Рассказы о дяде Гиляе - Екатерина Георгиевна Киселева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«…Как-то проходил поздно осенью по Александровскому саду. Тихо. Молодой снежок забелил землю. На лавочке сидел нищий, жевал хлеб и кормил собачку, точь-в-точь лисичка. Разговорились. Оказался отставной солдат. Делал турецкую кампанию. Потом под суд попал… за промотание казенных вещей…
— Уж и вещи: шинелишка трепана, рупь цена, да сапоги старые, в коих Балканы переваливал… Просидел четыре года, выпустили с волчьим билетом: ни тебе работы, ни тебе ночлега. Жил в подвале под стеной… Спасибо, собака Лиска грела.
А через несколько дней одна из московских газет коротко сообщила, что на льду Москвы-реки „…усмотрен занесенный снегом, неизвестно кому принадлежащий труп, по-видимому, солдатского звания, в лохмотьях“. Вспомнился солдат из Александровского сада, не он ли? Написал рассказ „Человек и собака“».
Успех в «Русских ведомостях» ободрил Гиляровского. И Далматов из Пензы в письмах советовал приниматься за более серьезные вещи, чем репортажи и корреспонденции, Гиляровский попросил отца прислать из Вологды хранящиеся у него листы о заводе Сорокина. Работал над новым рассказом с увлечением, хотелось написать что-нибудь значительное, обратить внимание на то, о чем ведет речь. Приходилось отвлекаться. Ежедневные обязанности в газете не позволяли все время и силы отдавать беллетристике. Когда готов был рассказ о жизни рабочих на заводе свинцовых белил, назвал его «Обреченные» и прочел Глебу Ивановичу Успенскому. Не кто-нибудь — Успенский говорил тогда дяде Гиляю:
— Ведь это золото! Чего ты свои репортерские заметки лупишь? Ведь ты из глубины вышел, где никто не бывал, пиши… пиши все, что видел.
Рассказ «Обреченные» опубликовал тоже в «Русских ведомостях», он повлек за собой вызов редактора газеты Соболевского в цензуру.
О рассказе «В глухую» В. А. Гиляровский написал: «Это Грачевские трущобы, и типы их с натуры, и место, каким видел, да только изменил фамилии и клички, слишком известные тогда в Москве».
Чехов и Успенский советовали дяде Гиляю все его рассказы, разбросанные по газетам и журналам, собрать воедино и издать. Так он и сделал.
Весть о запрещении «Трущобных людей» быстро облетела литературные круги Москвы. Первым пришел в Столешники к дяде Гиляю Антон Павлович Чехов. Вместе решили — надо ехать хлопотать в Петербург. Помогали дяде Гиляю Глеб Иванович Успенский, Яков Петрович Полонский и старый друг по театру актер Модест Иванович Писарев. Сообща делали все возможное. Часы, обреченные на ожидание, проводил дядя Гиляй в Петербурге у Полонского. Ежедневно сам ходил в Главное управление по делам печати. Его долго не принимали, не хотели разговаривать. К этому времени в Петербург переехал Далматов: пригласили на сцену Александрийского театра. Гиляровский бывал вечерами и у него. Ежедневно писал из Петербурга жене и получал от нее вести из Москвы, сообщала то и дело: «был Чехов», «заходил Чехов». Беспокоился Антон Павлович, ждал новостей. А они были грустными. Полонский добился приема у самых высоких чиновников в Главном управлении печати. Дядя Гиляй записал слова ответа главного цензора: «…Книга производит удручающее впечатление, заставляет слишком задуматься, обвиняет общество в том, что оно создает трущобы». Дядя Гиляй и сам в конце концов попал в Главное управление печати, где ясно дали понять — надежды на выпуск книги, на отмену решения московского цензора нет. Приговор Петербурга был краток: книгу сжечь.
Отпечатано ее было 1800 экземпляров. Только один случайно достался автору. Со временем дядя Гиляй одел его в переплет, темно-зеленый, с золотым тиснением слов: «Гиляровский. „Трущобные люди“».
Книгу жгли в Москве, в Сущевской части.[7] Несколько отдельных страниц пожарные, обманув бдительное око стражи, выкрали и подарили дяде Гиляю. Он вложил их необрезанными в свою. Форзац книги «Трущобные люди» и ее титульный лист, они из простой белой бумаги, со временем заполнены были двумя записями. Одну, краткую, сделал, он сам. После названия «Трущобные люди» четко и ясно вывел: «Обреченные». Другую внес доктор Пясецкий, близкий знакомый Гиляровского, участник русско-турецкой войны 1877–1878 годов. Несколько пространно он в 90-х годах выразил надежду, что узнают когда-нибудь люди о написанном в книге и постараются исправить такую жизнь. С годами дядя Гиляй сделал к иным рассказам пометки, заменил кое-какие слова, вставил фамилии, названия мест. Хранил книгу всегда под рукой в ящике письменного стола. Владимир Алексеевич систематически дневников не вел — время не позволяло. Лишь иногда, при случае, вносил соображения, факты, которые не хотел забыть, либо в записные книжки, либо просто на отдельных, попавшихся под руку листах бумаги. И можно прочесть на одном из них: «Работал по изучению быта Москвы, трущоб, быта мастеровых, прислуги, вообще бедноты. Об этом и первая книга была, так и назвал „Трущобные люди“. Уничтожили ее в 1888 году. И с той поры бросил писать рассказы, бросил работу над задуманной серией повестей из жизни трущоб, запрещение книги отбило всякую охоту продолжать…»
Прошло время. На страницах газет дядя Гиляй по-прежнему рассказывал о судьбах людей московских трущоб, ночлежек, но собственную жизнь история с первой книгой заметно осложнила.
В ИЗДАТЕЛЬСКОЙ УПРЯЖКЕ
Костер Сущевской части, поглотивший книгу «Трущобные люди», заставил Гиляровского открыть контору объявлений.
В папках с давнишними рукописями, газетными вырезками дяди Гиляя встречаются разноцветные, круглые и квадратные бумажные наклейки. Удлиненными буквами особого типографского набора, словно вязью, на них написано: «Контора объявлений», а в середине четко и ясно: «В. А. Гиляровского».
Причина, которая заставила дядю Гиляя открыть контору, был долг издателям братьям Вернер. Счет по издержкам типографии возрос до двухсот восьмидесяти рублей — для журналиста тех лет сумма
