Прости меня луна (СИ) - Абалова Татьяна Геннадьевна "taty ana"

Сагдай вздрогнул, когда мертвец вдруг открыл глаза. Вскрикнул от страха староста, и вся деревенская рать с визгом кинулась врассыпную.

Лилия осталась стоять на месте, лишь закрыла глаза. Силы ее заметно покидали. Ветер, увидев, как побледнела девушка, встал за ее спиной и вновь крепко обхватил руками.

— Спасибо, — прошептала она, валясь с ног.

Кожа мертвеца лопнула, словно яростный огонь выжег его изнутри. Потянулись черные струйки по трещинам, и казалось, только тронь льдину, и на снег вывалятся комья сажи.

Сагдай, найдя старосту в первом же от реки доме за крепко закрытыми воротами, прокричал ему, что мертвяк больше не страшен. И если сельчане не хотят ждать весны, лучше бы им ледяную статую расколотить сейчас.

Ветер не нес Лилию до монастыря на руках, как она о том рассказала. Ему сполна хватило и того пути, что пришлось проделать до саней, которые выкатили благодарные сельчане со двора старосты, пока тот отсиживался в нужнике. Ехала она назад как барыня, укутанная в плащ с плеча скачущего рядом Ветра, радуясь, что ей не пришлось трястись за спиной Сагдая. Уж больно прыткая у него лошадка, да спина жесткая.

«Пусть и приврала немножко, но так ведь романтичнее», — улыбнулась своим мыслям Лилия, нежась в теплой воде. Рука стараниями подруги уже не болела, и не было причин не быть счастливой.

Луна, слушая рассказ Лилии, только тихонечко вздыхала.

«Он не мой, так отчего сердце так заходится? Змей говорит, Ветер смотрит на меня, но значит ли то, что я ему интересна? Может, тоже гадает, каким даром владею?»

— Ты иди, обсушись, а я здесь задержусь. Постираться хочу, — Луна взяла с лавки платье, в кармашке которого ссохся в комок платок, который ей дал Ветер.

«У меня, вот, тоже есть воспоминания о его внимании, — она грустно улыбнулась. — Правда, совсем не такие милые, как у Лилии».

Натирала мылом ткань, выполаскивала и вновь натирала, а сама все думала, как подойти и вернуть платок. Не будет ли то знаком, что она бегает за ним?

«А ведь и бегаю. Глазами все время ищу, где бы ни находилась».

Вернувшись в комнату, шуметь не стала. Лилия спала, от усталости дергая ножкой. Причмокивала губами. То ли сон видела, то ли пить хотела.

Убирая на место плащ, Луна вздрогнула от грохота, едва не разбудившего соседку. Но та лишь повернулась на другой бок и вновь затихла.

«Браслет Лозы! Я совсем о нем забыла!»

В слабом пламени свечи рассмотрела вязь узоров, чем-то похожую на ту, что украшала ее простое колечко. А ведь она ни разу не поинтересовалась, для чего им раздали эти кольца. «Оберег? Или маяк, по которому заплутавшего воспитанника отыскать можно?»

Теперь вот мучил вопрос, зачем Лоза отдал ей браслет и не потребовал назад в оружейной зале. Ведь было время подойти и вернуть свою вещь назад.

«Значит…»

А что значит, царевна не додумала, уснула, сморенная усталостью и переживаниями.

— Тише, тише, тише!

Стелла открыла глаза. В неярких лучах ночного светила различила склонившуюся над ней Лилию, в белых одеяниях как никогда похожую на смерть, охнула от страха и отползла на край кровати.

— Ты кричала во сне, — соседка, поняв, что ее боятся, отошла.

— Да… спасибо, что разбудила… — из головы безудержно утекали страшные мгновения сна, и в памяти удалось удержать лишь самый последний кусочек: Генрих, сияющий белозубой улыбкой, прижимал к груди невероятно красивую женщину, а та, обернувшись на Луну, прошептала как прошипела:

— Он мой, поняла? Он мой. И скоро все здесь станет моим.

Но вот чего не знал счастливый принц, и никак увидеть не мог, что его нежная, словно цветок, невеста была черна внутри. И та чернота не являлась следствием болезни. В тугой змеиный клубок скрутились пороки, которые рано или поздно погубят не одну жизнь

— Ты теперь боишься меня? — Лилия набросила одеяло на плечи. — Не думай, что я могу нечаянно причинить живым зло. А тебе особенно. Ты моя единственная подруга. Разве же я не вижу, как смолкают разговоры, как расступаются люди, стоит мне войти в помещение?

