Мертвые души - Михаил Гоголь

Что значили эти рыданья? Обнаруживала ли ими болеющая душа скорбную тайну своей болезни? что не успел образовать<ся> и окрепнуть начинавший в нем строиться высокий внутренний человек; что, неиспытанный заране в борьбе с неудачами, не достигнул он до высокого состоянья возвышаться и крепнуть от преград и препятствий; что, растопившись подобно разогретому металлу, богатый запас великих ощущений не принял последней закалки, и теперь, без упругости, бессильна его воля; что слишком для него рано умер чудный необыкновенный наставник и что нет теперь никого во всем свете, кто бы был в силах воздвигнуть и поднять шатаемые вечными колебаньями силы и лишенную упругости, немощную волю, [лишенную упругости или слабую немощную волю] кто бы крикнул живым, пробуждающим голосом, — крикнул душе пробуждающее слово: вперед, [Далее начато: всемогущее слово, отовсюду] которого жаждет повсюду, на всех ступенях стоящий, всех сословий, званий и промыслов, русской человек.

Где же тот, кто бы на родном языке русской души нашей умел бы нам сказать это всемогущее слово: вперед? Кто, зная все силы, и свойства, и всю глубину нашей природы, одним чародейным мановеньем может устремить на высокую жизнь русского человека? Какими слезами, какой любовью заплатил бы он ему. Но веки проходят за веками, — полмилиона сидней, увальней и байбаков дремлет непробудно, и редко рождается на Руси муж, умеющий произносить это всемогущее слово.

Одно обстоятельство чуть было, однако же, не разбудило Тентетникова и чуть было не произвело переворота в его характере. Случилось что-то вроде любви, но и тут дело как-то свелось на ничего. В соседстве, в десяти верстах от его деревни, проживал генерал, [Далее начато: который, как уже видели мы] отзывавшийся, как мы уже видели, не совсем благосклонно о Тентетникове. Генерал жил генералом, хлебосольствовал, любил, чтобы соседи приезжали изъявлять ему почтенье, сам, разумеется, визитов не платил, говорил хрипло, читал книги и имел дочь, существо невиданное, странное, [существо странное, невиданное] которую скорей можно было почесть [можно было назвать] каким-то фантастическим видением, чем женщиной. Иногда случается человеку во сне увидеть что-то подобное, и с тех пор он уже во всю жизнь свою грезит этим сновиденьем, действительность для него пропадает навсегда и он решительно ни на что не годится. Имя ей было Улинька. Воспиталась она как-то странно. Ее воспитывала англичанка-гувернантка, не знавшая ни слова по-русски. Матери лишилась она еще в детстве. Отцу было некогда. Впрочем, любя дочь до безумия, он мог только избаловать ее. Необыкновенно трудно изобразить портрет ее. Это было что-то живое, как сама жизнь. Она была миловидней, чем красавица; лучше, чем ум; стройней, воздушней классической женщины. Никак бы нельзя было сказать, какая страна положила на нее свой отпечаток, потому что подобного [Далее начато: очерт<анья>] профиля и очертанья лица трудно было где-нибудь отыскать, разве только на античных камеях. Как в ребенке, воспитанном на свободе, в ней было всё своенравно. Если бы кто увидал, как внезапный гнев собирал вдруг строгие морщины на прекрасном челе ее и как она спорила пылко — с отцом своим, он бы подумал, что это было капризнейшее созданье. Но гнев бывал у нее только тогда, когда она слышала, о какой бы то ни было несправедливости или жестоком поступке с кем бы то ни было. Но как вдруг исчезнул бы этот гнев, если бы она увидела того самого, на кого гневалась, в несчастии, как бы вдруг бросила она ему свой кошелек, не размышляя, умно ли это или глупо, [а. Как в тексте; б. не размышляя, прилично ли это; в. если бы он нуждался] и разорвала на себе платье для перевязки, если б он был ранен. Было в ней что-то стремительное. Когда она говорила, у ней, казалось, всё стремилось вослед за мыслью: выраженье лица, выраженье разговора, движенье рук; самые складки платья как бы летели в ту же сторону, и, казалось, как бы она сама вот улетит вослед за собственными ее словами. Ничего не было в ней утаенного. Ни перед кем не побоялась бы она обнаружить своих мыслей, и никакая сила нe могла бы ее заставить молчать, когда ей хотелось говорить. Ее очаровательная, особенная, принадлежавшая ей одной походка была до того бестрепетно-свободна, что всё ей уступало бы невольно дорогу. При ней как-то смущался недобрый человек и немел, а добрый, даже самый застенчивый, мог разговориться с нею вдруг, как с сестрой, и [Далее начато: ему казалось] — странный обман — с первых минут разговора ему уже казалось, что где-то и когда-то он знал ее, что случилось это во дни какого-то незапамятного младенчества, в каком-то родном доме, веселым вечером, при радостных играх детской толпы, и надолго после того становился ему [Вместо “и надолго ~ становился ему”: и становился ему после того как-то] скучным разумный возраст человека.

