Красное по белому - Артур Дойль

Во время этого диалога Джон Ферье, сдерживая бешеную ярость, стоял у порога, с невероятными усилиями удерживаясь от желания обломать свой кнут о спины гостей.

— Слушайте меня хорошенько, — сказал он наконец, делая два шага к ним. — Когда моя дочь пригласит вас сама, я соглашусь принять вас в своем доме, но до тех пор поворачивайте лопатки назад, и чтобы я не видел вас более!

Оба молодых мормона вскочили, пораженные услышанным. Они были убеждены, что приносят и отцу и дочери величайшую честь своим соперничеством, ради которого и явились сюда сегодня.

— Есть два способа выйти отсюда, — воскликнул Ферье, — через окно или через дверь. Выбирайте сами!

Его загорелое лицо было ужасно, его костистые руки — так угрожающи, что визитеры сочли правильным быстро отступить. Старый фермер последовал за ними до самой калитки.

— Когда вы окончите споры и придете к какому-нибудь соглашению, то оповестите меня, кто из вас двоих должен стать моим зятем, — насмешливо сказал он им.

— Достанется вам за все это, так жарко будет! — вскрикнул бледный от ярости Стангерсон. — Вы бросили вызов пророку и Совету Четырех. И вы покаетесь в этом, до конца ваших дней покаетесь!

— Рука Господа тяжело ляжет на вас, — сказал Дреббер. — Он восстанет, чтобы наказать вас.

— Так я сначала возьму свое вперед! — крикнул Ферье, взбешенный окончательно, и бросился за ружьем. Но из дома выбежала Люси, схватила его за руку и увела в комнату. Старик вырвался из ее рук, но в ту же минуту послышался галоп отъезжающих мормонов, и он понял, что они ушли от его выстрела.

— Мерзавцы! Ханжи! — воскликнул Джон, вытирая обильно струившийся по лбу пот. — Лучше мне видеть тебя мертвой, дитя мое, нежели женою одного из них.

— И я того же мнения, — спокойно ответила она. — Но теперь Джеферсон скоро вернется.

— Да, я надеюсь, и чем скорее, тем лучше, потому что мы не знаем даже, что способны они придумать теперь.

И действительно, пора было, чтобы кто-нибудь, способный дать добрый совет и поддержку, быстро явился на помощь старику-фермеру и его дочери. С самого первого дня возникновения здесь города Святых еще никто ни разу не отваживался так резко идти против ясно выраженной воли Старцев. Если они жестоко карали самые малейшие провинности против их авторитета, то что же они сделают теперь, ввиду такого явного бунта? Ни богатство, ни положение, ни общее уважение не могли спасти виновного. Много других еще более богатых и уважаемых лиц в один прекрасный день исчезали с лица земли самым таинственным образом, а община святых вступала во владение всем их имуществом. Поэтому, несмотря на всю храбрость, опасность, которую Ферье чувствовал над своею головой, наполняла его ужасом. Он готов был стать лицом к лицу перед опасностью явной, видимой, но неизвестность сводила его с ума. Не желая пугать Люси, он в ее присутствии принимал спокойный, равнодушный вид и старался показать ей, что не обращает особого внимания на все случившееся. Но девушка с проницательностью любящей дочери прекрасно понимала его беспокойство и ужас.

Ферье ожидал от Янга или какого-нибудь посланца, или же письмо, и он не ошибся в своих ожиданиях, хотя ни за что не догадался бы относительно способа, который использует для этого Пророк. Проснувшись утром на другой день, он, к величайшему изумлению, нашел приколотым к одеялу, как раз у своей груди, маленький лоскуток бумаги, на котором крупными буквами было написано:

«29 дней остается вам еще, чтобы принять решение, а затем»…

Подобное предостережение было ужаснее всякой угрозы. Каким образом эта бумага очутилась приколотой на его груди, в запертом отовсюду доме? Это более всего волновало и интриговало Ферье. Его слуги ночевали в отдельных помещениях, а все двери и окна в доме были снабжены крепкими засовами.

Он разорвал бумажку в мелкие клочки и ничего не сказал о ней дочери, но это происшествие охватило холодом его сердце. Двадцать девять дней, о которых говорилось в записке, был, очевидно, месяц, данный Янгом ему на размышление. Какая сила, какая храбрость устоит в борьбе с таким могущественным врагом, который пользуется подобными таинственными средствами? Рука, прикалывавшая записку, могла точно так же поразить его насмерть в самое сердце, и никто бы никогда не узнал, чья это рука.

