Гитлер и его бог. За кулисами феномена Гитлера - Джордж Фрекем

«Большинство участников марша были в изношенных мундирах из старых армейских запасов, порой перемежавшихся предметами гражданской одежды вроде фетровых шляп и шалей. У одного из участников сложилось впечатление, что он и его товарищи выглядят “как армия, которую разбили еще до боя”. Другой спрашивал себя, могут ли эти оборванные фигуры произвести хоть какое-то действенное впечатление на население. Но что было делать? Никто не знал заранее, что в пропагандистских целях им придется маршировать через весь город, а прошлой ночью они спали слишком мало и выпили слишком много пива. Многие страдали от жуткого похмелья» (Дэвид Лардж217).

Гитлер шагал в первом ряду, за флагами и знаменами; слева от него шел Людендорф, справа – Шойбнер-Рихтер. Также в первом ряду шел Геринг, как глава СА, Крибель, командир «Кампфбунда», Розенберг и телохранитель Гитлера Ульрих Граф (мясник, борец и известный буян). Затем, одна рядом с другой, шли три колонны: ударный отряд Stosstrupp Adolf Hitler, ветераны из мюнхенского СА и «Бунд Оберланд». За ними – «разношерстный люд». Их общая численность составляла две-три тысячи человек.

Прибыв на Мариенплац – центральную площадь Мюнхена с готическим зданием муниципалитета, – Гитлер вновь показал себя неспособным к принятию решений. Тем, кто определил курс, опять стал Людендорф. Он, будучи «при всех регалиях», направил шествие по направлению к Фельдернхалле – знаменитому зданию эпохи Возрождения рядом с площадью Одеон. Но узкая улочка, на которую вышли участники марша, была заблокирована кордоном полиции. Никому не известно, кто выстрелил первым. Через тридцать секунд – а когда стреляют, это немало – перестрелка прекратилась. Четырнадцать участников марша и четверо полицейских были убиты. Шедший рядом с Гитлером Шойбнер-Рихтер был убит одним из первых и увлек в своем падении Гитлера. Упавшего ничком фюрера закрыл своим телом Граф. В Графа попало не менее одиннадцати пуль (он выжил). Это был один из множества случаев, когда Гитлера защищало само провидение – впрочем, это можно назвать как угодно. Он отделался вывихом левого плеча, бежал и укрылся в загородном доме Ганфштенгля в Уффинге. Здесь он пытался было покончить с собой, но его остановила супруга Ганфштенгля, прекрасная Хелена, которая вырвала у него револьвер.

Тот день, когда он так «оскандалился», «свалился с каната» – как он сам выразится позднее, – на всю оставшуюся жизнь станет для Гитлера болезненным воспоминанием. Именно тогда завершился ученический этап его политической карьеры. В дальнейшем он перейдет к совершенно иной тактике: достижению власти законными средствами.

Историки до сих пор пишут, что ноябрьский путч был импровизацией. Однако Бригитта Хаман в своей книге о Гитлере и Винифред Вагнер заставляет нас в этом усомниться. Впервые Гитлер посетил Haus Wahnfried в Байрейте 1 октября 1923 года, за месяц до путча. Все присутствующие были тронуты торжественностью, с которой он впервые знакомился с местом, в котором жил, работал и был похоронен великий Вагнер. «Не подлежит сомнению, что Гитлер говорил Вагнерам о планируемом путче», – утверждает Хаман. «Очевидно, что он планировал свой визит к Винифред очень тщательно. Он появился лишь тогда, когда его уже стали считать особенным человеком, даже будущим “спасителем Германии”, прихода которого давно уже ожидали по всей стране. Тогда он уже занимал центральное положение в немецких националистических союзах. То, что он нанес этот визит именно тогда, незадолго до путча и предполагаемого захвата власти, было подобно посвящению. Перед принятием важных решений религиозные люди отправляются в паломничество. Гитлер же пришел получить благословение [Хьюстона] Чемберлена и почившего учителя Рихарда Вагнера»218. Множились слухи, строились планы, был взят напрокат фрак – и вся эта затея обернулась ошеломляющим провалом, фиаско. Однако это фиаско сделает Гитлера фигурой национального масштаба.

Где же во время гитлеровского путча находился Дитрих Эккарт? Джон Толанд обнаруживает его в Бюргербраукеллере. Эккарт был там как раз перед самым выходом демонстрантов. Он был и около Изартора – смотрел, как те проходили мимо, распевая «Штурмовую песню», написанную им самим для СА219. Тогда он уже был тяжело болен и, должно быть, следовал за колонной путчистов в автомобиле. После провалившегося переворота его тоже арестовали и поместили под стражу – сначала в тюрьму Штадельхайм, а затем – вместе с Гитлером и остальными – в крепость в Ландсберге.

Важным документом гитлеровской саги является незаконченный «диалог», написанный Эккартом несколькими месяцами ранее, в апреле и мае того года. Он назывался «Большевизм от Моисея до Ленина: диалог между Адольфом Гитлером и мной». Данный текст является записью не реального, а вымышленного диалога. Однако он, без сомнения, основывался – и в этом его особая ценность – на действительных беседах, проходивших между этими двумя людьми. Если бы эти страницы были чистым вымыслом, Эккарт никогда бы не стал давать их читать другим и их никогда не стали бы печатать после смерти автора – во всяком случае, не в нацистском издательстве Hocheneichen.

