Дворец без царя - Андрей Битов

Значит, успеваю. С прежним детским удивлением любуюсь лоснящимися эрмитажными атлантами (у одного из них осколком бомбы повреждена нога). Вхожу в архивно-канцелярскую нищету. С сочувствием выслушав хроническую жалобу хранителя на мышей и сырость, приводящие к гибели бесценных документов, принимаю под роспись тощую папку и имею с нею час, как на свидании с заключенным.

Признаюсь, это произвело на меня впечатление! — когда я держал на ладони прошение моего прадеда Его Императорскому Величеству по поводу моего деда, чтобы его перевели из сухопутного училища в морское… или когда я пытался вникнуть в донесения деда об укреплениях Плимута (шпионил, однако)… или когда читал рапорт о гибели другого деда на «Цесаревиче» ровно в день Октябрьского переворота (он никогда не узнает о революции!).

Все это на меня произвело… и с особым чувством вышагивал я по Дворцовой площади к Мойке, к Пушкину.

Вышагивая, я сравнивал ее с собственным описанием, написанным накануне для некой швейцарской газеты: не испытал ни удовлетворения, ни разочарования, — с мыслями о собственном письме оказался у Пушкина и уже что-то лепетал в камеру… опять успел! Освободившись, решил держаться принципа и выставку не смотреть. Но!

Решил взглянуть на один хотя бы предмет… будто это рулетка! Хорошо бы это оказалась трость. Та самая трость, в набалдашник которой Пушкин вделал пуговицу с мундира Петра, что дало мне возможность написать однажды ловкую фразу, что Пушкин опирался на Петра не только в переносном, но и в прямом смысле. И с этим тайным заказом я бросаю взгляд на первый попавшийся предмет: так это была именно эта трость! (из более чем трехсот единиц хранения). Вдохновленный, делаю про себя другой (страшный!) заказ: тот самый простреленный Дантесом сюртук, что достался на память Владимиру Далю… Зажмуриваюсь, открываю глаза — он! Поражаюсь детским размером одежды: то ли ссохся, то ли Пушкин и впрямь был так миниатюрен. Понимая, что искушений на сегодня довольно, стараюсь выбраться на воздух незаметно для себя и окружающих, чтобы больше ни на что не взглянуть. Но, искусившись-таки числом «три», уже на выходе оглядываюсь в последний раз… Что это такое, маленькое-маленькое! беленькое-беленькое! трогательное-трогательное! Младенческая рубашонка. Может, кого-нибудь из его деток?

Читаю: крестильная рубашка Пушкина.

Трость и сюртук — петербургские, рубашонка — московская.

Окончательно решив, что на сегодня хватит, хлебнув по дороге, возвращаюсь домой… трогательнейшая картина: племянница с дядей играют в трансформеров. Это моя внучка играет с моим сыном.

Меня всегда удивляла эта извечная русская парность: то ли Европа и Азия, Запад-Восток, Север-Юг… то ли пристрастие к рифмам… Топ-топ. Колосс на глиняных ногах. Больше двух сосчитать не может…

Юг — Север

Восток — Запад

суша — море

Иван Грозный — Петр Первый

Москва — Петербург

Маркс — Энгельс

Сталин — Ленин

Лермонтов — Пушкин

Толстой — Достоевский

Фет — Тютчев

Чайковский — Мусоргский

Хлебников — Блок

Цветаева — Ахматова

Пастернак — Мандельштам

Фрейд — Павлов

Москва — Ленинград

Булгаков — Зощенко

Платонов — Набоков

Прокофьев — Шостакович

Высоцкий — Бродский

Веничка —………………

Выписал я такой столбик, вгляделся; так это же все Москва — Петербург! Петербург — Москва!

1147–1703

XII век — XVIII век

Если кто-нибудь сочтет Маркса — Энгельса — Фрейда нерусскими людьми, то ошибется. Живи они в России, Энгельсу бы пришлось быть петербуржцем.

Ходит по этому маршруту традиционный советский поезд — «Красная стрела». Выходит без минуты в полночь. Без минуты — это чтобы отметить командировку днем раньше (формула бухгалтерии «день отъезда — день приезда считаются как один день»). Ездит на нем всевозможный служивый люд, кто первым классом, кто вторым, смотря по положению. Выпивает, конечно. Ездит и хвастается положением перед соседом по полке, которого больше не встретит, у офицера, если он в штатском, появляется на звезду или на две больше, штатский, если он еще в форме, наращивает свой оклад в допустимых пределах, бездетные растят детей, одинокие одерживают сердечные победы… ездит этот люд и перевозит мифологию Москва — Петербург взад и вперед — единственное достояние неудачника — хоть чему-то принадлежность.

