Тревожные сны царской свиты - Олег Попцов

Так при чем здесь инфантилизм? Инфантилизм — в определенной степени состояние возрастное. Возраст между тридцатью и сорока даже биологически определен как самый амбициозный. Разумеется, никто из команды младореформаторов не воспринимал ответственность таких масштабов как нечто реальное, потому что чисто биографически никогда с подобной ответственностью не соприкасался. Более того, они считали, что все разговоры об ответственности — некий пропагандистский трюк, при помощи которого великовозрастное поколение старается удержаться у власти — в политике, науке, производстве, культуре. Отсюда агрессивная реакция подбор команды только из числа своих сверстников. И характер совершенных ошибок есть результат той же возрастной коллизии.

Не будем скрывать, что в упрощенном виде экономическая стратегия младореформаторов имела две составляющие. Невозможность поднять страну за счет внутренних ресурсов в ситуации осени 91-го года. Действительно, пустая казна, действительно, отсутствие резервов продовольствия и опасность голодных очередей. Действительно, распавшийся почти мгновенно Союз и так же мгновенно разорванные интеграционные связи. Из всего этого вытекает обоснование «вынужденной переориентации на западный капитал и его возможности». Рассуждение очень простое — должны же они нам заплатить за отречение от коммунизма и за демократические реформы, переход на рельсы рыночной экономики. Короче, «Запад нам поможет». Вся внешняя политика выстраивается по этой модели. Эта модель могла быть вполне эффективной, сохрани Россия свою державную мощь и экономический потенциал. Но дело в том, что период экономических и демократических реформ в России совпал с невероятным политическим, экономическим, стратегическим и структурным ослаблением России. Логичный результат демонтажа старого режима. Монстр был несовершенен, но он был. Помощи Запада ждал и Горбачев. Однако за политические реформы Запад не спешил платить. Его требования были масштабны: демонтаж режима и рыночные реформы.

Так в общественном сознании стал рождаться новый идеологический постулат: жить в долг так же естественно, как вообще жить. Все страны без исключения живут в долг, утверждали реформаторы. И на сознание сограждан с грохотом обрушивались цифры государственного долга США,Франции, Японии. Долга внешнего и долга внутреннего. Показывалось, что в сопоставлении с этими цифрами наш российский долг величина пятиразрядная. Иначе говоря, жить в долг — значит жить цивилизованно. Вот откуда эта философия финансовых пирамид.

Почему молодые реформаторы обратили свой взор на Запад? Не станем обсуждать объективные причины, тем более что я их уже касался. Скажу об одной субъективной, но крайне весомой. Большинство младореформаторов чисто профессионально и диссертационно были специалистами по западной экономике, более того, экономике американской. Понимание же собственной страны и знание ее оказались многомерно меньшими в силу возраста и профессиональной биографии. Там, на Западе, они смотрелись как предвестники рыночной России, поголовно говорящие на английском языке. Здесь, на Востоке, — это некие яйцеголовые эпигоны. Любопытно, что Егор Гайдар всего девять месяцев возглавлял правительство в 92-м году. Но именно на его счет списываются все неудачи и катастрофичность реформ, хотя роль Черномырдина в этих неудачах, если их считать таковыми, неизмеримо более значима.

Возможно, по той же причине консультантами наших реформ оказались именно американцы — чикагские мальчики (экономическая школа Принстонского университета). И реформы мы проводили по американской модели. И вот здесь проявилось одно «но». Правильно ли в качестве модели брать страну не просто иной укладности, вероисповедания, но и иной философии жизневосприятия? Америка — страна эмигрантская. Да, многонациональная, и это сближает ее с Россией, но лишенная национальной статичности. Америке от роду 250 лет.

Россия — страна с тысячелетней культурой, по своей сути антимиграционная, население которой тысячелетне проживает на одном географическом пространстве. Мы исключаем вынужденную политическую эмиграцию. В этом смысле Россия гораздо ближе к Европе. Америка «монострана» с точки зрения собственности. Только частная собственность. Для Европы же характерна другая модель жизнеустройства. В Германии, Франции, Англии государственный сектор собственности не просто существует, он значим. И факт государственного регулирования рыночных отношений Европе не чужд. Так ли уж неоспорим выбор американской модели для страны, в которой свыше семидесяти лет частная собственность вообще не существовала и несколько поколений выросли в атмосфере враждебности по отношению к ней? Да, это досадно, но такова реальность нашей жизни. Поэтому вопрос, какая модель рыночных реформ для России более разумна — американская или европейская? — вопрос не праздный. И не надо бить себя в грудь и кричать: для России наиболее реальна российская модель. Рынок — понятие всепланетное, и наличие единого модуля — это наличие экономической здравости.

