти общество понимало, что ему нужен молодой и энергичный руководитель, но не вполне понимало, зачем. До сих пор образ молодого энергичного руководителя остается холодным идеалом, страшным и прекрасным одновременно, туманным, зыбким, одиноким, недосягаемым.