Малиновый запах надежды - Наталья Калинина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тим посмотрел на меня долгим, немного грустным и очень взрослым взглядом и серьезно произнес:
– Мне не нравятся курящие девушки.
– А я не набиваюсь тебе в девушки!
И даже принялась болтать ногами, выражая беззаботность и равнодушие, хотя внутри все плавилось, бурлило, таяло, замирало – винегрет разнообразных чувств. Тим не ответил, лишь вздохнул и отвернулся к плите.
– Не слишком ли много? – не выдержала я, увидев, что он вылил в глубокую сковороду чуть ли не половину бутылки масла.
– Мне так нравится. Люблю картошку во фритюре, зажаренную, как в «Макдоналдсе».
– Вредно! – со знанием дела припечатала я и выпустила изо рта струю сигаретного дыма.
– Курить вредно!
– Слышала уже.
– Ну, так еще раз послушай, – невозмутимо ответил он, не поворачиваясь ко мне.
И принялся довольно ловко и быстро чистить картошку.
– Профессионал! – восхищенно присвистнула я, наблюдая за тем, как тонкая картофельная кожура длинной лентой завивается в кольца и не обрывается. – Где так научился картошку чистить?
– В армии, – усмехнулся он и вдруг спросил: – Сколько на тебя чистить?
– Что?
От неожиданности я даже уронила на пол сигарету, и Тим, опередив меня, затушил ее кроссовкой и выбросил в мусорное ведро.
– Картошки сколько на тебя чистить?
– Но я не...
– Возражения не принимаются, – решительно перебил он. – Картошку я жарю вкусно, тебе понравится. Если, конечно, кое-кто вновь не высыплет в сковороду годовой запас соли или не пожертвует свои шнурки.
Он так и выделил интонацией «кое-кто», насмешливо посмотрев на меня. А я, сдавая себя с потрохами, залилась краской. Даже если Тим и обронил эту фразу наугад, то после того, как мое лицо стало свекольного цвета, догадался, кто был виновником проделок. Неужели Марина наябедничала?
– Почему-то сразу на тебя и подумал, – продолжил он с улыбкой, нарезая вымытый очищенный картофель равными дольками.
– Не правда, это была не я! – в запальчивости выкрикнула я, спрыгивая с подоконника.
– Разве? Ну, значит, ошибся. Хотя жаль, – притворно вздохнул Тим. – Потому что, если припомнить твои же слова, соль, шнурки и прочие проказы были следствием того, что кому-то не нравился мой роман, что можно истолковать как, допустим, проявление ревности. Или как знаки внимания. Правда, детские какие-то, больше напоминающие поведение мальчишки-третьеклассника – дернуть понравившуюся одноклассницу за косичку, закинуть ее портфель на шкаф...
– И не надейся! – зашипела я, подскакивая к Тиму, который довольно ухмылялся. – Ты никогда мне не нравился, не нравишься и не понравишься! У меня парень есть!
– Знаю, знаю, двухметровый квадратный Славик по кличке Малютка. Видел однажды, как ты с ним в коридоре облизывалась, – покивал с удивительной невозмутимостью он.
И это его спокойствие окончательно вывело меня из себя:
– Кто бы говорил! Сам разве на кухне не облизывался?!
– Я? С Малюткой Славиком? Боже упаси! – притворно ужаснулся Тим. Его, похоже, очень забавляло то, что я разозлилась. – Не кипятись! Кстати, твой чайник уже давно насвистывает что-то оптимистичное.
Я демонстративно выключила конфорку под чайником, крышечка которого нервно дребезжала, после чего развернулась к Тиму:
– Я тебя ненавижу!
Фраза прозвучала слишком пафосно, кинематографично, но в тот момент я его действительно ненавидела за унижение, которое испытала.
– Вот поедим, тогда и продолжай ненавидеть, – миролюбиво предложил он.
– Обойдусь без твоей дурацкой картошки! – выкрикнула я и небрежно взмахнула рукой в сторону плиты, но при этом задела сковороду.
Тим машинально попытался ее удержать... Сковорода полетела на пол, а кипящее масло щедро выплеснулось ему на руку.
– Ч-черт! – громко выругался он.
Звук удара привел меня, на мгновение впавшую от испуга в прострацию, в чувство.
– Быстро руку под холодную воду! – крикнула я Тиму и метнулась к себе за аптечкой.
К сожалению, ничего подходящего, что могло бы помочь при ожоге, не обнаружилось. Я схватила кошелек со всей имеющейся наличностью и ринулась обратно на кухню.
– Поехали в травмпункт!
– Сашка, все нормально, сейчас пройдет, – улыбнулся Тим, но улыбка у него вышла вымученная и нисколько меня не успокоила.
А глянув на его пострадавшую руку, которую он послушно держал под струей холодной воды, я встревожилась еще больше.
– Едем, – решительно заявила я. – Поймаю такси. И без возражений.
– Сама-то не обожглась?
– Нет.
– Слава богу, – с видимым облегчением вздохнул он.
Мне довольно быстро удалось остановить машину, и приветливый водитель за умеренную плату согласился добросить нас до ближайшего травмпункта.
Ожог у Тима оказался сильным. К тому времени, когда мы наконец попали к врачу, обожженная кожа на тыльной стороне ладони и чуть выше запястья вздулась пузырями.
Тим мужественно терпел боль и даже пытался шутить, чтобы я немного успокоилась, но был при этом так бледен, что никакие шутки и уговоры не могли приободрить меня. И чем больше он пытался уверить меня в том, что не сердится, тем сильнее я чувствовала себя виноватой в случившемся.
Наконец Тима пригласили пройти в кабинет. Пробыл он у доктора довольно долго, и я в ожидании мерила гулкий коридор нервными шагами.
– Девушка, да не волнуйтесь вы так! Все будет хорошо с вашим молодым человеком, – пожалела меня какая-то женщина из очереди.
Я молча кивнула и, решив, что мое мельтешение раздражает других посетителей, отошла к окну.
Не знаю, сколько я простояла, рассматривая через грязное стекло березовую ветку, по которой беззаботно скакал воробей. Вспоминать о случае на кухне было безумно стыдно. Стыдно и за то, что по моей вине пострадал Тим, стыдно и за мои глупые выходки, за пафосные, пустозвонные слова, которые я в запальчивости, чувствуя себя загнанной в угол, наговорила сегодня.
– Саш, пойдем?
Я торопливо оглянулась. Тим, по-прежнему бледный, стоял за моей спиной, прижимая к груди перебинтованную правую руку и бережно поддерживая ее левой. Но при этом улыбался мне так доброжелательно и светло, что я не выдержала и расплакалась.
– Сашка, ну хватит, ну, глупая, не конец света, – пробормотал он растерянно, несмело обнимая меня здоровой рукой. А я ничего не смогла ему сказать, лишь отрицательно потрясла головой и разревелась еще больше.
– Саш, я не сержусь на тебя, ну что ты? Дурашка, в самом деле... Не плачь. Сашка-промокашка.
Он осторожно коснулся моих волос, но, словно опомнившись, отдернул руку и похлопал меня по плечу.