Хроники Дебила. Свиток 1. Волшебный Меч - Егор Чекрыгин

Так что после диетического обеда, состоящего из оленьей печени и пары чипсин, мы отправились в путь. Идти было не больше километра. Но путь мне этот стоил, наверное, десятка лет жизни. Однако я дошел. Дошел, потому что иначе все эти муки, страхи и лишения последнего времени потеряли бы всякий смысл. Я должен был закончить дело, за которое взялся, и выкачать из пленника хоть немного информации.

Однако то, что я увидел, напрочь убило эти надежды, — мой друг Пивасик лежал смотанный по рукам и ногам, и от него шла вонь испражнений и гниющего мяса… Он точно был не жилец. Удивительно, что он вообще протянул все это время. Все-таки местные — невероятно крепкие ребята. Лга’нхи равнодушно ткнул его тупой стороной копья, для него ведь Пивасик не был «люди», а значит, даже мысль о жалости к нему была смешна. Да и полноценным человеком он, как недавно выяснилось, тоже не был, выводя свою родословную от птиц.

Пивасик, почувствовав тычок, открыл глаза. Одного взгляда в эти глаза мне хватило, чтобы понять, что никакого допроса не будет. В этих глазах была сплошная мука и невероятная усталость. Кем бы ни был Пивасик при жизни, сколько бы людей ни грохнул своим ледорубом, но таких мук он не заслужил… Так что надо сказать Лга’нхи, чтобы тот… Нельзя такое сказать Лга’нхи! Нельзя ему позволять делать грязную работу за себя! Не потому, что это подло по отношению к моему товарищу, для него-то это как комара раздавить — одно удовольствие. Нельзя по отношению к самому себе и… Пивасику. Нас связала драка у озера, его попытки бежать и мои, не дать ему это сделать, и совместный мучительный поход, где его в конце пути ждала смерть, а меня жизнь. А значит, и завершающий штрих в этой истории должен поставить именно я… несмотря на весь ужас, что охватывал меня при мысли о том, что мне сейчас предстоит убить человека. Убить не в бою, не в объятиях ярости, страха и безумия, а вот так вот — больного, лежащего, связанного по рукам и ногам. И фигня, что я приношу ему облегчение, нельзя этим утешаться. Я заберу его жизнь, и это в меня перейдет его сила, если я, конечно, смогу вынести подобный груз… Если смогу — я воин и достоин права жить дальше. Нет — вечный дебил, о которого все будут только ноги вытирать. Таковы правила местной жизни. Да. Становится немного понятней презрение местных к тем, кто может убить на расстоянии. Они убивают лицом к лицу, беря себе вместе с добычей всю боль, страх и разочарование свой жертвы. И только тот, кто способен это пережить, достоин называться воином и мужчиной.

Я смог… Я опустился рядом с ним на колени, еле сдерживая рвотные позывы от невыносимой вони. Кажется, он узнал меня и понял, что сейчас произойдет. И клянусь, я правда увидел в них искорки радости и облегчения. Он что-то залопотал, кося глазами на свои руки. Ну да, конечно, наверное, не очень радостно умирать со связанными руками. Да и воин должен умирать с оружием в руках. Так, по крайней мере, считали викинги. Вот только из оружия у меня был лишь малый кинжал, всего-то раза в два больше ножичка Осакат. Я бы и его оставил в стойбище, ибо сейчас даже его вес казался мне невыносимой тяжестью, но воин без оружия не ходит даже поссать, не пойдет он безоружным и навстречу с врагом.

Я развязал веревки, связывающие руки и ноги пленника, быстро нашел подходящий камень и обвязал вокруг него ремни, сделав кистень, петлю которого и надел Пивасику на запястье правой руки. Тот это оценил и залопотал что-то благодарственное и еще… Несколько раз мелькнуло знакомое «оуоо», что, как я понял, означало верблюда. Хрен его знает, то ли он просил отправить это несносное животное с собой, то ли умолял о нем позаботиться… Скорее второе, по крайней мере, у степняков не было обычая брать с собой в загробный мир своих животных. (Кстати, где эта тварь?)

Теперь самое главное, как правильно убить? Резать горло? Так ведь я не душман какой-нибудь… Говорят, это долгая смерть, а я хочу избавить Пивасика от мучений, а не добавлять их ему… Еще читал, что можно ударить под нижнюю челюсть, чтобы нож сразу в мозг вошел. Я было примерился. Это вроде называют ударом римского легионера. Их короткие мечи очень даже позволяли наносить такие удары. А интересно, мой кинжал намного меньше легионерского меча? Достанет ли он до мозга? И как там в голове… В смысле, сплошная пустота или есть какие-то перегородки, которые придется пробивать? Наверное, есть, иначе мозг в брюхо провалится… Ай, хрен с ним, ударю в сердце.

Примерился, замахнулся и ударил в то место, где обычно на картинках рисуют человеческое сердце. Пивасик дернулся, выгнулся дугой, затрясся, изо рта пошла кровь и полились какие-то жуткие хрипы… Кажется, так быть не должно! Не без труда выдернул кинжал, примерился и ударил еще раз. Ух… На этот раз, кажется, получилось, Пивасик замер неподвижно, его широко раскрытые глаза начали стекленеть. Я смотрел, как стекленеют и мутнеют эти глаза, пока Лга’нхи пинком не сбил меня в сторону, разорвав зрительный контакт. Наверное, правильно, иначе я бы точно ушел за кромку вместе с первым человеком, которого убил. Потом меня долго рвало. Кажется, в желудке уже было чище, чем в операционной, но жуткие спазмы все еще продолжали сотрясать все тело. А потом я снял с Пивасика скальп.