Однажды на заседании правительства я пересчитал количество докторов и кандидатов наук, которые находятся в зале заседания. Получилась цифра сверхвесомая: 12 докторов наук и 22 кандидата. Такого образованного правительства в России не было давно, даже при Ленине. Но более безумного и рокового отношения к интеллигенции, просвещению, образованию, науке и культуре не допускало ни одно правительство за всю историю советского и постсоветского периодов. Разумеется, всегда можно ответить: если денег не хватает всем, почему они должны быть у науки, культуры и образования? Но тогда вопрос: что такое реформы? Ответ очевиден. В какой бы сфере они ни проводились, это всегда интеллектуальный прорыв. Демократы в этом случае сделали несколько губительных просчетов. Не определив на период реформ приоритетность развития образования, науки и культуры, они подтвердили, что никакой стратегии реформ не существовало, так как реформы без интеллектуального наполнения обречены. Демократы свое пребывание у власти рассматривают как шанс заявить себя, оказаться в поле зрения мировой политики и мирового бизнеса. Повысить свой рейтинг, и не обязательно в России. Кто-то скажет, Ельцин поставил на тщеславие молодости и… Разумеется, он хотел войти в историю как реформатор, но суть самих реформ Ельцин не представлял. Он не был их соавтором, их сотворителем. Он мог дать задание: найдите мне тех, кто сочинит для этой страны реформы и согласится их провести. Ориентация младореформаторов на сверстников была их защитной реакцией — и Бурбулиса, и Гайдара, и Чубайса, и Кириенко. Все они пасовали перед людьми с обширным практическим опытом и довольно часто конфликтовали с ними в правительстве. Их раздражал сам термин «знание жизни». И дело не в том, что они переоценили свои возможности, а они их переоценили, стали насаждать некую клановость, нетерпимость к несогласию с их видением экономического развития страны. Они превращались в самых настоящих необольшевиков. Эта черта была особенно присуща Анатолию Чубайсу и Борису Немцову. Когда Чубайс пригласил на беседу Льва Суханова, одного из ветеранов ельцинской команды, в качестве доводов, исключающих возможность его дальнейшей работы в администрации президента, Чубайс сослался на рабочий режим, в котором должна работать администрация: «Придется работать по шестнадцать часов в сутки. Такая нагрузка для вас может оказаться излишней». Бесспорно, убирая из команды Льва Суханова, глава администрации выполнял волю президента или волю семьи президента, которая особых симпатий к Суханову не испытывала. Важен не эгоизм, не мотив (симпатия или антипатия), а стиль вытеснения — нужен сверстник, единомыслящий, не претендующий на большую опытность, человек «нашей касты». Подобная тактика не нова и почти всегда заводила власть в психологический тупик, ибо солидарность 70-летних, чем грешило руководство брежневской эпохи, так же опасна, как солидарность 40-летних. Первым не хватает динамизма, вторым мудрости. Как-то Гайдар признался мне: «С интеллигенцией мы допустили большую ошибку». Он не стал развивать этот тезис, он просто согласился: мы ошиблись. Да, с интеллигенцией младореформаторы ошиблись. Можно сказать более жестко — они совершили роковую ошибку: продемонстрировав полное безразличие к судьбам научной интеллигенции, судьбе учителей, врачей, инженерно-технических работников, реформаторы приговорили себя как политики. Они были убеждены, что экономические свободы довольно быстро сформируют и поставят на ноги средний предпринимательский класс и он составит основу новой интеллигенции, которая и станет их опорой. А что касается той, прошлой интеллигенции, то с нами останется та, что сумеет приспособиться и извлечь выгоду из реформ. Подмена интеллигенции действительно состоялась, ее место заняли люди эстрадного подиума, звезды шоу-бизнеса, которых с младореформаторами связывали не узы интеллекта (с интеллектом в этой среде были устойчивые проблемы), а узы бизнеса, в мир которого сами реформаторы погрузились довольно быстро. В этом случае демократы во власти ошиблись дважды. Сначала с подменой интеллигенции, а затем и со средним классом, в расчете на который спроецировали свое политическое будущее все демократические движения и партии. Не будучи профессиональными политиками, младоэкономисты не учли одной детали, что на сотворение нового сословия нужно как минимум десять лет, а на сотворение преступного мира шесть месяцев. Они так и не поняли, что место нового сословия занял криминальный мир, на который они все нынче опираются. А тот, истинный средний класс — учителя, врачи, научная и техническая интеллигенция — остался за пределами их амбициозных перспектив.