— Они знают, что ты Смерть?

— Нет. Но чувствуют. Ты первая, кто не отшатнулся. Поначалу я думала, что и ты меня боишься, а потому никогда не обнимаешь, как это делают настоящие подруги, но сегодня ты ответила… Не стала вырываться…

— Ох, нет! — сон окончательно прошел. — Беда вовсе не в тебе! Я… У меня дар целительства, только я не умею им толком пользоваться, а потому, пытаясь изгнать болезнь, причиняю боль. Я привыкла себя сдерживать, понапрасну к людям не прикасаться… Все отсюда.

— И как же ты живешь? Не обнять ни отца, ни матери?

За окном забрезжил свет, а они все говорили и говорили. Иногда плакали. То тихо вытирали слезы, то выли друг у друга на плече.

Лилии тоже несладко пришлось. Отец был словно чужой. Бывало, что и бил, таскал за косу, и если мать вовремя не поспевала, то так сильно, что осыпались под гребнем волосы.

— Я старалась не ходить, хлопая длинной косой по попе, скручивала ее на голове плотнее, так он другой способ нашел: принялся с плеткой по терему расхаживать, и чуть что — опоясывал по спине.

— За что же он тебя так не любил?

— Он узнал, что я Смерть, и хотел свою силу надо мной показать. И убил бы однажды, если бы за мной из монастыря не пришли. Мать цеплялась, плакала, когда меня уводили, но одного отцовского взгляда было достаточно, чтобы отошла.

— Как же он узнал?

— Один случай, второй, а отец человек не глупый. Однажды конь его ногу сломал. Ну, ты, должно быть, знаешь, после такого они не выживают. И пока батя побежал к кузнецу, чтобы тот сам с Жарко расправился, я положила ладонь на его лоб и прошептала: «Смерть, приди. Будь ласкова и милосердна». Конь тут же отошел в мир иной, чему я сама несказанно удивилась. А тут и кузнец пришел. Почесал пятерней затылок и побрел назад. Не знала я, что он отцу тот случай припомнит, когда нашу собаку телегой с мукой придавило. Я опять попросила смерть быть ласковой и милосердной. Лайкуша руку мне, будто благодарила, лизнула и затихла. Отец из окна усадьбы наблюдал. А через месяц привел меня в погреб. Я думала, ему яблок моченых захотелось, а там… в леднике связанный мельник лежит. Хрипит, кровавые пузыри изо рта. Видно, что мучается.

«Упокой!»

Я отшатнулась. Тогда отец за руку меня взял и насильно ко лбу мельника приставил.

«Говори, что ты там шепчешь, ведьма!»

Я заплакала, попыталась вывернуться, а он ударил меня. И оставил сидеть и смотреть, как мельник долго и мучительно дух испускал.

— Он милости просил, — зашептала Лилия, глотая слезы. — Пусть и был вором, пусть и подсыпал в муку мела толченного, но я… я не смогла.

— Ты не хотела отомстить отцу? — царевна только сейчас поняла, насколько ее мачеха была добра к ней. «Родные порой похуже врагов».

— Нет. Он глава всему. Без него мать не выживет. А вместе с ней и вся ее огромная семья, что за счет отца кормится. Он без устали ее за то попрекает, — Лилия вздохнула. — Он чуть что грозится ее выгнать, а сыновей, моих меньших братьев, себе оставить.

— Сиротинушки мы с тобой при живых родителях, — вздохнула Луна.

— И не говори, сестра.

Наутро Луна браслет Лозы не нашла ни на кровати, ни под нею. Будто его и не было вовсе. А черноголовый воспитанник в трапезной делал вид, что вовсе с Луной не знаком и нет-нет да крутил памятный браслет на запястье. Царевна аж задохнулась от гнева.

Глава 13

— Все из-за нее? Из-за этой малолетки?

Лоза закрыл глаза. Трудно разговаривать с женщиной, когда она не слышит даже себя.

Отгородиться от разъяренной Стрелы не получилось: она вцепилась в лямки кожаного фартука, который Лоза надевал, работая с заговорами и боевыми артефактами. От гнева губы воспитанницы стали еще тоньше.

— Я не извращенец, — произнес он, стараясь как можно мягче убрать руки Стрелы. Как же он раньше не замечал, что у нее такая жесткая и мозолистая кожа? Загар с лица не сошел даже сейчас, поздней осенью, а потому, стоило воспитаннице, все лето пропадающей на стрельбище, деланно удивиться, как он разглядел светлые полоски морщин в уголках ее глаз.