Защитница. Любовь, ненависть и белые ночи - Гольман Иосиф Абрамович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Или вот он, ужас. Как поймешь, коли никогда не пробовала?»
Для начала, сопровождаемые веселым взглядом проводницы, пошли в вагон-ресторан. За оставленные вещи можно было не беспокоиться – их ни у того, ни у другой не было.
В ресторане немножко ели, с учетом бедственного финансового положения обоих, и долго пили яблочный сок. Поезд успел даже постоять на первой остановке. А еще смотрели в окошко, за которым проносились нерасшифрованные темные пятна и электрические огоньки. Неизвестно, о чем думал Багров. Ольга же думала о возвращении в купе.
Ох, как страшно! Не будет ли она выглядеть глупой и неумелой? А если поезд затормозит и они свалятся с полки? В общем, страхов было гораздо больше, чем здравого смысла, да и откуда ему в такой ситуации взяться?
Назад возвращались по черным грохочущим тамбурам и по слабо освещенным пустым вагонам – все уже спали на своих полках. Дошли до родного, третьего вагона. Проводница еще бодрствовала, но теперь не пыталась лукаво перемигиваться с Ольгой.
Умоталась, поняла девушка. В поезде уже был вайфай, однако кипяток готовили по-прежнему в старомодном бойлере с огненным чревом, который надо было постоянно кормить углем.
Наконец дошли до своего купе.
Оно было незапертым. Странно.
Оказалось, ничего странного.
На левых нижней и верхней полках храпели два мужика, почти неразличимые в полутьме. Пустые полуторалитровые бутылки из-под пива на столике и пивной же, кислый, противный запах, заполонивший маленькое помещение, помогли Ольге дорисовать портрет попутчиков.
Он получался малосимпатичным. Тупые, скучные и пузатые.
А еще – с рогами и копытами. И с хвостами, от души довесила мужичкам Ольга.
Но ничего не поделаешь. Надо принимать жизнь такой, какая она есть.
И надеяться на будущее…
Деревня Заречье
Дело близится к завязке
Десять лет после рождения мальчика все было тихо.
Анна Ивановна (теперь никто уже не называл ее Анькой) успокоилась и жила в тихой женской радости.
Дел по-прежнему был миллион, детей стало уже восемь – все разные, все любимые. Старшие основательно помогали по дому и хозяйству.
Виктор по-прежнему чинил все, что сделано человеческими руками, и не упускал ни единой возможности лишний раз понравиться своей Ане: будь то внеурочная подработка, или сбор лесных даров, или ловля рыбы сетями, которые надо заводить и вытаскивать в воде с температурой плюс восемь градусов. А уж как он ей нравился в мужском плане, лучше всего говорило количество их любимых детей. И молча надеялись, что на восьми не остановятся.
Про угрозы участкового потихоньку стали забывать.
Сам он сильно заматерел, пузо понемногу начало закрывать колени.
Дом построил огромный, благо отжимание денег у местных мелких бизнесменов не только не сократилось, но и возросло.
Да и не только у мелких: богатые лесники и автотранспортники тоже старались дружить с проникшим во все местные щели ментом, не говоря уж о колхозном начальстве. Прежний председатель Мирон Андреевич два года как переехал на деревенское кладбище – поздно обнаружили рак. Его место занял колхозный агроном, молодой парнишка, недавно после вуза. Он восторженным щенком ходил за многоопытным майором Куницыным. В общем, в деревне теперь было не два центра власти, а, по большому счету, один.
Народ не протестовал. И потому, что исторически привык безмолвствовать. И потому, что власть Куницына, хоть и близилась к диктаторской, не была безумной. Тем же обложенным данью коммерсам Алексей Васильевич выстраивал реальную крышу. Настолько реальную, что четыре года назад залетные бандюки, приехавшие щипать любинских торгашей, как-то взяли и бесследно исчезли.
Впрочем, особо их никто и не искал. Нету тела – нету дела. А местные болота могут бесследно поглотить тысячи бренных тел.
В личной жизни у мента тоже ничего не поменялось.
Пил он только теперь часто. Но, опять же, не до валяния в грязи. Всегда достойно добирался до своего трехэтажного семиоконного домища и исчезал в нем. Никто из деревенских толком не знал, что там делалось внутри. Точно знали лишь перечень жильцов: хозяин, его резко постаревшая мать, жена Наташка и двое девок – Инна и Кристина.
