Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 1-3 - Антоп Чехов

{03338}

в моей памяти одно только мучительное недоумение. Совесть у нее была нечиста - это было ясно, но в чем именно - нельзя было прочесть на виноватом лице Ольги. - Надеюсь, твоя новая мама здорова? - спросил я Сашу. - Здолова. Нo только ноцью у нее зубы болели. Она плакала. - Плакала? - повернул Урбенин свое лицо к Саше. - Ты видела? Это тебе, милочка, приснилось. Зубы у Ольги не болели. Если она плакала, то не от боли, а от чего-то другого... Я еще хотел поговорить с Сашей, но это мне не удалось, потому что послышался лошадиный топот, и скоро мы увидели всадника, некрасиво прыгавшего на седле, и грациозную амазонку. Чтобы скрыть от Ольги свою радость, я поднял на руки Сашу и, перебирая пальцами ее белокурые волосы, поцеловал ее в голову. - Какая ты хорошенькая, Саша! - сказал я. - Какие у тебя славные кудряшки! Ольга мельком взглянула на меня, молча ответила на мой поклон и, опираясь о руку графа, вошла во флигель. Урбенин поднялся и пошел за ней. Минут через пять из флигеля вышел граф. Он был весел как никогда. Даже лицо его казалось посвежевшим. - Поздравь! - сказал он, беря меня под руку и хихикая. - С чем? - С победой... Еще одна такая поездка, и, клянусь прахом моих благородных предков, с этого цветка я сорву лепестки. - Но пока еще не сорвал? - Пока?.. Чуть-чуть! В продолжение десяти минут "твоя рука в моей руке", - запел граф, - и... ни разу не отдернула ручки... Зацеловал! Но подождем до завтра, а теперь идем. Меня ждут. Ах, да! Мне нужно поговорить с тобой, голубчик, об одной вещи. Скажи мне, милый, правду ли говорят, что ты тово... питаешь злостные намерения относительно Наденьки Калининой? - А что? - Если это правда, то мешать тебе я не стану. Подставлять другому ножку не в моих правилах. Если же ты никаких видов не имеешь, то, конечно...

{03339}

- Не имею. - Merci, душа моя! Граф мечтал убить сразу двух зайцев, вполне уверенный, что это ему удастся. И я в описываемый вечер наблюдал погоню за этими зайцами. Погоня была глупа и смешна, как хорошая карикатура. Глядя на нее, можно было только смеяться или возмущаться пошлостью графа; но никто бы не мог подумать, что эта мальчишеская погоня кончится нравственным падением одних, гибелью других и преступлением третьих! Граф убил не двух зайцев, а больше! Он их убил, но шкура и мясо достались не ему. Я видел, как он тайком пожимал руку Ольге, всякий раз встречавшей его дружеской улыбкой, а провожавшей презрительной гримасой. Раз даже, желая показать, что между им и мною нет тайн, он поцеловал ее руку при мне. - Какой болван! - прошептала она мне на ухо, вытирая свою руку. - Послушай, Ольга! - сказал я по уходе графа. - Мне кажется, что тебе хочется что-то сказать мне. Хочется? Я пытливо взглянул на ее лицо. Она вспыхнула и пугливо замигала глазами, как кошка, пойманная в воровстве. - Ольга, - сказал я строго, - ты должна сказать мне! Я этого требую! - Да, я хочу тебе кое-что сказать, - зашептала она, сжимая мне руку. - Я тебя люблю, жить без тебя не могу, но... не езди ко мне, милый мой! Не люби меня больше и говори мне "вы". Я не могу уж продолжать... Нельзя... И не показывай даже виду, что ты меня любишь. - Но почему же? - Я так хочу. Причины знать тебе не нужно, и я их не скажу. Идут... Отойди от меня. Я не отошел от нее, и ей самой пришлось прекратить наш разговор. Взяв под руку шедшего мимо мужа, она с лицемерной улыбкой кивнула мне головой и ушла. Другой графский заяц - Наденька Калинина удостоилась в этот вечер особенного графского внимания. Он вертелся возле нее весь вечер, рассказывал ей анекдоты, острил, кокетничал... а она, бледная, замученная,

{03340}

кривила свой рот в насильственную улыбку. Мировой Калинин всё время наблюдал за ними, поглаживал бороду и значительно кашлял. Ухаживанье графа было ему по нутру. У него зятем граф! Что может быть слаще этой мечты для уездного бонвивана? После того, как начались ухаживанья графа за его дочерью, он вырос в своих глазах на целый аршин. А какими величественными взглядами измерял он меня, как ехидно покашливал, когда беседовал со мною! "Ты вот, мол, поцеремонился, ушел, а мы - наплевать! - Теперь у нас граф есть!" На другой день вечером я опять был в графской усадьбе. На этот раз я беседовал не с Сашей, а с ее братом-гимназистом. Мальчик повел меня в сад и вылил передо мной всю свою душу. Излияния эти были вызваны моим вопросом о житье его с "новой мамашей". - Она ваша хорошая знакомая, - начал он, нервно расстегивая свой мундирчик, - вы ей расскажете, но я не боюсь... Рассказывайте, сколько угодно! Она злая, низкая! И он рассказал мне, что Ольга отняла у него комнату, прогнала старуху-няню, служившую у Урбенина десять лет, вечно кричит и злится. - Вчера вы похвалили волосы сестры Саши... Ведь хорошие волосы? Настоящий лен! А она сегодня утром остригла ее! "Это ревность!" - объяснил я себе это вторжение Ольги в чуждую ей парикмахерскую область... - Ей словно завидно стало, что вы похвалили не ее волосы, а Сашины! - подтвердил мальчик мою мысль. - Она и папашу замучила. Папаша страшно тратится на нее, отрывается от дела... и опять начал пить! Опять! Она дурочка... Весь день плачет, что ей приходится жить в бедности, в таком маленьком флигеле. А разве папаша виноват, что у него не много денег? - Мальчик рассказал мне много печального. Он видел то, чего не видел или не хотел видеть его ослепленный отец. У бедняжки был оскорблен отец, оскорблены были сестра, старуха-няня. У него отняли его маленький очаг, где он привык возиться над установкой своих книжек и кормежкой пойманных им щеглят. Всё было обижено, над всем посмеялась глупая и полновластная мачеха! Но бедному мальчику не могло и присниться то страшное

