«Фрам» в полярном море - Фритьоф Нансен

Погода в течение первой половины января стояла хорошая; небо ясное, мороз-40… – 50 °C. Самый холодный день был 15 января, когда термометр показывал от -50 до -52 °C. В последние две недели января температура держалась значительно выше, но в феврале снова упала, 13-го она опять дошла приблизительно до -48 °C, а затем снова стала повышаться, достигнув примерно -35 °C в конце февраля. С 5 марта, когда термометр показывал -45 °C, температура стала быстро повышаться. 12 марта было -12 °C, 27 марта -6 °C; хотя, само собой разумеется, временами случались и более холодные дни. Апрель был почти весь довольно холодный: около -25 °C. Самый холодный день выдался 13-го, когда было -34 °C. Первая неделя мая была также довольно холодная: от -20 до -25 °C, вторая неделя уже теплее: около -14 °C. 21 мая впервые за этот год температура поднялась выше нуля; максимальный термометр во время вечернего отсчета показал плюс 0,9 °C.

Отдельные дни в течение этой зимы отличались удивительно большими и неожиданными колебаниями температуры. Такова была, например, пятница 21 февраля. Утром было облачно и дул свежий ветер с ЮВ. Попозже днем ветер перешел внезапно к ЮЗ и скорость его уменьшилась до 4,4 м; одновременно температура понизилась с -7 °C (утром) до -25 °C (перед самой переменой ветра), а затем к 8 ч вечера опять быстро поднялась до -6,2 °C.

В моем дневнике записано:

«Вечером я погулял немного по палубе и, прежде чем спуститься вниз, решил посмотреть, что делается за кормой. Высунув голову из-под тента, почувствовал такую теплую струю воздуха, что невольно мне пришла в голову мысль о пожаре на корабле. Вскоре я понял, что просто температура значительно повысилась с того времени, как я был под открытым небом.

Скотт-Хансен и я вышли потом наверх и поставили термометр под тентом; он показал -19 °C, тогда как наружный термометр показывал -6 °C. Долго ходили мы взад и вперед, вдыхая полной грудью теплый воздух. Бесконечно приятно было чувствовать на лице это теплое дуновение. Да, большая разница – жить при такой температуре или ежедневно вдыхать морозный воздух в 40–50 °C. Меня, правда, это не особенно тяготило, но многие жалуются, что у них болит грудь. Я только после большого моциона ощущал, что во рту пересыхает».

На следующий день, 22 февраля, ветер с утра дул с ЮЮВ, но позже он перешел в западный шторм со скоростью 17 м/с. Барометр никогда еще за все время экспедиции не падал так низко; он показывал 723,6 мм. Крутила такая вьюга, что в трех шагах от судна невозможно было ничего разглядеть; будку с термометрами на льду в несколько минут занесло снегом, отсчитать показания приборов стало невозможно. Внизу, в кают-компании, тоже было не особенно уютно: тяги не было, и мы тщетно пытались растопить печку; в конце концов пришлось залить огонь, чтобы не задохнуться от дыма. В воскресенье вечером непогода унялась, но в понедельник и вторник задул свежий ветер со снегом и метелью при 28 °C мороза. Только в среду днем погода по-настоящему прояснилась, и скорость ветра упала до 6 м. Тогда, наконец, и мы и собаки смогли сойти на лед и немного поразмяться. Собаки хотели было выбраться на воздух еще утром, но даже они нашли, что погода отвратительная, и опять забились в конуры.

Таких скверных дней случалось немало, и не только зимой, но и летом; обычно непогода длилась не больше одного дня и не влекла за собой больших неприятностей. Напротив, мы не без удовольствия приветствовали ненастье, в особенности если оно сопровождалось свежим ветром, который быстро гнал лед на запад. Наш дрейф и все, что было связано с ним, интересовало нас, конечно, больше всего. Поэтому настроение бывало часто гораздо лучше в ненастье, чем в ясные, светлые дни со слабым ветерком или полным затишьем и лучистым северным сиянием по ночам.

