Эмиль Золя. Его жизнь и литературная деятельность - Михаил Барро

К счастью для Золя и Бюснаха, эти признаки само отравления злобой нашли некоторое противоядие в виде списка литераторов, получивших орден Почетного легиона. Золя в этом списке не оказалось, и этого было довольно, чтоб облегчить страдания его противников.

Теперь «Бойня» могла появиться на сцене, тем более что в публике произошла заметная реакция в пользу Золя, которого считали обиженным. Билеты на спектакль были разобраны за три недели, но, несмотря на анонсы дирекции, что мест не имеется, театр продолжали осаждать желавшие попасть на «первое». Первая сцена, самая натуралистическая, была встречена благосклонно. Вместо свистков послышались даже аплодисменты. Золя и Бюснах торжествовали: драма была спасена.

Достаточно припомнить даты первых романов из серии «Ругоны», как сейчас же возникает вопрос: где был Золя во время осады пруссаками столицы Франции и что он испытывал в эту тяжелую годину? Золя осады не видел, и если испытывал ее бедствия, то, во-первых, как патриот, а во-вторых, как большинство – косвенным образом, в виде нарушения нормальных общественных отношений. Незадолго до начала войны он женился, и так как его жена опасно заболела, то поехал на юг. Когда началась блокада Парижа, он был в Марселе и снова бился с нуждой. По счастью, он встретил в городе Арно редактора «Вестника Прованса», в котором печатались «Тайны Марселя». Тревожные минуты, переживавшиеся Францией, естественно отодвигали на задний план чисто литературные вопросы; напротив, во всех уголках несчастной страны все с нетерпением следили за новостями дня, которые как нарочно приходили с убийственной медленностью с театра войны. Героем дня была газета, и вот Арно задумал основать такой орган, доступный для всех по цене, а именно по су (2 коп.) за номер. Предполагалось, что провинция сможет заменить вдруг иссякший источник сведений, пока сердце Франции, умственный центр страны, находился в руках неприятеля. Газета была названа «Марсельезой», а Золя редактировал ее почти целиком вместе с другом детства Мариусом Ру. «Марсельеза» имела успех для провинции очень крупный. Ежедневно расходилось 10 тысяч экземпляров. Тем не менее хозяйственная часть издания была поставлена так неудачно, что вместо прибыли пришлось работать в убыток.

Между тем у Золя была на руках семья: жена и мать. Надо было подумать о более обеспеченном положении, и так как в эту пору Бордо становился в силу обстоятельств административным центром Франции, то он направился туда. Бродя по набережной Бордо вскоре после приезда, он неожиданно встретился с парижским приятелем Глэ-Бизуаном, который, как выяснилось, имел связи среди местной администрации. Глэ-Бизуан сейчас же пообещал Золя место префекта, потому что романист принадлежал к числу сотрудников «Трибуны», а этого, по словам приятеля, было достаточно.

«Трибуной» назывался еженедельный журнал. Его издание было затеяно перед выборами 1869 года с целью пропаганды. В состав редакции входили республиканцы, жаждавшие депутатских полномочий, и такие же издатели-акционеры. Золя был в числе сотрудников, но без всяких политических целей. «Здесь, – говорил он, смеясь, о „Трибуне“, – только два человека не кандидаты, это – мальчик, прислуживающий в редакции, и я». В действительности журнал приносил очень мало пользы делу, которому собирался служить, но личному составу редакции и акционерам он все-таки пригодился, потому что все они впоследствии пристроились на разные должности.

Что касается Золя, то он всегда оставался литератором и недолюбливал «чистейших» политиков, а также и политические газеты, органы различных партий, и всех одинаково называл «лавчонками».

Но теперь судьба складывалась таким образом, что приходилось придерживаться политики. Ободренный обещаниями Глэ-Бизуана, Золя вызвал из Марселя жену и мать и стал ожидать своей префектуры, а до поры до времени довольствовался положением личного секретаря Бизуана. Посреди этого переходного состояния Золя чувствовал себя вполне обескураженным. Совершенно равнодушный к политике, он в то же время роковым образом был связан с нею и, наоборот, оторван от того, что на самом деле влекло его к себе. «Мне казалось, – рассказывал он впоследствии, – что наступил конец мира, что больше никогда не будут заниматься литературой. У меня была вывезена из Парижа рукопись первой главы „Добычи“, и я иногда заглядывал в нее с таким чувством, с каким рассматривал бы очень старые бумаги, сделавшиеся памятниками прошлого. Париж казался мне далеко позади, окутанный туманом. А так как со мною были жена и мать и ничего верного по части средств, то мне казалось вполне естественным и очень благоразумным броситься очертя голову в ту политику, которую я так презирал несколько месяцев тому назад и которую, между прочим, продолжал презирать…»

Надо, впрочем, сказать, что новые покровители Золя не особенно торопились воспользоваться его услугами. Назначение его все откладывалось. Сперва хотели послать его в Ош, потом в Байонну и наконец совсем перестали говорить о префектуре, а намечали его на место супрефекта в Кастель-Сарразене. Такой оборот дела объяснялся нуждою правительства в данном пункте в человеке энергичном и владеющем пером и потому способном обеспечить своими горячими прокламациями желательный исход выборов. «Как только вы сделаете это, – говорили Золя, – вам сейчас же дадут самую выгодную префектуру». Золя согласился, и назначение было уже подписано, как вдруг пришла весть о перемирии, а затем стал свободным доступ в столицу. Этого было достаточно для того, чтобы Золя немедленно отказался от супрефектуры и поспешил в Париж.

Вернувшись в Париж, он немедленно приступил к прерванному войною печатанию второго тома «Ругонов». Само собой разумеется, это литературное предприятие, чреватое столькими волнениями в литературном мире, прошло почти незамеченным. Не такая была минута, что бы привлекать внимание читателей к романам, даже если они и принадлежали первоклассным писателям. Но мало-помалу жизнь входила в свою колею, раны заживали, на могилах вырастали трава и цветы, и богатая духом нация опять почувствовала жажду жизни всеми силами души.

В эту пору Золя жил на улице Кондамон, в небольшом особняке. Помещение было плохое, но с садом, что, собственно, и заставляло держаться за него. Золя любил ухаживать за цветами и деревьями и вообще возиться то с садовыми ножницами, то с пилой.

Но по мере того как его романы начинали пользоваться все возраставшим успехом, материальное положение Золя все улучшалось.

В 1878 году в Париже открывалась Всемирная выставка. Золя не хотелось забираться далеко от столицы. Надо было поселиться где-нибудь в окрестностях, и вот, в поисках помещения, Золя попал в Медан, хотя ехал в другое место. Уголок был прелестный. Кругом деревья: яблони, дубы и орешник. Всюду тихо, и эту тишину так живописно изредка нарушает мчащаяся лента поезда. Нашелся и дом с надписью «продается». Но Золя не хотел покупать, а только нанять, а хозяин соглашался только продать. Пришлось уступить и сделаться меданцем.