На следующий день он получил новый, еще более чувствительный удар. Он и Люси только что уселись за стол обедать, как вдруг молодая девушка вскрикнула, указывая рукой на потолок: в самой середине потолка углем было начертано число 28. Люси не понимала значения этой цифры, но Ферье не спал всю эту ночь и сидел на страже, сжимая руками дуло ружья. Но, несмотря на то что он ничего не видал и не слыхал, утром громадное «27» появилось на внутренней стороне двери. Каждый день происходило одно и то же; каждое утро Ферье мог констатировать, что его невидимые враги аккуратно с неумолимой настойчивостью вели счет дням, данным ему на размышление. По временам роковые цифры оказывались начертанными на стене или на полу, либо он находил небольшие записочки на крыльце или приклеенными к решетке сада. И, несмотря на всю свою бдительность и тщательную слежку, старик никогда не мог понять, откуда появлялись эти ежедневные предостережения. При виде их он стал крайне нервным и беспокойным, и в его глазах мелькало выражение затравленного оленя.

Единственной оставшейся ему надеждой было ожидание молодого охотника из Невады.

Двадцать дней превратились в пятнадцать, последние в десять, и никакого ободряющего слуха о нем до сих пор еще не было получено на ферме. Каждый раз, когда по дороге проезжал какой-нибудь всадник верхом, старый фермер бросался к своей калитке, надеясь, что его мольбы услышаны.

И когда число 5 превратилось на его глазах в 4, затем в 3, он упал духом и совершенно перестал надеяться. Предоставленный только своим собственным силам и совершенно незнакомый с окружающими равнину горами, он понял свое бессилие. К тому же он знал, что все дороги были всегда очень строго охраняемы и никто не мог пройти по ним без письменного приказа, подписанного рукою Пророка.

Как ни осмысливал все это Ферье, одно только казалось ему верным и неминуемым, а именно, что ему не избежать катастрофы, нависшей над его головой. Но решимость старика не поколебалась, и он готов был лучше встретить смерть, нежели видеть свою дорогую Люси женою одного из этих ханжей.

Ферье сидел вечером на пороге своего жилища и думал над ужасным положением, в котором он очутился с дочерью, и еще раз пытался изобрести какой-нибудь способ выйти из него. На рассвете этого дня на стене он прочел цифру 2. Значит, завтра наступает последний день отсрочки, данной ему. Что же он должен делать затем?

Тяжелые и сбивчивые мысли кружились в его голове. Что станется с его дочерью, когда его самого не будет? Неужели нет никаких средств, чтобы вырваться из сети, которая, он чувствовал, стягивается над его головой? И, поняв всю безвыходность своего положения, Ферье уронил голову на руки и зарыдал.

Но вдруг какой-то шум привлек его внимание. Что это такое? За дверью послышалось легкое царапанье, все-таки ясно различаемое в ночной тишине. Ферье проскользнул в прихожую и прислушался. Шум на минутку затих, но затем повторился снова. Было очевидно, что кто-то тихонько стучался в дверь.

Был ли это убийца, посланный кровавым советом, или какой-нибудь агент, чтобы начертить роковую цифру последнего дня? Эти мысли до такой степени взволновали старика, что он задрожал с головы до ног и, предпочитая верную смерть неизвестности, бросился к двери, отодвинул засов и открыл ее настежь.

Снаружи все было тихо. Ночь сверкала тысячью блестящих звезд. Взор свободно различал дорожку сада, решетку, но ни на дороге, ни поблизости от дома не было заметно ни малейшего следа присутствия человека. Со вздохом облегчения Ферье осматривался вокруг, и, случайно бросив взгляд на землю у своих ног, он к своему крайнему изумлению увидел там растянувшегося во всю длину человека, который лежал ничком. Вид этого человека произвел на Ферье такое сильное впечатление, что он чуть не вскрикнул, вообразив, что это какой-нибудь раненый или умирающий, который дотащился до его порога. Но вдруг лежащий человек быстро пополз и проскользнул в прихожую с быстротою змеи. Затем он проворно вскочил на ноги, запер дверь, и изумленный фермер увидел перед собой гордое и решительное лицо Джеферсона Гоппа.

— Царь Небесный! — воскликнул Ферье. — Как же вы меня напугали! Но почему вы входите в мой дом таким образом?

— Дайте мне поесть, — ответил тот глухим голосом, — я не имел крошки во рту в течение сорока восьми часов.

Он накинулся на холодное мясо и хлеб, оставшиеся после ужина.

— Как поживает Люси? — спросил он, утолив первый голод. — Она здорова?