Вот так я официально стал воином, хорошенько проблевавшись.

Обратно я уже не столько шел, сколько ехал на Лга’нхи. Наверное, ему и впрямь было бы проще посадить меня на закорки и бегом довезти до стойбища, чем тащить, подхватив за плечи, давая возможность делать вид, будто я самостоятельно перебираю ногами. Мне бы, наверное, тоже было это проще. Но я до сих пор очень благодарен своему приятелю, что он этого не сделал. Ведь это означало, что, убив своего врага и выполнив обещанное, я в его глазах стал «пацаном, который Сделал». А такие пацаны слабостей не испытывают и на ручки к боевым товарищам не лезут.

Потом опять были сутки горячки и бреда. То ли от преждевременных усилий, то ли от излишних переживаний, моя болячка вернулась. Соплеменники восприняли это как должное, поскольку рецидивы болезни полностью вписывались в обе их теории. Лга’нхи сам был воином и знал, что такое взять свою первую добычу, и знал, что духи жертвы всегда терзают победителя. Осакат понимала, что это не ее бабье дело, и, коли кое-кто такой дебил, что сам лезет в яму со змеями или общается с мертвяками, кто она такая, чтобы его от этого удерживать?

А потом я разбирал добычу. Оказалось, что взять добычу мало, ею еще надо грамотно распорядиться, иначе придется таскать ее на собственном горбе, а это тяжело. Проще всего оказалось распорядиться украшениями-амулетами, которых у Пивасика тоже было немало. Я просто оставил их на трупе. Мне все-таки хотелось обойтись со своей жертвой как-то достойней и благородней. У степняков тело воина оставляли лежать с его амулетами и оружием… Так пусть и Пивасику будет чем похвастаться на том свете. Лга’нхи, видно, счел, что таким образом я задабриваю духов врага, и не возражал. Да и не мог возражать, это моя добыча.

Затем оружие. При всем моем уважении к Пивасику, пулеметик-то я ему не отдам. В смысле, слишком уж большая это ценность, чтобы оставлять бронзовое оружие на трупе. Копье, конечно, отдал Лга’нхи. Он хоть и делал вид, что ему по фигу, но ходил вокруг него, как кот вокруг банки со сметаной. Если бы я соврал не про волшебный меч, а волшебное копье, он бы уже наверняка думал, что обрел искомое, ибо искренне считал его настоящим чудом. Я и сам поразился, когда выбрал время толком разглядеть сей человекоубийственный дивайс, — длиной хорошо за три метра, что неудивительно, верблюд — скотина довольно высокая, и чтобы с него достать противника, инструмент должен быть подходящего размера. Длинный, похожий на меч, наконечник, украшенный изображением каких-то хищных птиц, им можно было как колоть, так и рубить. А обратный конец снабжен подтоком-противовесом, сдвигающим центр тяжести на последнюю треть копья. В общем, оружие было весьма технологично и продуманно. Неудивительно, что Лга’нхи сразу в него влюбился. Так что я подарил бы ему его в любом случае, даже если бы думал, что сам смогу управиться с этакой хреновиной. В довесок к копью хотел еще сбагрить и небольшой круглый щит, сплетенный из прутьев и обтянутый кожей, поверх которой были нашиты бронзовые бляшки, но этот заносчивый сноб от него отказался. Особенно после того, как я сам взялся демонстрировать, как им пользоваться. Лга’нхи, обозначив удар острием в голову, подсек мне тупым концом ноги, после чего гордо заявил, что раз его дедушки обходились без этой дурацкой корзинки на руке, то и он как-нибудь обойдется, и вообще во вторую руку лучше уж взять дубину… и так демонстративно повел глазками в сторону клевца. Фигушки, обойдешься топориком. Клевец я уже себе присмотрел, он мне как раз по руке будет, да и чехол без проблем можно за спину подвесить, чтобы бегать не мешал. Еще я оставил себе пояс с кинжалами. Один покороче, с клинком сантиметров 20 длиной, а другой — раза в полтора длиннее, вообще мог сойти за небольшой меч… А главное, это оружие было достаточно легким, чтобы не мешать бегству от врага! Из старого оружия я оставил себе дротик, а дубинку на радостях подарил Осакат, которая через пару-тройку дней обменяла ее у Лга’нхи на топорик… Впрочем, это уже их дело. А вот со шлемом и панцирем вышли проблемы. Лга’нхи, только глянув на них, заявил, что бегать в этом невозможно и что напялить такое на себя может только глупец. М-да, пожалуй, отчасти придется с ним согласиться, плотный кожаный панцирь, обшитый бронзовыми пластинами, не слишком способствует марафонским забегам — и тело не дышит, и тяжесть мешает. В нем хорошо передвигаться, сидя на спине верблюда или лошади. Хотя, с другой стороны… Осакат объяснила, почему она зовет верблюжатников живыми мертвецами. Ее дядюшка, прежде чем умереть, умудрился ударить одного из налетчиков копьем. Да так ловко, что тот вылетел из седла… А потом, наблюдая из укрытия, Осакат видела, как враг поднялся и как ни в чем не бывало опять забрался на свою зверушку. (Кстати, о зверушках, где верблюд?) Это заставило ее вспомнить абсолютно достоверные истории своего племени о живых мертвецах, которых можно протыкать копьями, кинжалами и мечами хоть до бесконечности, единственная возможность их убить — это отрубить ноги, чтобы не могли убежать, а потом сжечь в костре.