Старослободские повести - Геннадий Скобликов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А то бывало: рассмеется Галя какому-то там анекдоту или истории какой — и тут же будто спохватится, прервет смех... и опять будто спохватится и смеется уже через силу, чтоб, значит, друзья и подруги не заметили и не смущались.
Разговаривали они все время или о книжках, или еще о чем — но всегда о постороннем, а ни разу не слыхала Варвара, чтоб друзья говорили с Галей о ее болезни, или обнадежили, что выздоровеет она. Видно, они тоже знали о ней все, потому и не говорили. И хоть было тут в общем-то все правильно, — чем-то и не нравилось Варваре такое их умолчание о самом главном для Гали. Так и представлялось ей, что вот выйдут они из палаты и уже совсем по-другому будут говорить между собой... И Галя тоже, конечно, знает, что́ и ка́к будут они говорить о ней там, на улице. Друзья уходили, подбадривающе кивали Гале, и она кивала им, улыбалась... а в глазах такая была тоска!..
Как-то разговорились они с Галей о ней, о Варваре. Слово за слово — и она рассказала Гале всю свою жизнь. И о матери с отцом, и о муже, и о детях: как растила их, как голодали в сорок седьмом году — ели хлеб из толченых липовых листьев, замешанных на молотой лузге, как потом разъехались дочери одна за другой, а они остались вот вдвоем с сыном. О Колюшке своем рассказала ей. (Галя уже видела его, приезжал в выходной. Колюшка удивился, что мать в новой и такой вот палате, стеснялся Гали, прятал в колени свои темные от мазута руки, все в ссадинах; передачу, что он там принес ей, так и не стал выкладывать на стол, оставил ей вместе с сеткой. И разговора обстоятельного, как там дома, у них не получилось: Колюшка явно стеснялся говорить — и она тоже много не спрашивала его. Да и о себе она ничего толком не могла сказать ему — мешала Галя.)
Галя слушала ее внимательно, с явным интересом... и, видела Варвара, с каким-то своим отношением ко всему, о чем слышала. Она почти не перебивала Варвару, только изредка переспрашивала о чем-нибудь, непонятном ей, или уточняя сказанное Варварой.
— А теперь, теть Варь? — спросила она, когда Варвара замолчала.
— Что, Галь, теперь?
— Ну, как живут там у вас?
— Да так вот и живут. Ты ж, говорила, ездила в колхоз, стало быть, видела. Ну, может, в других местах и по-другому, не знаю. С хлебом, конечно, лучше стало, чтоб, сказать, голодал кто, этого уже нет. А все равно трудно, Галь, брехать тебе тоже не стану. Людей с каждым годом остается все меньше: молодые уезжают, а старые стареют, — а ить работа та же, что и раньше была. Вязать теперь не вяжем — так бурака по два с половиной гектара на бабу, другие девки да бабы молодые — доярками, темно из дома уходят и темно приходят. А ить и дома надо: огород, скотина, дети... День-деньской и крутятся бабы, как белки в колесе. Что и купят себе хорошего одеться — так надеть некогда. Что будни, что праздник — у нас там все одно. Поотошли у нас, Галь, и старые наши праздники. Так, только что напьются мужики, да ребята из города поприедут, драку спьяну затеют — вот тебе и праздник весь...
— Что-то я тебе уж больно плохого наговорила! — спохватилась Варвара. — ...Да ить это все правда, Галь. Может, если б молодые не разъезжались, так оно и веселей бы было. А от нас, старых, много ли теперь толку...
— Ну, а от нас еще меньше! — выпалила Галя с какой-то отрешенной уверенностью.
— Вы молодые — как же это от вас меньше? — не согласилась Варвара.
— Потому что мы сами не знаем, что нам надо, — как уже готовое тут же ответила ей Галя. — Вы ж, теть Варь, знали... — Она больше не спрашивала: она явно приготовилась доказывать, — ...вы знали, что вам надо, и делали, что нужно было. А мы... мы ищем, чем бы это нам заняться! — Она выговорила это с издевкой, зло. — Мы все мечемся: один туда, другой сюда... Себя ищем! Вы вот видели, приходят сюда ко мне: почти все уже с институтами, все такие грамотные, умные!.. А, думаете, кто-нибудь из них знает — что ему надо? И я такая ж была, как они, вы не думайте. Мы не знаем, чего хотим, что нам нужно. А вы знали!..
