Россия и Германия. Союзники или враги? - Густав Хильгер

До своего падения с высокого поста в 1927 году Радек жил в Большом Кремлевском дворце. Его трехкомнатная квартира, весьма роскошная для тех времен нехватки жилья в Москве, всегда была набита книгами и периодическими изданиями, лежавшими на полках, столах и стульях, так что по дому было трудно передвигаться. Я уверен, что мой хозяин прочел большинство из них, потому что он мог с такой же уверенностью цитировать Клаузевица, с какой обсуждал новейшие книги по международным политическим и экономическим проблемам.

Госпожа Радек была интеллигентной и привлекательной девушкой из Лодзи, которую я впервые встретил в 1920 году, когда она была помощницей Эйдука в Центрэваке. У них была дочь Соня, которую Радек любил, как самую дорогую вещь на земле. Соня была под присмотром доброй старой русской служанки, обладавшей всеми надежными качествами, традиционно связываемыми с этим типом женщин. Когда бы речь ни заходила на эту тему, Радек не упускал возможности похвалить преимущества такой русской няни и с озорным блеском в глазах добавлял историю о том, как его собственное дитя, дочь еврейских родителей и убежденных атеистов, тайно крестилась в православной церкви, потому что няня не могла и мысли допустить, чтобы ухаживать за девочкой, которая не могла отведать благодати христианской церкви. Я так и не знаю, что потом случилось с Соней и ее матерью. Скорее всего, их сослали в какой-нибудь лагерь в Сибири, где они разделили печальную участь бесчисленных жертв сталинской диктатуры.

С Радеком было очень приятно иметь дело из-за его яркости и оригинальности, с которыми он излагал свое мнение, и неподдельной искренности, с которой он обсуждал даже самые спорные и деликатные политические проблемы. Однако самым важным для нас было осознание, что этот революционер по профессии, этот убежденный интернационалист имел одну величайшую слабость: Германию. Польский еврей из австрийской Галиции чувствовал себя привязанным к Германии теснейшими культурными узами и говорил по-немецки лучше, чем на каком-либо другом языке.

Кроме того, он был самым полезным для нас контактом в Москве. Хотя его журналистская деятельность и постоянное вмешательство во внутренние дела Германии часто вынуждали германо-советские отношения подвергаться суровым испытаниям, мы всегда могли положиться на него в смысле помощи в наших делах с советским правительством, даже в трудной ситуации. И на этот раз Радек понял мое затруднительное положение и оказал мне свою поддержку.

Для него, человека, знакомого с немецким менталитетом, было понятно, что мотивация Берендта не содержала никаких причин для негодования, а лишь давала повод для едкой иронии и искреннего смеха. Разговор Радека с Лениным привел к тому, что советское правительство объявило запрет на отъезд Вайденфельда «недоразумением», которое оно желало теперь устранить, а германское правительство в то же время согласилось принять Крестинского в качестве представителя РСФСР с подобными же разъяснениями. 19 сентября 1921 года Вайденфельд был принят советским ««президентом» Калининым (1875–1946, кандидат в члены политбюро с1919 года, член политбюро с1926 года, из рабочих (потому и был введен в круг «ленинской гвардии», чтобы слегка разбавить ее специфический социальный, а также национальный состав). – Ред.) и вручил ему свои верительные грамоты; состоялся обмен вежливыми речами, и с этого начался короткий срок пребывания Вайденфельда в Москве в качестве германского представителя.

Первые шесть – восемь недель его пребывания в России совпали с нижайшей точкой в германо-советских отношениях. Это было примерно в то же время, когда был переведен на другую работу Мальцан, а наше со Шлезингером политическое влияние на советско-германские дела было, как никогда, минимальным. О разочаровании Кремля в отношении такого характера событий можно судить по статье Радека в «Правде» от 15 октября 1921 года, в которой он с ностальгией вспоминает о прежних знаках германо-советской дружбы, придя к выводу, что сейчас Германия целиком продалась победоносным западным союзникам. Спустя три недели произошел решительный поворот в другом направлении. В соответствии с условиями Версальского договора население Верхней Силезии 20 марта проголосовало на плебисците, будет ли эта маленькая, но экономически важная территория принадлежать Польше либо Германии. В результате этого плебисцита 717 122 голоса было отдано за Германию против 483 154, отданных за Польшу. Но вот Лига Наций вынесла решение о разделе, по которому Польше были отданы основные горнодобывающие и индустриальные районы. Обида и озлобленность немецкой стороны на это нарушение ранее принятых договоренностей привели к резкому повороту в политике. Кабинет Вирта ушел в отставку. В новом кабинете, который сформировал Вирт, он сам взял на себя обязанности министра иностранных дел, убрав Розена, а Мальцан, который еще не уехал в Афины, был повышен до должности главы Восточного отдела на Вильгельмштрассе, заменив Берендта. Германская пресса верно интерпретировала эти перемены как доказательство того, что сейчас правительство рассматривает вопрос нового сближения с Советской Россией. Естественно, комментарии в советской прессе выразили большое удовлетворение от этого нового поворота, хотя Радек в «Правде» от 11 ноября 1921 года подчеркнул, что не стоит преувеличивать значение этой перемены; он писал, что, несомненно, это попытка напугать Антанту и подтолкнуть ее к большей снисходительности и уступкам[27].