Наташка почти не изменилась, только еще больше усохла и озлилась. Общались с ней неохотно, да та особо и не навязывалась. Все женщины в семье, кроме бабушки, вели себя высокомерно и недружелюбно. Бабушка была нормальная, но погоды в доме явно не делала.
Так вот тихо было целых десять лет, пока маленький Алешка, словно исполняя фатальное предсказание грозного тезки, не попал в криминальную историю.
Он, с еще тремя такими же пацанами, спер два духовых ружья, с которыми доморощенная «банда четырех» и прошарилась целый прогулянный в школе день. Ружья в школе и сперли, они стояли в незакрытом шкафу у физрука, он же учитель НВП, начальной военной подготовки.
Маленькие гангстеры развлекались до позднего вечера, пока не кончились пульки. Жертвами акции стали несколько березок, на которые навешивали бумажные (тоже краденые) мишени, одна ворона (улетевшая с возмущенным карканьем и пулькой в мощном теле) и небольшое стекло в баньке Анны и Виктора Куницыных: мальчишки поспорили, пробьет его или нет.
Пробило.
Ущерб, казалось бы, невелик. Но все стало гораздо серьезнее, когда Алексей Куницын-старший сообразил, что в деле замешан его тезка. Майор проявил чудеса служебного рвения и в течение следующего дня расколол участников кражи. Завернув руки за спину, доставил каждого по отдельности в свой кабинет. Взял собственноручно написанные объяснения, из которых следовало, что организатором преступного деяния был Алексей Викторович Куницын десяти полных лет от роду.
Как так вышло, догадаться несложно. Когда маленькому человеку с намеком говорят, мол, ты ведь не виноват, тебя подбил плохой мальчик – так легко согласиться… Да и не маленькому человеку тоже легко: сколько народу попортили себе карму подобными признательными показаниями…
Короче, отпустили всех, кроме Лешки. За ним уже поздно вечером пришла мать, вернувшаяся с мужем из райцентра.
– Ты все-таки достал его? – спросила с угрозой.
Глаза Анны горели ненавистью, и ни о каких сделках сейчас речи быть не могло.
– Я, что ли, ружья крал? – спокойно спросил участковый.
Логика была железной.
– Все равно не имеешь права без родителей допрашивать, – стояла на своем мать, вынужденная согласиться с правотой милиционера.
– А я не допрашивал, – охотно объяснил тот. – Я беседовал. Вот, имеется чистосердечное признание.
И показал женщине два листка, исписанные корявым детским почерком. Она инстинктивно попыталась их взять, но участковый отдернул руку.
– Пригодятся еще, – ухмыльнулся он. – А пока забирай своего Лешку. – И недвусмысленно добавил: – Пока.
Мать за руку увела всплакнувшего сына. Тот не столько боялся домашней разборки, сколько словно учуял начало некоей длинной нехорошей истории.
Дома его и в самом деле пальцем не тронули. Максимум, что ожидало виноватого в большей семье Куницыных, – сердитый тон да ехидная насмешка (над ленью, над жадностью, над трусостью). В тот раз и вовсе обошлись тихим разговором. Но серьезным.
– Мам, не я все придумал. Митька сказал про духовушки! Вадик предложил взять пострелять. Почему на меня свалили? – плакал Лешка.
– Неважно, почему, – не хотела ставить его в курс древних противоречий Анна. – Пусть кто угодно будет виноват. Но ты не должен быть виноват ни в чем. Ни в чем, понял?
– Понял, – отвечал сынок, стирая дорожки от слез на худых щеках. Хотя на самом деле ничего понятно не было.
– Дядя Алеша хочет порядка, – сказала Анна, подавая ему чистый платок. – Любит он нас или нет – второе дело. Если мы не будет нарушать – он не будет нас трогать. Сейчас было за что. Все, иди делай уроки.
Мальчик ушел, а Виктор остался.
Молчал.
Время от времени выходил на улицу выкурить сигарету – с недавних пор он вновь начал глушить тревогу табаком. И почему-то постоянно думал о ружье, бессменно провисевшем на стене уже десять лет. Виктор ничего не знал про законы театра, но ружье вызывало одни и те же ассоциации: с майором Куницыным и с опасностью, нависшей над его единственным сыном.