Проклятье Жеводана - Джек Гельб
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тишина между нами должна была быть разрушена.
– Я вел себя недостойно, – произнес я.
– Ох, Этьен… – глубоко вздохнул отец, проводя рукой по своему лицу. – Нет-нет, все хорошо…
Он радушным жестом пригласил меня к накрытому столу. Когда я сел, меня слегка качнуло в сторону – будто бы мы находились на корабле.
– Пап, я не ищу с тобой ссоры и никогда не искал, – продолжил я. – Прости, что не прислушался к твоим советам, пока не стало слишком поздно.
– Я так волновался за тебя, – тихо пробормотал он, мотая головой. – Мы с Франсуа не находили себе места, пока ты лежал без сознания. Я все еще не смирился с тем, что Господь призвал к себе мою сестру, и вот уже ты оказался на волосок от смерти…
Услышав о тете Арабель, я осенил себя крестным знамением. Мысли о ней, о матери Франсуа, сразу натолкнули меня на мысли и о кузене.
– Я сгоряча написал Франсуа много писем, – вздохнул я.
– Он все понимает, – отмахнулся отец. – Кузен не держит на тебя зла.
– Мне все еще хватает совести поступить по чести, – произнес я. – В моей спальне лежит письмо, которое я еще не в силах вручить лично. Я рад, пап, я безмерно рад слышать, что Франс простил меня. Но я сам не простил себе тех слов, которые в пылу сорвались с моих уст и выскользнули из-под моего пера. Я прошу тебя помочь мне.
– Чем же? – спросил отец.
Его пронзительный взгляд заверил меня, что я могу продолжать.
– Прочитай это письмо и скажи мне, положа руку на сердце, – принял бы ты на месте Франсуа такие извинения? – спросил я, сокровенно заглядывая в глаза отца.
Мне всегда тяжело было оставаться один на один с кем-то и смотреть в глаза. Что-то дрожало во мне и хотело отвернуться, но сейчас я знал – нельзя прятать взгляд.
– Это так много для тебя значит? – пораженно произнес отец.
– Да, – кивнул я и спешно отвел взгляд, прикусив нижнюю губу. Мой план шел слишком хорошо, чтобы засмеяться сейчас.
– Я тронут до глубины души. И Франсуа, я уверен, тоже будет в безмерной радости, едва увидит тебя на пороге. Он звал тебя на вечер в честь помолвки, как и на свадьбу, которую они будут играть. Правда, в извинениях нет нужды, Этьен, – произнес отец.
Боже, он испытывал меня. Нет, я останусь невозмутим. Переведя дыхание, я все же смог справиться.
– Прошу, – произнес я. – Мне в самом деле это очень важно.
– Давай просто не будем об этом? Лучше скажи, как твоя рука? – обеспокоенно спросил отец, оглядывая меня с головы до ног с живейшим беспокойством, и мне стало даже совестно за все время нашего с ним молчания.
– Я жив, и это главное, – произнес я, и мы приступили к завтраку.
Прошло слишком много времени. Пора действовать.
* * *
Не думаю, что я смог бы заснуть накануне того вечера, а потому я не ложился вовсе. Передо мной раскрывались тайны «Elementa chemiae» Германа Бургаве[3], занимая мой разум наиболее полезным и благотворным образом.
Пока я погружался в сакральные глубины устройства мира, созданного Великим Архитектором Мироздания, слуга, приготовивший мой наряд с вечера, уже, наверное, дрыхнет себе в каморке, меньше четверти моих покоев. Не знаю, почему я сейчас думал о черни, до которых мне никогда не было и не будет дела.
Когда мои глаза, утомленные многочасовым чтением в полумраке, попросту начали подводить меня и чтение стало невозможным, я отложил «Elementa chemiae», пообещав себе обязательно вернуться к этой мудрой книге.
Встав с кресла, я как следует потянулся и размял шею. Кровь щекотливо пощипывала все тело, вновь горячо и охотно прильнув к затекшим конечностям.
После короткого, а может, и не такого уж и короткого, помутнения в глазах, я оглядел приготовленный костюм, касаясь аккуратной вышивки на белом жилете самыми кончиками пальцев. Во внутреннем кармане покоился мой тайный козырь, который, вероятно, и натолкнул меня мыслями на тот самый вечер шесть лет назад.
Мягкий запах тающего пчелиного воска. Гулкий присвист сквозняков, которыми дышит наш большой и старый замок. Свечи, скорбящие в холодном одиночестве в тисках серебряного канделябра, и слезы льются горячим воском.
Послюнявив палец, я приложил немало стараний, чтобы разъединить старые слипшиеся страницы большой толстой книги, написанной каким-то безымянным монахом. Шелест бумаги размножился, разносясь по просторному залу.
Я оставался один. Будучи совсем еще юным мальчиком, со стороны, по крайней мере слугам, я мог казаться бесстрашным юношей.
Но дело было отнюдь не в этом. Более того, сам я, положа руку на сердце, не имея привычки к хвастливости, признаюсь – я тот еще трус.
Я боялся оставаться один. Меня пугали тени и то, что в них, – а в них точно кто-то стоял или, скорее, припал своим мрачным телом к стене, взобравшись по ней как ящерица.
Все, что я мог сделать против этих созданий, которые наполняли буквально каждый угол нашего мрачного замка, это не думать о них. Или хотя бы постараться.
Но эти страхи меркли перед иным, намного большим.
Я наотрез отказался ехать куда бы то ни было с отцом и, самое главное, с тетушкой Арабель.
Мне никогда не нравилась ее костлявость, и ей не помогали пышные платья. Когда я смотрел на ее лицо, меня ужасал ее слишком широкий рот и узкие губы. Ее холодные глаза, как будто бы рыбьи, никогда не смотрели прямо. Она точно косоглазила, но я все не мог понять, они расходятся или, напротив, устремлены в одну точку.
Страшные мысли едко впивались в мой разум, и когда я смотрел на это лицо, меня охватывало жгучее желание содрать эту тонкую пергаментную кожу, ведь Господь не мог создать по своему образу и подобию такое жуткое существо.
Побуждения мои были вызваны отнюдь не жестокостью, а лишь пылким рвением к жизни, я чувствовал себя загнанным и зажатым в самый угол, едва этот рыбий взгляд касался меня.
Хоть тетушка и была добра и любезна, редко приезжала без гостинца или подарка, я не