— Как же это — не знаете? Чего ж знать-то?
— Вот и вы, как мой отец! — вскинулась Галя. Но тут же сдалась, прикусила нижнюю губу. — ...Простите, тетя Варь, я не так хотела сказать. — И у нее выступили слезы.
— Ну что ты, Галь? — обеспокоенно начала утешать ее Варвара. Она не совсем понимала, что происходит с этой Галей, и жалела уже, что такой вот вышел у них разговор. Вон как разволновалась она, бедная, — и из-за чего? Сгубила ее эта проклятая болезнь — вот и нервничает она, говорит, чего, наверно, раньше и не думала.
— Он, тетя Варь... — Галя резко вытерла ладонью слезы. — Он тоже никогда не понимал, как это я не знаю — что мне надо. А сам он?.. Вы — другое дело, вы своим делом всю жизнь занимались. А он? То на одной работе, то на другой — и всю жизнь одни заседания. Люди работают — и перед ним, видите ли, отчитываются, как они работают. А что он сам делает? Он же, я знаю, он сам ничего не умеет. Даже говорит — и то по чужим бумажкам, все его доклады за него другие пишут. Если б он хоть раз понял, как мне бывало стыдно за него! — Она опять заплакала и опять резко вытерла ладонью слезы. — Все говорит, что для людей старается, — а, вы думаете, он замечает живых людей? Меня после школы все в институт гнал. Хоть в педагогический, хоть в медицинский — не важно в какой, но чтоб обязательно в институт. Ему ничего не стоило устроить меня. А я, тетя Варя, сама не знала, чего хочу и что мне надо. И не захотела — лишь бы в институт, пошла работать продавцом в книжный магазин. Если б вы знали, что у нас дома было: его дочь — и продавец! И вообще... все я не по его думаю, все не то говорю. И с чего это я должна была думать по его!..
— Ну, Галь, он отец тебе, — примиряюще сказала Варвара. — На отца грех вот так обижаться. Ить, наверное, тоже хочет, чтоб было у тебя как лучше.
— Знаете, тетя Варь... — Галя говорила уже спокойней. И как-то так особенно доверительно к ней, к Варваре. — Я вот, честное слово, вы не подумайте: я всегда любила его, и, наверное, и теперь люблю. Но он... как вот вам сказать? Понимаете, он людей не видит. Я это тоже не стану вам зря говорить. Он хочет, чтоб и думали все одинаково — как он, и делали — как это только ему кажется нужным. А что другие, хотя бы вот я, могут думать совсем иначе, — этого он не понимает. Понимаете, он не хочет этого понимать. Вот мы и не уживались с ним.
— И все равно, Галь, не думала я, что ты такая сердитая, — засмеялась Варвара, но этот ее смешок был искусственный. Сказала же она искренне.
— А вы, тетя Варь, не сердитая?
— Так ты, Галь, что ж приравниваешь меня к себе! — ответила ей Варвара. — У тебя жизнь совсем иная, чем у меня или у детей моих. А вот — видишь: не сердитая я, Галь. Брехать не стану, всякое было... я тебе вот рассказывала нынче. А так... И зло, бывало, приходило, и сколько раз вон как обидно было — все было. А проходит время — и вроде забываешь все, и душа отходит. Ить это, Галь, тоже тяжело — всю жизнь зло в себе носить. От зла, Галь, зло и родится, ничего хорошего от него не будет. Я, конечно, не знаю, Галь, твоего отца — тебе самой видней, ты дочь его, может, и правда оно все, как ты говоришь. Да ить, может, он, отец твой, и не сам по себе такой стал, может, работа такая у него — вот он и привык. Дочь ты ему — вот он и хотел, как лучше тебе...
