Молот Люцифера - Ларри Нивен

Вошла Леонилла и отодвинула в сторону одну из проб крови и соответствующую карточку. Она ничего не объясняла, да в этом и не было необходимости. Маурин взяла карточку и прочитала написанное на ней имя. Одна из дочерей Арамсона, шестнадцатилетняя девочка. Была ранена, бросая в наступающих динамитную гранату.

— Будь у нас пенициллин, я, наверное, спасла бы ее, — сказала Леонилла. — Но пенициллина нет, и никогда уже не будет.

— Мы не сможем самостоятельно производить его? — спросила Маурин.

Леонилла покачала головой.

— Может быть, сможем производить сульфамидные препараты. Но все остальные антибиотики — нет. Для этого потребовалось бы оборудование, которого в ближайшие годы у нас не будет. Необходимо точно выдерживать температурные режимы. Необходимы высокоскоростные центрифуги. Нет, нам придется научиться жить без пенициллина, — Леонилла сморщилась. — Что означает, что вовремя незалеченный порез может послужить причиной смерти. Люди должны понять это. Мы не вправе игнорировать правила гигиены и оказания первой помощи. Любой порез должен быть промыт. И скоро у нас кончатся запасы противостолбнячной вакцины. Хотя, может быть, нам удастся наладить ее изготовление. Может быть.

Арбалет был большой и установлен на поворотном устройстве. Гарви Рэнделл с некоторым усилием развернул его, установил на тетиве длинную тонкую стрелу. Глянул на Брэда Вагонера:

— У меня такое ощущение, что следовало бы надеть черную маску.

Вагонера передернуло.

— Кончай, — сказал он.

Гарви тщательно выбрал цель. Арбалет помещался на большой треноге. Видимость была хорошая. Арбалет был установлен на холме, возвышающемся над Долиной Битвы. Так ее и будут теперь называть, подумал Гарви. Он наставил арбалет на видневшегося внизу человека. Человек лежал, чуть шевелился. Гарви снова проверил прицел, потом отшагнул в сторону.

— Годится, — сказал и несильно дернул за идущий к спуску шнур.

Стальная тетива издала жужжащий звук, замок спускового механизма щелкнул. Стрела вылетела — тонкий стальной прут свыше ярда в длину с металлическим оперением. Стрела пролетела по пологой траектории и вонзилась в лежащего внизу человека. Его руки конвульсивно дернулись — и замерли. Гарви и Вагонер так и не увидели его лица. Этот, по крайней мере, не кричал.

— Еще один, примерно в сорока ярдах влево, — сказал Вагонер. — Его я беру на себя.

— Спасибо, — Гарви отошел в сторону. В том, что они вынуждены были делать, оказываешься чересчур вовлеченным лично. Винтовка была бы лучше. Или пулемет. Стреляя из пулемета, не чувствуешь такой личной причастности. Если стреляешь в человека из пулемета, можешь убедить себя, что убиваешь не ты, а оружие. Но когда арбалет — ты все делаешь сам. Лично.

А ничего иного не оставалось делать. Долина превратилась во врата смерти. Ночью, когда холодно, горчичный газ конденсировался, и кое-где сейчас можно было разглядеть струйки желтого цвета. Никто не мог безнаказанно войти в эту долину. Можно было бы просто оставить в ней раненых врагов — на медленную смерть, или сразу убить их. (Благодарение Господу, раненых защитников Твердыни до начала газовой атаки удалось перевезти в тыл. Но Гарви знал, что Эл Харди приказал бы начать атаку и в том случае, если бы этого сделать не сумели.) Тратить винтовочные или пулеметные патроны на то, чтобы прикончить умирающих врагов — нельзя. А арбалетные стрелы можно впоследствии подобрать. После первого же хорошего дождя газ рассеется. То же произойдет, если на несколько дней подряд установится теплая погода.

Трупы превратятся в удобрение. В хорошее удобрение. Следующей весной Долина Битвы сделается отличным местом для посева. А сейчас — это место, где завершается бойня.

Мы победили. Победа. Гарви постарался вызвать в памяти то ощущение радости, которое он ощутил прошлой ночью. И испытанное поутру сознание того, что ты — жив. Он знал, что он способен на это. То, чем они сейчас занимаются, ужасно. Но необходимо. Нельзя оставлять раненых Братства умирать в муках. В любом случае эти раненые скоро умрут. Гуманнее убить их, чтобы смерть была легкой.

Эта война — последняя. Больше войн не будет. Можно сказать, что Братство оказало Твердыне определенную услугу: окружающая Твердыню местность почти полностью обезлюдела. Не нужно теперь высылать многочисленные отряды на поиски имущества, оборудования и т. д. Гарви заставил себя думать только на эту тему: что, может быть, удастся разыскать, какими чудесными окажутся находки. Найти их, потом переправить в Твердыню…

Услышав звон тетивы, Гарви повернул обратно, теперь его очередь. А Брэд на какое-то — пусть и недолгое время — побудет наедине с самим собой.

Исследование крови было закончено, и Маурин отправилась к раненым. Смотреть на них было тяжело — но не настолько тяжело, как она предполагала заранее. Она знала, почему это так, но принудила себя об этом не думать.

Не настолько тяжело как предполагала прежде — потому, что те, у кого были наиболее страшные раны — уже умерли. Маурин подумала: а если б их лечили?… Леонилла, доктор Вальдемар и его жена — психиатр Рут, знали насколько ограничены их возможности. Врачи понимали, что те, кто наглотался горчичного газа или получил ранение в брюшную полость — обречены. Потому что нет лекарств и оборудования, необходимых, чтобы их спасти. В любом случае, большинство тех, кто отравлен газом, даже если б их удалось выходить, должны неминуемо ослепнуть. Может быть, врачи решили, что смерть для этих людей — лучший выход? Спрашивать Маурин не стала. И покинула госпиталь.

В здании городского совета готовились к празднеству. Готовились праздновать победу. Мы заслужили этот праздник, подумала Маурин, еще как заслужили. Мы можем горевать о погибших, но сами мы должны продолжать жить. И те, кто пали, кто в госпитале, слепли и умирали ради этого дня. Ради праздника, означающего, что война закончена, что худшее из того, что принес с собой Молот, позади, и что настало время приступить к восстановлению.

Джоанна и Роза Вагонер радостно закричали. Стоявшая перед ними лампа горела.

— Получилось! — сказала Джоанна. — Привет, Маурин. Смотрите, лампа светит, а заправлена она метанолом.

Лампа давала свет не слишком яркий, но все же это был — свет. В дальнем конце большой, заставленной книгами комнаты, дети расставляли пуншевые чаши. Мульберское вино, по настоящему превосходное вино (ну, если говорить совсем честно, не очень скверное вино). Ящик добытой неизвестно кем кока-колы. И еда — в основном тушеное мясо. Не нужно допытываться, что это за мясо. Крысы и белки — вовсе не какие-то совсем особые разновидности животного мира, а кошачье мясо на вкус не так уж отличается от крольчатины. Овощи в мясо добавлялись лишь в небольших количествах. Картошка превратилась в очень дорогой и редкий деликатес. А вот овес — был. В Твердыню пришли двое из скаутов Горди Ванса, с собой они принесли овес, тщательно отсортированный. Зерна похуже — для еды, а отборные — для будущего посева. Сьерра из края в край заросла диким овсом.