Продолжение «Тысячи и одной ночи» - Жак Казот

Не прошло и получаса, как стол был накрыт: рыба, мясо газели и косули, голуби — всё было очень вкусно.

Колдун — внимательный, обходительный и вкрадчивый — постепенно завораживал и одолевал невинное создание, которое хотел заманить в свою западню. Юный царевич уже начал думать, что благодаря волшебному яблоку старик, который называет его своим сыном, может, и в самом деле его настоящий отец. И под конец обеда Хабед-иль-Руман, выпив за здоровье Мограбина, назвал его отцом.

— Но ведь, — добавил он, — Эль-Менур по-прежнему моя мать?

— Не больше, чем твоя кормилица, — ответил маг. — Я запрещаю тебе думать об этих людях. Чтобы отделаться от тебя, они поручили твое учение старому пустомеле, который только и делал, что ограничивал тебя во всем и пичкал разным вздором… Когда они дарили тебе птичку, сын мой, то считали, что это отменный подарок. Я даю тебе сто тысяч птиц. Все твердили, что ты рожден для того, чтобы править, а тебе приходилось слушаться седого старикашку, который тыкал тебя носом в одну-единственную, полную благоглупостей книгу. Твой так называемый отец окружил себя семьюдесятью тысячами стражников, будто он очень важный человек, а тебя, бедного-несчастного, оставляли посреди оравы детишек. Мне ничего не стоило тебя похитить… О мой дорогой сын! Я ненавижу тех, кого ты считал своими родителями, за причиненное тебе зло гораздо больше, чем за то, что они не сдержали свое слово, за их вероломство и ужасную неблагодарность по отношению ко мне… Я облагодетельствовал их, а они трижды пытались меня убить. И я уверен, мне будет трудно удержать тебя от мести, когда ты поймешь, что это за люди.

Надо признать, несмотря на внешнее правдоподобие своих доводов, Мограбин еще не достиг желаемого. Хотя он говорил тоном проникновенным и в то же время язвительным, царевич почувствовал, как сжалось его сердце, и опустил заблестевшие от слез глаза.

Волнение мальчика не укрылось от коварного колдуна. Он понял, что надо стереть из его памяти все воспоминания о родном доме и одурманить растерянную душу. Стакан тонкого ликера, напиток незнакомый и приятный, — вот хитрость, на которую пошел маг. Вскоре винные пары затуманили голову юноши, и его так называемый отец с великой осторожностью перенес свою жертву на софу.

Когда простодушный царевич очнулся, чародей снова осыпал его ласками, приправленными лестью. Хабед попадал то в западню вкусной и обильной трапезы, то забывался сном, вызванным тем или иным способом, а следующий день принес ему новое зрелище.

Колдун опять повел его на прогулку. Он показал скотный двор, зверинец с дикими животными и даже хищниками. Одни звери ласкались к нему, другие подчинялись в ответ на его приказания, а третьи, о которых обычно говорят с ужасом, униженно ползали у его ног.

— Смотри, сын мой, — сказал Мограбин. — Вот преимущество ученого человека: все живые существа прислушиваются к его голосу. Собака, которая сторожила двери твоего седобородого шейха, укусила бы его, подойди он к ней слишком близко, и ни одна дворняжка не усидела бы на месте, пока он читает свой Коран. Я же скажу тебе всего одно слово, и, повинуясь ему, кедр, самое высокое из деревьев, согнется перед тобою. Так что теперь ты должен понять: тебя учили вещам совершенно никчемным.

Хабед-иль-Руман вернулся в палату с фонтаном пораженный и полностью очарованный всем, что увидел.

Колдун кормил его, поил и пылинки с него сдувал, но при этом, если не считать постоянного, неослабевающего внимания, предоставлял, если можно так сказать, самому себе.

После полудня Хабед занимался в библиотеке. Там ему предлагалось всё необходимое для того, чтобы с толком проводить время: от музыкальных инструментов до книг по астрологии и оккультным наукам — словом, любые средства для приобретения знаний, доступных человеческому разуму.

— Человек невежественный ничтожен, — внушал царевичу чародей. — Он уступает животным в силе и ловкости и обладает лишь тем преимуществом, что может кое-как передать свои чувства и мысли, чаще всего толком не понимая, что говорит, тогда как те, кого он именует скотиной, выражают собственные желания всегда ясно и четко. Здесь ты начнешь свое образование, воспользуешься всем, что я собрал и сделал, и закончишь его так, как я скажу, когда буду доволен твоими успехами… Первым делом надо научиться легко изъясняться, затем освоиться с искусством последовательно и четко развивать свои мысли. У тебя перед глазами пройдут один за другим всевозможные предметы, способные натолкнуть на размышления. Помни, мой дорогой сын: ты сможешь приобрести эти познания только с моей помощью. И когда-нибудь своим беспрекословным послушанием и упорной работой ты добьешься признания того, кто играет всеми живыми созданиями столь же легко, как ты играл в бабки{305} в убогом дворе у старого шейха… Пусть предметы, которые я предлагаю тебе изучить и осмыслить, не пугают тебя. Наука не так уж сложна, как полагают, когда ее начала просты, а предметы, из которых она состоит, поддаются исследованию. Природа остается необъяснимой тайной лишь для тех, кто не сумел, в отличие от нас с тобою, подобрать к ней ключ.

Хабед-иль-Руман обладал живым воображением и отличался прилежанием. Любознательность пробудилась в нем чудесным образом, и мальчик сам устремился навстречу опасным урокам.

Вскоре наставник и ученик договорились о порядке, в котором будут изучаться предметы, и о расписании занятий. Учение пошло с невероятной горячностью с обеих сторон. Приходилось силой отрывать молодого человека от наук, которыми он занимался, чтобы увлечь его на охоту или рыбалку. Вследствие природной одаренности и старательности ум мальчика сделался ненасытным, и самые удивительные успехи он делал в математике.

Мограбин хвалил себя за то, что нашел наконец того, кто вместе с ним исполнит его замыслы, о которых пока еще рано было говорить. Дабы когда-нибудь сделать своего ученика таким же злобным, как он сам, ему следовало до поры до времени держать юношу на ступень ниже в познаниях и могуществе. И потому, как только чародей видел, что Хабед, предоставленный самому себе, заходил слишком далеко, он изобретал какое-нибудь развлечение.

— Давай-ка, мальчик мой, оставим астролябию и компас, — предложил как-то маг, — мы уже достаточно поработали, пойдем взглянем на наши конюшни.

Хабед-иль-Руман повиновался и был несказанно поражен, когда в столь уединенном месте обнаружил великолепных лошадей, число которых намного превосходило всё, что он видел во дворце Тадмора.

— Ты получишь удовольствие, сын мой, — говорил колдун,