{03341}

оскорбление, которое было нанесено молодой мачехой его семье и свидетелем которого я был в тот же вечер, после разговора с ним. Всё меркло перед этим оскорблением, и остриженные волосы Саши в сравнении с ним являются ничтожным пустяком. Поздно вечером я сидел у графа. Мы, по обыкновению, пили. Граф был совершенно пьян, я же только слегка. - Сегодня мне уже позволили нечаянно коснуться талии, - бормотал он. - Завтра, стало быть, начнем еще дальше. - Ну, а Надя? С Надей как? - Шествуем! С нею пока только начало. Переживаем пока еще период разговора глазами. Я брат, люблю читать в ее черных, печальных глазах. В них что-то написано этакое, чего на словах не передашь, а можешь понять только душой. Выпьем? - Стало быть, ты ей нравишься, если она имеет терпение беседовать с тобой по целым часам. И папаше ее нравишься. - Папаше? Это ты про того болвана? Ха-ха! Дуралей подозревает во мне честные намерения! Граф закашлялся и выпил. - Он думает, что я женюсь! Не говорю уж о том, что мне нельзя жениться, но если честно рассуждать, то для меня лично честнее обольстить девушку, чем жениться на ней... Вечная жизнь с пьяным, кашляющим полустариком - бррр! Жена моя зачахла бы или убежала бы на другой день... Но что это за шум? Мы с графом вскочили... Захлопали почти одновременно несколько дверей, и к нам в комнату вбежала Ольга. Она была бледна, как снег, и дрожала, как струна, по которой сильно ударили. Волосы ее были распущены, зрачки расширены. Она задыхалась и мяла между пальцами грудные сборки своего ночного пеньюара... - Ольга, что с тобой? - спросил я, хватая ее за руку и бледнея. Графа должно было удивить это нечаянно пророненное "тобой", но его он не слыхал. Весь обратившийся в большой вопросительный знак, раскрыв рот и выпуча глаза, он глядел на Ольгу, как на привидение. - Что случилось? - спросил я.

{03342}

- Он бьет меня! - проговорила Ольга и, зарыдав, упала в кресла. - Он бьет! - Кто он? - Муж! Я не могу с ним жить! Я ушла! - Это возмутительно! - стукнул граф кулаком по столу. - Какое он имеет право! Это тирания... это... это чёрт знает что такое! Бить жену?! Бить! За что это он вас? - Ни за что ни про что, - заговорила Оля, утирая слезы. - Вынимаю я из кармана носовой платок, а из кармана и выпало то письмо, что вы мне вчера прислали... Он подскочил, прочел и... стал бить... Схватил меня за руку, сдавил - посмотрите, до сих пор на руке красные пятна, - и потребовал объяснений... Я, вместо того чтоб объяснять, прибежала сюда... Хоть вы заступитесь! Он не имеет права обращаться так грубо с женой! Я не кухарка! Я дворянка! Граф заходил из угла в угол и стал молоть пьяным, путающимся языком какую-то чуть, которая, в переводе на трезвый язык, должна была бы означать: "О положении женщин в России". - Это варварство! Это Новая Зеландия! Не думает ли также этот мужик, что на его похоронах будет зарезана его жена? Дикари ведь, уходя на тот свет, берут с собой и своих жен!.. Я же не мог опомниться... Как нужно было понять внезапный визит Ольги в ночном пеньюаре, что нужно было думать, что решить? Если ее побили, если оскорбили ее достоинство, то почему она бежала не к отцу, не к экономке... наконец, не ко мне, который для нее был все-таки близок? Да и впрямь ли ее оскорбили? Сердце мое говорило о невинности простака Урбенина; оно, чуя правду, сжималось тою болью, которую в это время должен был чувствовать ошеломленный муж. Не задавая вопросов и не зная, с чего начать, я стал успокоивать Ольгу и предложил ей вина. - Как я ошиблась! Как ошиблась! - вздохнула она сквозь слезы, поднося рюмку к губам. - А ведь каким тихоней прикидывался он, когда ухаживал за мной! Я думала, что это ангел, а не человек! - А вы хотели, чтоб ему понравилось то письмо, которое выпало из кармана? - спросил я. - Хотели, чтоб он расхохотался?