Андрей Иванович Тентетников не мог бы никак рассказать, как это случилось, что с первого же дни он стал с ней так, как; бы знаком был вечно. Неизъяснимое, новое чувство вошло к нему в душу. Его жизнь на мгновенье озарилась. Халат на время был оставлен. Не так долго копался он на кровате, не так долго стоял Михаило с рукомойником в руках. Растворялись окна в комнатах, и часто владетель картинного поместья долго ходил по темным излучинам своего сада [Далее начато: не чуждый] и останавливался по часам перед пленительными видами на отдаленья. Генерал принимал сначала Тентетникова довольно хорошо и радушно; но совершенно сойтись между собою они не могли. Разговоры у них всегда оканчивались спором и каким-то неприятным ощущеньем с обеих сторон. Генерал не совсем любил противуречья и возраженья, хотя в то же время поговорить любил даже и о том, чего не знал вовсе. [Вместо “хотя ~ вовсе”: хотя в то же время любил поговорить о том, чего не знал] Тентетников, с своей стороны, тоже был человек щекотливый. Впрочем, ради дочери прощалось многое отцу, и мир у них держался до тех пор, покуда не приехали гостить к генералу родственницы, графиня Глузтырева и княжна Юзякина: одна — вдова, другая — старая девка, обе фрейлины прежних времен, [обе фрейлины времен Екатерины] отчасти болтуньи, отчасти сплетницы, [а. Как в тексте; б. обе болтуньи, обе сплетницы] не весьма обворожительные любезностью своей, [Вместо “любезностью своей” исправлено карандашом: своим обращением] но, однако же, имевшие значительные связи в Петербурге, и перед которыми генерал немножко даже подличал. Тентетникову показалось, что, с самого дни приезда их, генерал стал к нему как-то холоднее, почти не замечал его и обращался как с лицом бессловесным или с чиновником, [употребляемым для переписки], самым мелким. Он говорил ему то братец, то любезнейший, и один раз сказал ему даже ты. Андрея Ивановича взорвало; кровь бросилась ему в голову. Скрепя сердце и стиснув зубы, он однако же имел присутствие духа сказать необыкновенно учтивым и мягким голосом, между тем как пятна выступили на лице его и всё внутри его кипело: “Я должен благодарить вас, генерал, за ваше расположение. Вы приглашаете и вызываете меня словом ты на самую тесную дружбу, обязывая и меня также говорить вам ты. Но позвольте вам заметить, что я помню различие наше в летах, совершенно препятствующее такому фамилиарному между нами обращению”. Генерал смутился. Собирая слова и мысли, стал он говорить, хотя несколько несвязно, что слово ты было им сказано не в том смысле, что старику иной раз позволительно сказать молодому человеку ты (о чине своем он не упомянул ни слова). Разумеется, с этих пор знакомство между ними прекратилось. Любовь кончилась при самом начале. Потухнул свет, на минуту было перед ним блеснувший, и последовавшие за ним сумерки стали еще сумрачней. Байбак сызнова залез в халат свой. Всё поворотило сызнова на лежанье и бездействие. В доме завелись гадость и беспорядок. Половая щетка оставалась по целому дни посреди комнаты вместе с сором. Панталоны заходили даже в гостиную; на щеголеватом столе перед диваном лежали засаленные подтяжки, точно угощенье гостю. И до того стала ничтожной и сонной его жизнь, что не только перестали уважать его дворовые люди, но даже чуть не клевали куры. Бессильно чертил он на бумаге по целым часам рогульки, домики, избы, телеги, тройки или же выписывал Милостивый Государь с восклицательным знаком всеми почерками и характерами. А иногда же всё позабывши, перо чертило само собой, без ведома хозяина, маленькую головку с тонкими, острыми чертами, с приподнятой легкой прядью волос, упадавшей из-под гребня [Далее начато: тонки<ми>] длинными, тонкими кудрями, молодыми обнаженными руками, [Далее начато: как бы летевшую стрем<ительно>] — и в изумленьи видел хозяин, что выходил портрет той, с которой портрета не мог бы написать никакой живописец. И еще грустнее становилось ему потом, и, веря тому, что нет на земле счастья, оставался он на целый день скучным и безответным.