И все же Радек не скрывал своего удовлетворения. Вайден-фельд, с другой стороны, был серьезно взволнован этим взрывом просоветских чувств в германской прессе, поскольку опасался, что Германия посвятит себя односторонней политике дружбы с Россией. Москва, как он понимал, всегда будет стороной, ищущей дружбы с Германией; как только Берлин начал за ней ухаживать, позиции Германии ожидает ослабление.

Следующие месяцы стали периодом колебаний, в течение которого правительство Германии пыталось отложить или предотвратить принятие какого-либо реального решения в отношении ориентации германской внешней политики, а в это время советские лидеры призывали творцов политики Германии ответить на французские и английские проявления непримиримости и лицемерия установлением дружбы между двумя ведущими, но пользующимися меньшими правами странами. В долгосрочной перспективе угрозы, возможно, были более эффективны, чем политика уговоров и обольщения. 27 декабря 1921 года Радек в еще одной из своих статей в «Правде» прямо намекнул, что Советская Россия может в любое время, когда пожелает, принять условия Версаля; по статье 116 договора Россия могла затребовать свою долю при выплате репараций. В частных беседах с Вайденфельдом и другими членами германской миссии Радек стремился смягчить эффект от этой угрозы, объясняя, что Россия сделает все, что в ее силах, чтобы избежать применения статьи 116. И все-таки его правительство было разочаровано нерешительным поведением Германии, продолжал он, и хотело бы использовать угрозу для усиления позиции Германии. Такие усилия затянуть Германию в дружбу с Россией с помощью страха в то время не имели успеха. Они лишь помогали обнажить нервозную озабоченность советского правительства – как бы не остаться в политической изоляции. Еще одним проявлением нервозности была болезненная реакция советских руководителей, которую они проявляли при малейшем признаке того, что Германия может вновь прибегнуть к политике умиротворения Запада. Одним из таких случаев подобной реакции явилась реакция на назначение Вальтера Ратенау на пост министра иностранных дел – примерно в начале февраля 1922 года. Чичерин проявил крайнее возбуждение, заявив, что этот шаг четко показывает, что Германия сделала выбор в пользу Запада; в советских кругах Ратенау тогда считался отцом плана создания международного финансового консорциума для торговли с Россией – русские были категорически против этого плана под тем предлогом, что он будет иметь целью превращение России в полукоолониальный объект эксплуатации объединенным фронтом монопольных капиталистов. Люди в Наркоминделе неоднократно многозначительно повторяли некоторые замечания, сделанные Ратенау на конференции в Каннах, характеризующие Россию как территорию, открытую для западной колонизации.

Попытки добиться сделки с Германией довели советских лидеров до озвучивания еще одной угрозы: пролетарской революции. Одна анонимная статья в ««Известиях» от 5 февраля 1922 года недвусмысленно намекала на то, что советское правительство держит судьбу германской буржуазии в своих руках; ибо Советской России достаточно лишь договориться с Антантой за счет Германии на основе пресловутой статьи 116, и последующее обнищание Германии придаст новые силы германскому пролетариату в его классовой борьбе. Германская буржуазия, утверждалось в этой статье, – это лицемеры и двурушники, и советское правительство не будет проявлять сентиментальность в отношении ее участи. Примечательно, что издатели «Известий» напечатали эту статью без комментария в подстрочном примечании, что не согласны со статьей. Жупел какого-то взаимопонимания между Советской Россией и западными союзниками в совокупности с призраком пролетарской революции тем не менее продолжал витать над Германией, пока на Генуэзской конференции не был создан более постоянный базис для германо-советских отношений.