Жизнь моя пронзена этой «стрелой». Располовинена. Полжизни я прожил полным ленинградцем, в Москве ни разу не бывал. Полжизни в Москве, постоянно наезжая в Питер к родителям и детям. Там семья и тут семья. Сам превратился в эмфисбему. Все еще живую. Шли годы. Оказались судьбой. По иронии судьбы, а вовсе не в результате моих усилий, моя ленинградская семья жила у Московского вокзала, мне же досталась квартира в Москве у вокзала Ленинградского. Перехожу дорогу, ложусь на вагонную полку, сплю ночь, перехожу дорогу, и я дома: уснул там — проснулся здесь. Только где там и где здесь? Где я живу? Где мой дом? Бежать мне из Москвы стало некуда: за границу меня не пустили, и я устремился в Империю. Армения, Грузия, Средняя Азия, Дальний Восток… Жизнь моя оказалась уже не раздвоена, а растроена (с одним «с») — на Петербург, Москву и Провинцию.

И все это само собой. Получилось. Усилия уходили лишь на то, чтобы ответить на предложение. Если бы целенаправленно прилагал усилия, то не мог бы достичь подобного баланса. Судьба или модель?

Когда началась перестройка и меня выпустили за границу, заболела мама. Мне должно было забрать ее в Москву, чтобы обеспечить ей уход. Сознание ее иногда просветленно путалось: «Это правда, что Москву и Ленинград теперь объединили?» — спрашивала она, наблюдая телевизор. Правда, мама. Погода у нас теперь одинаково дрянная. Старая погода.

Жизнь моя опять рас-троилась на Москву, Петербург и заграницу, где я на «Красную стрелу» зарабатываю.

За границей, по крайней мере, не мешают работать. Вот и сижу в Каннах и, вместо того чтобы сидеть на пляже или играть в Монте-Карло, пишу этот текст про Петербург и Москву для Швейцарии. Русский писатель, я живу в Москве, Петербурге и нигде.

Когда моя старшая дочь была девушкой, у нее возникли некоторые трудности, и мне посоветовали сводить ее к психиатру. Сначала тот беседовал со мной, расспрашивая меня про мою юность, потом с нею. Потом меня успокоил: «Все с ней в порядке. Просто она повторяет вас».

Все со мною в порядке: никакой я не русский писатель, не Питерский, не московский, не каннский — просто я повторил собой Россию.

Что за странная канва:Петербург или Москва?Ленин — Сталин, Энгельс — Маркс —Вот вопрос не в бровь, а в глаз.Вот вопрос не в глаз, а в бровь —Пушкин с Лермонтовым врозь,Достоевский и Толстой,Перестройка и застой.Две царицы, две столицы,Две исписанных страницы,Уха два и глаза два,Две ноги идут едва.Обе левые руки,Две хорошие реки…Петербург или Москва?Да у нас — v всего по два!Два надломленных крылаУ двуглавого орла,Над дверями кабакаОн похож на табака.

Кстати, почему эти головы смотрят в разные стороны? Не иначе, как одна на Восток, другая на Запад. Как поссорились. Друг друга не могут увидеть. Тогда левая голова — Петербург, правая — Москва. Поджарен на этой тоске наш орел-табака: почему это головы две, а короны три?

МАНИЯ ПОСЛЕДОВАНИЯ

[ «В лужицах была буря…»]

27 мая 2003 года Санкт-Петербургу исполнится 300 лет. Как потомственный петербуржец, урожденный ленинградец и блокадник, я воспринимаю это на свой счет. Приобретя некоторую амбицию в рассмотрении отдельно взятых пушкинских годов («Предположение жить, 1836» и «Вычитание зайца, 1825»), решил я поторопиться к дате, присоединив к своей «пушкиниане» и 1833 год, поскольку в 2003-м исполняется также и

170 лет «Петербургской повести», дата, в меру круглая, Что-нибудь вроде «Не дай мне Бог… 1833»… И уперся в такую полноту немоты (или немоту полноты), что равна лишь самой поэме.

С немоты и начнем. Пушкин подкрадывался к поэме, расписываясь (расписывался, подкрадываясь) за спиной «Родословной моего героя»… Вот заметки к «Родословной моего пушкиниста».

«Я имею обыкновение ставить дату…» 20.02.2002.

Говорят, подобная дата встречается раз в тыщу лет.

Я родился всего лишь через 100 лет после жизни Пушкина. (Тогда, в 1937-м, столетие гибели Пушкина отмечалось страной как «Всенародный праздник» — заголовок передовицы в «Правде».)

1949… 150-летие Пушкина и 70-летие Сталина (между ними дистанция значительно короче). Мне поручают доклад о поэте. С добросовестностью того времени я прочитываю всего Пушкина подряд.