Вообще говоря, дрейфом, особенно в январе и в первую неделю февраля, мы были вполне довольны. За этот промежуток времени судно прошло с 48° до 25° долготы; широта оставалась примерно 84°50 . Лучше всего продвигались с 28 января по 3 февраля, когда непрерывно дул крепкий попутный ветер с востока, усилившийся в воскресенье, 2 февраля, до 18–21,6 м/с, а при шквалах – еще больше. Это была единственная настоящая буря за все путешествие. В субботу, 1 февраля, прошли меридиан Вардё, и по этому случаю устроили вечером маленький пир. 15 февраля находились под 84°20 северной широты и 23°28 восточной долготы, а потом нас снова отнесло на порядочное расстояние назад. 29 февраля оказались под 27° восточной долготы. После этого нас стало медленно нести на запад и несколько быстрее на юг, так что 16 мая очутились под 83°45 северной широты и 12°50 восточной долготы.

Дрейф служил поводом для многочисленных пари, в особенности, когда дело шло хорошо и настроение, следовательно, поднималось. Как-то раз в конце января, когда лаг показывал, что «Фрам» довольно быстро движется вперед в желательном направлении, Хенриксен, возвысив голос, заявил: «Я с вами еще ни разу не держал пари, капитан; давайте поспорим, как далеко мы ушли к югу». – «Ну, что же», – ответил я, и мы поспорили на порцию семги. Я утверждал, что мы никак не южнее 84°40 – самое большее – между 40 и 41 . Хенриксен стоял на том, что мы находимся между 36 – 37 . Скотт-Хансен произвел наблюдение, и по точному астрономическому определению выяснилось, Хенриксен проиграл: широта была 84°40,2 .

С тех пор, как нас покинули последние залетные птицы, и до 28 февраля мы нигде не видели ни одного живого существа. Во время многочисленных лыжных блужданий по льду ни разу не наткнулись даже на медвежьи следы. Но 28 февраля в шесть часов утра в каюту ворвался Петтерсен с вестью, что неподалеку от корабля видны два медведя. Я поспешил на палубу, но было еще так темно, что никак не удавалось ничего разглядеть, хотя Петтерсен указывал куда-то пальцем. Наконец, я увидел их: они медленно, вразвалку приближались к судну. Примерно в 150 м от «Фрама» медведи остановились. Я попробовал взять их на мушку, но было слишком темно, и, не рассчитывая на удачный выстрел, я решил подождать, не подойдут ли они поближе. Гости постояли немного, тараща глаза на судно, потом круто повернулись и потрусили прочь.

Я спросил Петтерсена, не может ли он поджарить что-нибудь, распространяющее сильный и вкусный запах, который мог бы подманить медведей. Он подумал минутку, потом бросился вниз и вынес сковородку с жареным салом и луком. «Черт меня побери, если это не пахнет!» – воскликнул он, постукивая сковородкой о борт. Медведи давным-давно исчезли из виду. Было холодно, градусов 35 мороза, я поспешил вниз за шубой. Но не успел надеть ее, как прибежал Бентсен с просьбой поторопиться: медведи бегут назад. Одним прыжком мы выскочили на палубу. Теперь звери были всего на расстоянии 100 м или около того по прямой линии. Я присел на корточки за бортом, хорошенько прицелился и… осечка. Медведи круто приостановились и стали, пожалуй, подумывать об отступлении. Я поспешно снова взвел курок и выстрелил в самого крупного зверя. Он со страшным ревом упал навзничь. Тогда я выстрелил по второму. Сделав сначала изящный антраша, он опрокинулся на спину. Потом оба встали и сделали несколько шагов вперед, но снова попали под обстрел. Я подарил каждому из них по одному из двух оставшихся у меня зарядов, но и этого оказалось для таких живучих тварей недостаточно. Петтерсен, увлеченный зрелищем охоты, сбежал по трапу вниз и безоружный пустился было вдогонку за медведями. Тут на него вдруг напала нерешительность, и он крикнул Бентсену, чтобы тот шел за ним. Но Бентсен, у которого тоже не было в руках оружия, как легко понять, мало был расположен преследовать раненых медведей. Запасшись патронами, я догнал Петтерсена уже на полдороге между медведями и «Фрамом».