— А вы знаете, что для вашего сына лучше?
— А кто его, Галь, знает, — просто сказала Варвара. — Откуда мне знать. Раньше хотел вот на летчика, да я говорила тебе, как вышло. Теперь вот трактористом работает. С трактором возиться любит, это я знаю. А что ему там еще надо — этого я не скажу тебе, не знаю. Раньше мы знали: отец с матерью на земле сидят — и тебе тут место. А теперь... это-то ты правду говоришь: и сам господь бог не разберет, что кому надо...
На этом как-то и иссяк их разговор.
Хотелось Варваре сказать Гале: не случись с тобой твоя болезнь, милая, вышла б ты замуж, нарожала б детей — и не спрашивала б потом, что тебе надо. Да в положении Гали нельзя было сказать ей этого. А потом: может, и по правде не знает она, эта Галя, что ей надо. Книжки всю жизнь читала — а что книжки, если дела своего на земле не нашла... Вспомнилась — и такой простой и ясной представилась Варваре своя собственная молодость. Не мучилась она: что ей надо, а чего не надо. Бывало, отец с матерью радовались хорошему дню или что урожайный год — и она, Варька-Варюха, радовалась вместе с ними. Мать с отцом с любовью свое дело делали — и она ни о чем другом не думала. Замуж вышла — и вся жизнь наперед видна была. Дети, работа — а что еще человеку?! Делай доброе дело, живи честно своим трудом — и что больше-то надо?! Ить так просто все было... А и их, подумала она и о Гале, и о своем Колюшке, и вообще о молодых, — и их тоже понять надо. И им, старым, нечего сравнивать с собой своих детей, мерить их на свой аршин. Другой жизнь стала — и дети их растут совсем другими. Хоть бы вот она сама, когда молодой была, или Мишка — да и все другие: жили, работали, детей рожали — и все тут. А нынешние — ...умные они. Вот хоть и эта Галя, хоть и ее Колюшка: разные они, конечно, а и чем-то похожи друг на друга. Вон ведь как судят о жизни, сами во всем разобраться хотят. Та же вот Галя: как она даже о родном отце! Что ей — хлеба не хватало, что ли? Или Колюшка ее: зарабатывает хорошо, обут и одет, хата есть — чего б, казалось, по прежней-то жизни, еще надо? А ить чует она: чего-то другого не хватает ему. Да и сама вот, когда смотрела на Галиных друзей: разве не было ей обидно за своего Колюшку, что не так оно у него получилось, как он хотел? А эта вот Галя в институт не захотела — книжки продавать пошла. И не скажешь, что с жиру бесится или еще там какая она — видно же человека. Только... что все это даст им, что? Рожаешь, растишь — надеешься, что хоть дети, может, будут счастливее отца с матерью. А присмотришься вот: нет, и у них тоже трудная начинается жизнь. Голодными не сидят — так чего-то другого не хватает. И правда: поди вот разберись — чего? А и к прежним меркам их не вернешь: нечего им, старым, мерить своих детей старыми мерками. Плохо, если хорошее из того старого не узнают или порастеряют они, а так — нечего их судить, что не похожи они на матерей с отцами. Они, старые, тоже им, своим детям, закавык понаставили — поди разберись! Колюшка ж вон, она-то знает, до сих пор ни Андрею, ни кому там еще за отца простить не может. Мстить он, конечно, хотя бы тому же Андрею, она знает, не будет — а тяжесть все равно в душе носит: поди скажи, когда отойдет она у него. А эта вот Галя — вишь, как на отца: людей, говорит, не видит, — есть, стало быть, и у нее своя мерка и к себе, и к родным отцу-матери. Лежит вот, глаза закрыла — а лоб морщит, думает там что-то свое... Жить-то, бедной, ничего уже осталось, на уколах и держится, кислородную подушку каждый вечер приносят, чтоб надышалась на ночь — а в голове вон что!.. И держится, милая: приступы вон какие бывают, с каждым днем тает как свечка — а держится. Матери только и жалуется на боли, да и то без слез...