Немецкий историк Эрнст Нольте в 1961 году первым привлек внимание исследователей к этому документу, а биография Эккарта, написанная Маргарет Плевниа, с подробным комментарием и анализом этого диалога появилась в 1970 году. Однако лишь сейчас историки начали изучать этот диалог всерьез. Первые шаги Гитлера на политической сцене до сего времени были исследованы явно недостаточно. Этот поразительный пробел является не только причиной недостаточного или неверного понимания того, как формировалось мировоззрение Гитлера, он также дает свободу самым экстравагантным домыслам.

С точки зрения Плевниа, гитлеровский антисемитизм сформировался в период «между осенью 1919 года и летом 1920 года» под влиянием Эккарта. Это прослеживается в речах Гитлера, сохранившихся в архивах мюнхенской полиции. Влияние эккартовской разновидности «метафизического антисемитизма», упомянутого в предыдущей главе, бесспорно. Например, об этом свидетельствует следующий фрагмент: «Мы не хотим быть эмоциональными антисемитами, создающими атмосферу погрома: нами движет непреклонная решимость разоблачить зло в самой его основе и вырвать его с корнем. Для достижения этой цели оправданны любые средства, даже если бы нам пришлось заключить договор с дьяволом» (6.4.1920). И еще: «Если мы хотим вновь обрести здоровье, нам необходимо уничтожить эту отраву [то есть еврейский дух] как снаружи, так и внутри нас самих» (17.4.1920).

Гитлеровские антиеврейские тирады, развитие которых прослеживается со времен его зажигательных речей в Лехфельде и письма Гемлиху, становились все агрессивнее и напористее. Своего пика (на тот период) они достигнут в речи, произнесенной 13 августа 1920 года – менее чем через год после его вступления в кружок Харрера и Дрекслера. Название говорит само за себя: «Почему мы антисемиты?» Здесь Гитлер выдает весь свой антисемитский репертуар. В полицейском протоколе этой речи отмечено характерное нарастание отклика аудитории: «смех – аплодисменты – крики “браво!”, сопровождаемые аплодисментами – бурные аплодисменты – бурные продолжительные аплодисменты…» Эти протоколы ясно показывают, что германская почва была готова принять семена, которые сеял Гитлер и ему подобные.

Разумно предположить, что Эккарт хотел засвидетельствовать этим диалогом тот факт, что именно он был ментором Гитлера. Одной из возможных причин, побудивших его изложить все это на бумаге, было быстрое ухудшение здоровья. Другой причиной могло быть и то, что Гитлер больше не желал довольствоваться эккартовским «метафизическим антисемитизмом» и обратился к более осязаемым обоснованиям своей миссии. Хотя Эккарт и был пламенным антисемитом, проповедовавшим очищение германской расы от иудейского зла и пришествие фюрера, который должен повести немцев к великому будущему, его аргументация и философские идеи были слишком абстрактны для целей, которых пытался достичь своей демагогией Гитлер. Гитлер не мог призывать к уничтожению и устранению евреев, одновременно утверждая, что их зло, яд демонической расы разлит во всем человечестве, включая каждого немца, присутствующего в аудитории. Дарвинизм, в интерпретации Чемберлена и Розенберга, был куда проще и практичнее. В конце концов, антисемитизм – это что-то вроде инстинкта, и для его оправдания сойдет любое сочетание элементарнейших аргументов, как бы слабо они ни были связаны между собой. Согласие аудитории обеспечивается вдохновенностью и силой речи, а не стоящими за ней рассуждениями.

Тем не менее, многие термины (яд, отрава, паразиты, бациллы) и концепции, которые Гитлер использовал и будет использовать в дальнейшем, находятся именно здесь, в этом тексте Эккарта. Он написан в форме диалога равных, чтобы не оскорбить недавно провозглашенного фюрера, если тому доведется его прочитать. Здесь есть и шизоидное толкование библейского рассказа о евреях в Египте: египтяне не держали евреев в рабстве, наоборот, евреи занимались своей обычной подрывной деятельностью, пытаясь свергнуть фараона. Здесь есть и положение о том, что именно христиане, последователи Павла, еврея из Тарса, подточили основы Римской империи, что привело к ее крушению. (Для Гитлера – так же, как и для Вагнера, Чемберлена, Розенберга и большинства нацистов – Христос не был евреем, он был арийцем и антисемитом.) Здесь и недвусмысленное отрицательное отношение к католической церкви, в корне своей иудейской, ведь ее священное писание – плод труда евреев, а многие ее праздники и церемонии – еврейского происхождения. Эти рассуждения находятся в прямом противоречии с тем фактом, что ответственность за антисемитизм в первую очередь несут именно христианство и католическая церковь. Конечно, Эккарт не забывает здесь и о теориях еврея Карла Маркса – они распространяются с тем, чтобы евреи смогли захватить мир, именно они вдохновляют Ленина и его иудео-большевизм.